– Но ведь голова на месте, – бормотал он, рассматривая цветочный магазин, к которому подъезжал. – А значит, все под контролем. Все.

Покупая самый большой букет белых роз, Акула окончательно взял себя в руки и, глубоко вдохнув, попытался мыслить трезво.

Так, перед девчонкой он виноват. Сорвался. Мало того, что издевнулся, всучив этот леденец, так еще и прижал в углу слишком нескромно. Это нехорошо. За это он галантно извинится – подарит цветы, как взрослой женщине, а не малолетке, – и отчалит, вильнув хвостом. И никаких контактов больше.

Почему?

«Почему?» – задал он вопрос самому себе, забирая целую охапку цветов, слишком тяжелую, слишком огромную для тонких рук девушки, которой собирался их вручить.

«Да потому что Анька права,– хладнокровно ответил он сам себе на этот вопрос. – Потому, что это снова путь в никуда. В веселье, в случайные связи… И девчонка молода, слишком молода. Такую легко уболтать, обломать, соблазнить. Увлечется, влюбится. Будут слезы, будут скандалы, звонки, выяснения отношений. А она – она, скорее всего, предназначена, как обычно, не мне. Чужое «особенное». Чужая единственная и уникальная. Трахнуть девчонку, утолить жажду? Страсть на один раз? Нет; это мы это уже проходили».

Телефон и адрес Анька Акуле не дала, а вот место, где можно встретиться с Лерой – чинно, благородно, при свидетелях, – указала. Библиотека; Акула даже фыркнул насмешливо, припоминая, как давно он не был в библиотеке.

Однако, Лера готовилась стать студенткой в престижном ВУЗе… или уже стала – об этом Акула подумал отчасти почему-то с неприязнью, припомнив, что девочка вовсе не бедная несчастная овечка; и папа у нее шишка, раз Мишин родственник, и жених – сын олигарха… наверняка купили ей красную дорожку в этот самый ВУЗ. А для девчонки это всего лишь новая, современная игрушка. Некая функция, которой так круто похвастаться перед другими, престижная опция, которая есть только у избранных.

Акула же учился сам, без протекций, без помощи и без вливаний в виде подношений и взяток. Учился хорошо, с интересом, и, слава Богу, вовремя вспомнил об этом.

– Лера!

Хоть Акула и видел девушку всего раз в жизни, однако, он узнал ее издалека; по оттенку кожи ее лица, неясным пятном виднеющегося вдалеке, в тени; по бликам солнца, заигравших на сплетенных в косы волосах, когда девушка вынырнула из прохладного полумрака на свет; по мечтательной улыбке, играющей на ее нежных губах. Глядя на умиротворение, царящее в ее чертах, в ее ярком взгляде, в чуть трепещущих ресницах, Акула даже усомнился на миг, а стоит ли ее беспокоить, стоит ли снова напоминать о произошедшем. Девушка показалась ему не просто умиротворенной – она показалась ему счастливой. Стоило ли нарушать это умиротворение? Но он уже окликнул ее, и она обернулась; выражение безмятежного счастья уже сменилось в бирюзовых глазах настороженностью и мучительной стыдливостью, и Акула понял, что извиниться было все же верной идеей.

– Лера, – произнес он, поднимая с капота машины тяжелые цветы. Их стебли уже чуть нагрелись на солнце, но бутоны были все так же свежи. – Прошу – извините меня. Правда. Извините, дурака. Сорвался.

Девушка замедлила шаг и к нему подходила и совсем уж неспешно, нерешительно, готовая каждый миг сорваться и броситься бежать. Она поправляла на оголенном плечике ремешок сумки, тонкие ноздри ее маленького носика гневно подрагивали, и Акула, ослепительно улыбающийся под ее рассерженным взглядом, в этой долгой, затянувшейся паузе почувствовал, как его руки устали держать на весу тяжелый букет.

– Уже не леденец? – язвительно поинтересовалась она, и Акула чуть качнул головой, всем своим видом изображая раскаяние и серьезность.

– Нет, нет, – произнес он твердо. – Я был не прав. Конечно, с молодыми девушками так себя не ведут. Простите меня!

Лера сделала еще один шаг к нему, рассматривая великолепные цветы, дрожащие на ветру шелковые лепестки с каплями воды.

– А еще, – требовательно произнесла она, – еще за что просите прощения?

Она была близко; теперь – очень близко. Так близко, что Акула снова уловил запах ее духов, притащенный легким вздохом ветерка, и ему нестерпимо захотелось положить цветы обратно, выкинуть к черту тяжелый дорогой веник, и повторить туже самую штуку, которую он провернул вчера. И еще хуже – сегодня Лера была не в джинсах, а в юбке, такая доступная и соблазнительная. Акула, изо всех сил стараясь удержать на своем лице спокойное, доброжелательное выражение, представил, как закинул бы ее ногу на себя, а сам бессовестно и нахально скользнул бы рукой в ее трусики, и погладил бы там, где так мокро, проник бы в ее лоно, даже если б она заверещала, и погладил бы ее изнутри – настойчиво, почти насильно, на грани боли и страдания, – так, что она задохнулась бы, тонко застонала, припав к его шее, вцепилась бы в его плечи до боли, раздирая плечи в кровь сквозь тонкую ткань рубашки.

Все эти бессовестные мысли – и особенно яркие видения, в которых бедра девушки дрожали от его ласк, – крутились в его голове, пока он смотрел на нее, такую невинную и свежую, и он огромным усилием воли сдерживал себя, чтобы не выдать своего желания ни малейшим неверным движением, ни словом, ни вздохом, хотя от близости этой девушки у него кровь в жилах закипала и крыша просто уезжала.

Больше всего его заводило то, что ему казалось, что ветер, шевелящий полы ее коротенькой пышной юбочки, доносил до его обострившегося обоняния нежный тонкий аромат ее возбуждения. Скорее всего, это была всего лишь игра воображения, и тонкий запах, который растревожил воображение Акулы, мог оказаться ароматом цветов, запахом тонкого пота на висках, чего угодно, но с каждым мигом ему казалось, что запах становился все сильнее, словно девчонка смотрела на него и вспоминала его руки на своем теле. Его близость. Его желание. И свое… свое желание и нечаянное, запретное удовольствие. Желание того, чтобы меж их телами не было преград в виде ткани одежд. И чтобы он, неспешно, тягуче двигаясь, не спрашивая ее разрешения, проник в ее тело, и вжался – долго, крепко, сильно и глубоко, так чувствительно, чтоб она содрогалась и трепетала на его члене, беспомощная, покорная, побежденная…

Напади! Разорви! Возьми!

Глядя глаза в глаза друг другу, эти двое людей молчали, но их тайные мысли, оставшиеся не высказанными, перетекали, причудливо смешивались, и Акуле казалось, что он под слоем возмущения, холода и гнева угадывает ее мысли и фантазии.

«Спокойнее, спокойнее, – хладнокровно уговаривал он самого себя, унимая дрожь, когда пальцы девушки скользнули по его руке, когда Лера принимала цветы. – Ну да, девчонка нереально хороша, о такой можно только мечтать. Но ты же не животное, ты же можешь держать себя в руках?»

– Да ладно, – меж тем небрежно ответила Лера. Ее ресницы дрогнули, прикрыли яркие глаза, на прелестном личике выписалось знакомое уже язвительное и высокомерное выражение, и Акула едва удержался от смеха – вот же противная девчонка! – Не за что особо извиняться…

– Есть за что, – твердо произнес Акула. Лера шагнула к нему еще ближе, и он неосознанно обхватил себя руками за плечи, скрестив руки на груди, словно закрылся от девушки, так вызывающие и дерзко поглядывающей на него из-за огромного букета. – Мужчина не должен так себя вести с незнакомой девушкой.

– Даже Акула?

Ее вопрос кольнул его в самое сердце. В этих двух коротких невинных словах было так много неприкрытой жажды, нескромного любопытства, что он понял, нет – почувствовал: запах ее возбуждения ему не чудится. Девчонка хотела его; его оскорбление вчера – она пережила его, перебрала в памяти, и когда стыд перегорел, осталось одно – желание.

«Этого только не хватало!» – подумал он отчасти сердито, глядя, как девчонка смотрит на него, и от ее восторженного взгляда у него кровь начинает бешено колотиться в висках.

– Даже Акула, – мягко подтвердил он, тушуясь и понимая, что надо отступать, тотчас же, сию минуту. – Извините еще раз. Встретиться еще раз, думаю, у нас возможности не будет, а извинения принести мне было необходимо.