В детстве я поддавалась на эти увещевания и боялась превратиться в такую женщину. Но чем старше я становилась, тем чаще недоумевала: а что в них, собственно, плохого?

Я ковыляю мимо группки домов, расположенных высоко на склоне. Несколько мужчин, стоящих по колено в воде, отрываются от работы и с вожделением пялятся на меня. Пойти за мной они не посмеют – тут все всех знают, – но никогда не откажутся продемонстрировать свои желания.

Видите ли, когда приграничную девушку, хотя бы немного привлекательную, вербуют в пилоты-наложницы или продают богатым мужчинам в городах, приграничным мужчинам сложнее находить жен, которые родили бы им сыновей. Цены на невест взлетели до десятков тысяч юаней. Местные семьи не могут этого себе позволить… если только не отдадут собственных дочерей в армию или не продадут богатым горожанам.

Порочный круг, и не видно ему конца. Никто не живет в приграничье по своей воле. Многие из нас находятся здесь только потому, что дома наших предков остались в провинции Чжоу, павшей под натиском хундунов двести двадцать один год назад.

Я бросаю на мужчин взгляд, полный ненависти. Пруды на террасах, отражая свет заката, сияют, как расплавленная медь, и я воображаю, что вокруг мужчин поднимается настоящий огонь, вскипает вода, сваривая их живьем.

И тут моя трость ломается, я падаю.

Гравитация. Одно из первых научных понятий, о котором мне рассказал Ичжи. Она бросает меня на слякотную тропинку, и я чуть не оказываюсь на рисовом поле. Моя ладонь оставляет глубокую выемку в грязи, в лицо летят холодные плотные брызги.

Я поднимаюсь на руках. Серая масса падает с моего пылающего лица и прилипает к тунике. Я готовлюсь услышать гогот.

Но не слышу.

Мужчины бегут по террасам, поднимая брызги, возбужденно вопя и собираясь в кучку вокруг одного, держащего планшет.

По моему телу прокатываются волны дрожи.

Вернее, волны пробегают по воде на террасах.

У меня перехватывает дыхание. Легко узнаваемые вибрации поднимаются из земли и колышут воду.

За границей начинается битва между хризалидами и хундунами.

Я прижимаюсь ухом к земле, не заботясь о том, что так испачкаюсь еще больше и намочу головную повязку. До Великой стены всего лишь несколько гор. В ясные дни видны пыльные, безжизненные пики, из которых дислоцированные там хризалиды высосали насухо всё ци.

Мужчины, наверное, смотрят сражение в прямой трансляции и делают ставки на боевой рейтинг, который получит каждый пилот. Но совсем другое – ощущать, как дрожит земля под поступью хризалид. Дикое, нутряное, ошеломительное чувство.

Какая мощь!

У меня пересыхает в горле, и все же рот наполняется слюной. Я закрываю глаза и представляю, как распоряжаюсь хризалидой, возвышаясь над зданиями, и крушу землю своими колоссальными конечностями или сверкающими взрывами ци. Я могла бы раздавить любого, кто попытается раздавить меня. Я могла бы освободить всех девушек, которые захотели бы сбежать.

В мои грезы наяву врывается торжествующий вопль мужчин.

Я трясу головой. Брызги грязи залетают в рукава. Я поднимаюсь на колени, вся покрытая серыми пятнами, и таращусь на свою сломанную трость.

Хватит уже предаваться иллюзиям.

Не знаю, сочтет ли отец, что я успела вернуться до установленного часа. Остатки солнечных лучей очерчивают наши горы-крепости призрачным голубым ореолом, отчего их силуэты становятся зловеще похожими на хундунов.

– Где ты была? – тихо спрашивает мать из-за зарешеченного окна кухонной лачуги, прислонившейся к боковой стене дома. Ее голос так же слаб, как струйка пара, поднимающегося из огромного котла, в котором она помешивает кашу. Бабушка сидит рядом с ней на табурете и чистит летучую рыбу, пойманную в водах террас. Свет из очага пляшет на их усталых лицах. Они словно заперты в пылающей темнице.

– В лесу, – отвечаю я и передаю матери через окно мешочек с травами и кореньями. Я их собираю, поэтому провожу много времени в лесу. Так я и встретила Ичжи.

– Что с тобой случилось? – Мать кладет мешочек на деревянную полку, не отрывая от меня взгляда. Пряди седых волос торчат из-под полинявшей тряпки, покрывающей ее голову, заметно колыхаясь от волн тепла.

– Упала. Трость сломалась. – Я ковыляю дальше по каменной тропинке, пролегающей между домами. Аккуратно ставлю ноги, чтобы не свалиться на черепичную крышу соседского дома, расположенного ярусом ниже.

– Повезло тебе, что началось сражение. – Мать бросает быстрый взгляд на вход в дом. В ее глазах посверкивают оранжевые искорки от огня в очаге. – Поторопись. Нельзя, чтобы отец застал тебя в таком виде.

– Хорошо.

– И почисти одежду. Завтра прибудут военные, не выйдешь же ты к ним грязной.

Как небрежно она это сказала! В мою грудь словно вонзается нож. Конечно, мать ничего не знает о моих истинных намерениях, но должна же она понимать, что вербовка закончится для меня неизбежной смертью.

Должна же она помнить, чем это закончилось для Старшей.

Или не должна? Иногда мать так легко притворяется, будто ничего страшного не случилось, что я начинаю сомневаться: может, это моя голова набита ложными воспоминаниями?

– Наверняка они дадут мне одежду получше. – Я устремляю взгляд на колеблющиеся за кухонным окном полоски света.

– И все равно – ты должна выглядеть прилично.

Я останавливаюсь и оборачиваюсь, чтобы посмотреть матери в глаза.

Есть одно громадное последствие моих планов, о котором я изо всех сил стараюсь не думать. Убийство представителя Железной Знати, чей максимум духовного давления выше 2000 (при том, что средний уровень – 84), повлияет на три поколения моей семьи. Мою мать, отца, семилетнего брата Далана, бабушку и дедушку, дядей и теть казнят вместе со мной. Потому что пилоты вроде Ян Гуана слишком важны на войне.

«Дай мне хоть один повод вас уберечь». Я смотрю на мать. «Останови меня».

Мне нужно лишь одно – знак, что они достойны моего сострадания. Знак, что они ценят мою жизнь так же, как я должна ценить их жизни.

Поскольку уже нет никакого смысла сдерживаться, я выплескиваю самый свой жгучий вопрос:

– Ты и правда беспокоишься только о моем приличном виде? А не о том, что я иду на войну?

В очаге трещат поленья. Мать щурится, глядя на меня сквозь клубы древесного дыма и ароматного пара. А потом на ее лице расцветает улыбка, как полевой цветок на горящих пустошах.

– Ты послушалась! Выщипала брови. Очень красиво.

Я резко отворачиваюсь и тащусь дальше, хотя каждый шаг дается мне с трудом – все равно что ходить по оголенным проводам.

Она словно бы и не слышала моего вопроса.

Электрические фонарики мерцают по всей деревне, освещая окна, будто глаза, которыми оснащены хризалиды, но не хундуны. Ветерок пролетает над рисовыми террасами, добавляя мускусный запах тростника к ароматам скромных ужинов.

Свет оттенка пшеницы струится из открытой двери нашего дома. Дребезжащий голос комментатора пронзает наступающую ночь, вырываясь из планшета, подаренного нашей семье правительством Хуася (хотя, конечно, пользоваться им свободно могут только мужчины). Мой дед, отец и брат сидят за почерневшим от жира обеденным столом, выпучив глаза на экран. На их лицах мерцают разноцветные блики, исходящие от хризалид.

Я перешагиваю порог и спешу в комнату деда и бабки. Меня поселили к ним несколько лет назад после второй моей попытки выскользнуть из дома посреди ночи.

– …а вот и Красная Птица!

Похолодев, я замираю на месте и едва не падаю.

О нет, только не это!

Даже мои одержимые хризалидами родичи, радостно гикающие при появлении всех прославленных боевых единиц, стыдливо умолкают. Никто не хочет признать, что Красная Птица – самая сильная хризалида в Хуася. Единственная наша хризалида класса «Король», высотой примерно пятьдесят метров в своем Исходном Облике. Но ее пилотирует Ли Шиминь, Железный Демон, наполовину жунди, бывший обитатель камеры смертников, убивший собственного отца и братьев, когда ему было всего шестнадцать. Сейчас ему девятнадцать. Его казнь отложили на неопределенный срок только потому, что у него до жути высокое духовное давление, самое высокое за последние двести лет.