– Племяшка моя, двоюродная, – пояснила Анька, пробегая мимо остолбеневшего Лассе. – Из приличной семьи девочка. Жених – сын олигарха, да-да-да. Поступать будет в этом году. Ну, чего встал? Проходи, знакомься…

Лассе машинально сделал несколько шагов, сжимая подарочного медведя. Тот предательски зашуршал упаковкой и Мишель, уловив знакомый звук, сулящий ей сюрприз, оставила свою поверженную жертву и бросилась с криком к Лассе, протягивая ручонки к яркой игрушке.

– Мне, мне! – вопил этот чертенок в нарядном платьице и в беленьких носочках, подпрыгивая так, что банты в ее темных волосах потеряли всякий вид и уныло висели, готовые вот-вот соскользнуть с тонких косичек.

– Тебе, конечно, – ответил Лассе, чуть склонившись и вручая ей медведя – и снова перевел взгляд на девушку, напряженно замершую у камина, с подчеркнуто-ровной спиной и испуганно-настороженным взглядом.

Если б Анька не сказала, что девушка решила осенью поступать, Лассе подумал бы, что та собирается сделать карьеру модели. По крайней мере, все данные для этого у нее были; взглядом знатока Лассе оценил красивые светло-русые волосы, умопомрачительно длинные ноги, обтянутые узкими джинсами, стройное хрупкое тело, чистую, очень теплого, приятного оттенка кожу, и бирюзовый взгляд невероятной силы. Девчонка с характером, это было видно сразу, немного неуклюжая и угловатая, но это оттого, что рост ее тоже был модельный, и она наверняка комплексовала по этому поводу. Дылдой, небось, дразнили в детстве? Почему-то бросались в глаза ноготки на босых ногах, накрашенные ярко-вишневым лаком, насыщенные красные пятна. Как хулиганство; как вызов. Лак, не гармонирующий ни с чем в ее образе. Спрятанная от посторонних глаз изюминка.

Эти ножки легко представить танцующими на морском берегу, на белом песке, но никак не топающими по московской слякоти.

Лассе знал толк в женщинах; сколько их у него было? Сотня, чуть больше? Но таких вот, юных, свежих и дерзких было, пожалуй, считанные единицы. Соблазнять таких просто – они сами готовы любить весь мир, еще не обломанные, не знакомые с суровой действительностью, – и чувства их сильнее всех. Самые первые, самые горячие, словно только что из горнила. Ссоры, примирения – все с криками, с темпераментными трагедиями. Такие юные еще верят, что именно их история – самая уникальная и самая важная в этом мире. Такие дарят себя неистово, и это действительно прекрасный дар. Лассе даже хмыкнул, скрещивая руки на груди и опуская лицо, чтоб скрыть улыбку, полную смущения, оттого, что это чистое существо с настороженным взглядом внезапно навеяло на него столько воспоминаний и показалось ему очень привлекательным – а он, в свою очередь, понравился ей.

Это он понял по тому, как девушка заалела под его изучающим взглядом, как оправила оборки ультрамодной блузочки на девичьей груди – небольшой, аккуратной, приятной… Наверняка эта грудь удобно ляжет в ладонь. Лассе тряхнул головой, отводя от девушки взгляд, прогоняя недопустимые хищные мысли. Ну, в самом деле, девчонка хороша, но Анька правильно сделала, что сразу расставила все точки над i, сказав, кто эта девушка, и кто у нее жених. По отношению к таким девушкам нельзя позволять даже тени тех мыслей, которые посетили голову Ласе только что. Эта девушка с роскошным телом, с соблазнительными бедрами, с длинными ногами, которые Лассе был бы не прочь закинуть себе на плечи, по сути, была еще ребенком, и трогать ее – да и вообще относиться к ней как к хорошенькой женщине, – просто недопустимо.

Однако, у девчонки на то были свои взгляды.

Видимо, она недавно только осознала свою привлекательность и женственность; и хотела ими насладиться сполна, покуда олигарх-жених не запер ее в четырех стенах. Девушка жаждала поклонников и восхищения, она хотела нравиться – это Лассе увидел в ее ярких глазах, – и ему, взрослому яркому мужчине, она хотела нравиться особенно, особенно после того, как он невольно выказал заинтересованность.

«А надо было аккуратнее пялиться на ее задницу», – весело подумал Лассе, усаживаясь за стол и наблюдая, как девчонка прихорашивается, откидывает волосы с гибкой белой шейки. Если вы, девушки, думаете, что эти штучки на мужчин не действуют, то нет. Действуют. Но вида вам никто не подаст, потому что не хочется признаваться, что растаял вот так, запросто.

Его место было прямо напротив юной прелестницы, и Лассе, прикусывая крепкими зубами кусочек хлеба, едва сдерживал смех, наблюдая незатейливые ухищрения девушки, которая то поправляла сережки в маленьких розовых ушках, то рассматривала в круглое зеркальце свои губки, подкрашенные розовой помадой.

– Здрассьте, – протянула она неприветливо, обращаясь к Лассе, когда Анька в очередной раз сделала страшные глаза и погрозила ей пальцем. – Лера!

Она произнесла свое имя – красивое, весеннее, нежное, – чуть нараспев, совершенно по-девчоночьи закатив глаза, всем своим видом показывая, что знакомиться и говорить с незнакомым мужчиной ее именно заставляют. Она церемонно протянула ему через стол руку – худенькую, с совершенно хрупким, словно фарфоровым запястьем и такими же прозрачными длинными пальцами с остренькими ногтями, – и Лассе, ухватив ее тонкую кисть, несколько раз энергично встряхнул ее, да так, что все тельце девушки ходуном заходило.

– Лассе, – сладеньким доброжелательным голосом произнес он, разжимая пальцы.

Девушка вспыхнула гневным румянцем; в ее руке, в яркой блестящей обертке, остался леденец, конфета, которую Лассе наверняка приберег для Мишель, чтобы отдать тайком от матери. Теперь этот леденец, конфета для ребенка, лежала в руке, и Лассе, одним этим жестом указавший девушке ее место, чуть слышно посмеивался.

Девчонке совсем не понравилась выходка Лассе с леденцом. Совсем. И, если честно, то Лассе ожидал, даже рассчитывал на то, что она подскочит с места, в слезах умчится прочь из-за стола. Но он готов был пережить эту маленькую девчачью бурю, главное – чтобы девчонка перестала строить ему глазки. Не железный же он, в самом деле. Зачем провоцировать? Вот Лось – брат Анри, – его понял. Видимо, девчонка и перед ним вертела задницей, пока Анька не отвесила ей по-родственному поджопник.

Лось посматривает умными глазами, хмыкает и почти незаметно возится на месте, готовый тотчас подскочить и бежать, сглаживать назревающий конфликт. Наверное, не одобрил методов «воспитания», ведь не в его правилах обижать женщин, тем более – маленьких девчонок. На месте Лассе он пустился бы в нудные, долгие уговоры и объяснения, рассказывая, почему симпатия недопустима, и довел бы дело до того, что девчонка втрескалась бы еще сильнее.

А Лассе – он же не Лось. Он Акула. Цап – и на сердце кровоточащая рана. Зато наверняка.

Но девица оказалась словно слеплена из другого теста. Хихикнув, она развернула подаренный леденец и сунула его в рот, с видимым удовольствием облизывая карамельные разноцветные узоры, глядя Лассе в глаза. Притом языком она действовала так откровенно и умело, что Лассе не нашел ничего умнее, как откинутся на спинку стула, в искреннем ступоре таращась на такое неприкрытое бесстыдство, выдыхая слишком шумно, чтобы можно было подумать, что он остался бесстрастным к ее выходке. Он, пожалуй, мог бы ожидать такого хладнокровия от взрослой, умной женщины, оскорбленной его невниманием, но никак не от юной девушки.

«Один-один, милая, – подумал он, чувствуя, как кровь быстрее бежит в жилах от вида розового язычка, поглаживающего конфету. – А ты та еще штучка!»

Но это был не последний сюрприз от прелестной нимфетки.

Обед был почти закончен, неугомонная Мишель наконец успокоилась и задремала на руках отца, и тот, негромко извинившись, встал из-за стола и пошел укладывать ее спать. Анька со скучающим видом собирала приборы – свои и Лося, – и пообещала чаю и сладостей, но, кажется, ее обещания не заинтересовали неугомонную красотку.

– А это правда, – коварно поинтересовалась девчонка, с видимым удовольствием посасывая подаренную конфету, – что вас Акулой называли?