– Лассе Янович, ваш заказ прибыл.

Мужчина поморщился, словно у него болели зубы. Русифицированная версия его имени отчего-то каждый раз царапала его слух, раздражала, он не смог привыкнуть к ней даже за пару лет. К тому же, секретарь каждый раз произносила его имя с заметным чувственным придыханием, – Ла-ассе, – глубоким, низким, бархатным голосом, настолько чарующим, что и сирены, соблазняющие аргонавтов, позавидовали бы. «Ла-ассе», – шептала она, соблазнительно раскрывая рот с кроваво-красными губами, и более-менее живое воображение без труда рисовало ее, извивающуюся, словно змея, на столе, коварно подбирающуюся поближе к боссу. Но тот оставался холоден ко всем ее ухищрениям, и одного его взгляда – острого, обжигающе-холодного, свирепого, – хватало на то, чтоб унять фривольные мечты в душе девушки-секретаря. Пожалуй, он способен был бы рассеянно воткнуть карандаш в бессовестно раскрытый рот, всем своим видом показывая, что прелести чаровницы имеют для его значения не больше, чем вот этот серенький пластиковый стаканчик для офисной канцелярии. А после – нарочно не заметить слез смущения и стыда, прикинувшись непонимающим. Жестоко и бездушно, да. Но зато все сразу понимали, чего от него можно ожидать.

Большего унижения и вообразить себе было невозможно. А злые языки поговаривали, что красавчик Лассе – высокий, черноволосый, с пронзительным взглядом светлых серых глаз, острый, внимательный, хищный, опасный до дрожи в коленках, до обморока, – однажды сделал нечто подобное, и потому девиц, желающих подкатить к нему, становилось все меньше.

Об его ледяной взгляд обжигались многие.

Лассе был привлекателен и интересен, но даже не свой красотой, которую вскоре после его прихода на фирму оценили и обсудили все сотрудницы, а своей отстраненной, свирепой холодностью и пренебрежением по отношению к женщинам. Этакий непокоренный бастион – все знали, что, несмотря на приближающийся сорокалетний рубеж, Лассе не был женат, и постоянной подруги у него не было. Злой насмешник, ироничный и высокомерный, он иногда вспыхивал любопытством к той или иной девушке, но тут же угасал, глядя, как девушка бесхитростно кокетничает в ответ.

– Благодарю, София Павловна, – холодно и сухо отвечает он, склонившись к документам и делая вид, что занят. Сейчас слушать восторженный щебет секретаря и ловить на себе ее влюбленные взгляды ему не хотелось совершенно, а девушка уже была готова к тому, чтоб растечься сладкой лужицей, млея от умиления. Его заказ – не бизнес-ланч, не подарок для бизнес-партнеров и не и не какая-нибудь волнующая воображение мелочь для свидания вроде бутылки дорогого вина и цветов. Нет.

Огромный плюшевый белый медведь с красным бантом на шее, мягкий и славный, упакованный в прозрачную блестящую пленку и увешанный розовыми бантами, свернутыми из нарядных упаковочных завязок, сидел теперь в кресле для посетителей, задумчиво склонив умильную морду с блестящими хитрыми глазками, расставив в разные стороны лапы с розовыми толстыми пятками. Таких медведей дарят юным девушкам, желая выказать свое трепетное отношение. Ты сама еще словно ребенок, как бы говорит подарок. Счастливица должна заливаться румянцем и кидаться на шею, умиляясь и восторгаясь одновременно.

Но нет.

Все прекрасно знали, что медведей всех возможных расцветок и размеров Лассе скупает для своей племянницы, маленькой дочери брата, Мишель. И от того, с каким тщанием Лассе выбирает игрушки и уточняет тысячу раз, не повредит ли подарок ребенку, сотрудницы млели еще больше. Наверное, это было очень трогательно и по-своему беззащитно и так по-человечески уязвимо, когда хладнокровный хищник Лассе – Акула, как назвал его кто-то когда-то, но кличка прилипла намертво и прижилась, – заботливо и обеспокоенно переспрашивал о том, не будет ли у малышки аллергии на мех, и не красятся ли бантики и рюшечки.

Только в эти моменты, которые секретарь тайком подсматривала, в Акуле было видно живое человеческое чувство. Он позволял себе расслабиться, выбраться из непроницаемой ледяной скорлупы и побыть нерешительным, растерянным, колеблясь в выборе. Он волновался, несколько раз переспрашивая о достоинствах плюшевого красавца, размышляя, а понравится ли его подарок маленькой избалованной девчонке, и радовался, как маленький, увидев игрушку в своей приемной.

Вечером он уходил с работы, зажав подмышкой подарок, и на лице его была мягкая, трогательная улыбка. Видно было, что к девочке – Мишель – он относится с особым трепетом, рассматривая в ней тень того, что у него самого в жизни не сбылось – семья, дети. Он тянулся к этому, искренне желал, но отчего-то не отваживался построить. Может, прислушиваясь к своему сердцу, слышал лишь мертвенное холодное равнодушие, и не хотел себя связывать прочными узами с безразличной ему женщиной, кто знает.

Секретарь тайком вздохнула, поправляя очки в красивой модной оправе, бросила на босса еще один призывный взгляд, и вышла, томно покачивая бедрами, обтянутыми слишком узкой юбкой. Впрочем, он оставил безо всякого внимания ее игривую походку милой кошечки и даже не поднял головы от бумаг.

***

У Лося дома было шумно, маленькая Мишель где-то в комнатах верещала, словно ее пятки щекотали десятки пальцев.

Лассе, раздеваясь и оставляя легкую куртку в прихожей, прислушивался к детскому веселому визгу с улыбкой. От этой проказницы можно было ожидать чего угодно, но, скорее всего, на данный момент эта маленькая мошенница развлекалась тем, что с ветерком каталась по рабочему кабинету верхом на отце, оседлав его плечи и колотя в восторге пятками, понукая импровизированную лошадку.

– О, еще один медведь, – подытожила Анька, встречая гостя и рассматривая очередной подарок для дочери. – Рекордного выловил, матерого. Вот женишься, родишь пацанов – и я весь твой дом акулами завалю, огромными, скользкими и резиновыми. Будут в бассейне плавать.

– Нет, это не для меня, – щуря светлые глаза, снисходительно ответил Лассе, посмеиваясь. Порой ему самому было смешно, когда родственники принимались примерять на него семейную жизнь с ее незамысловатыми радостями. Семья брата казалась ему чем-то невероятным, сказочным, волшебным, тем ярким и нарядным праздничным миром, куда его пускали на недолго, всего лишь посмотреть и хоть немного отогреться. Но себя он в таком мире не видел.

– Тю! – насмешливо присвистнула Анька. – Не для тебя! А для кого? Ну, айда Лось племянников у Санты попросит. Нет, у этого… Йоллопуке! Сразу мешок тихих послушных болванчиков. На Рождество, как хороший мальчик, их получит.

– А он хороший мальчик? – посмеиваясь, потирая слегка озябшие ладони, ответил Лассе, и Анька снисходительно кивает.

– Настолько, что ему даже позволят быть первым в упряжке Санты, – ответила она. – Ну, проходи, теперь твоя очередь развлекать Мишку. Лось уже лежит пластом, а у нее, кажется, вечный двигатель. Надо б запатентовать.

Несмотря на все прошлые разногласия с братом и его женой Анькой, Лассе любил бывать у них дома. Любил запах домашней еды – Анька оказалась отменным кулинаром, и своего любимого сохатого откармливала как на убой, – любил тепло и шумную детскую возню, от которой счастливые родители порядком уже устали.

Маленькая Мишель – когда наступали редкие минуты покоя, – обычно возилась со своими игрушками у камина, на порядком вытертой от чрезмерной любви медвежьей белой шкуре. В свете танцующих алых сполохов она или рассматривала яркие картинки в книжках, либо, сосредоточенно надув щеки и выпятив губу, тщательно рисовала усы глянцевым красавицам утащенной у отца авторучкой.

Она и сейчас возилась у камина, разбросав игрушки, вереща и вопя во все горло, борясь и явно побеждая… кого? Лассе даже встал на пороге, слегка озадаченный, потому что на медвежьей шкуре боролись и верещали два ребенка, а подарок у него был только один.