– Да-да, помню, было такое, но не обязательно же все к политике сводится, – возразил мягко Габелий.

– Все в этом мире сводится к политике, – вздохнул Юлиан.

– Но тут может быть другое…

– И что же? – спросил Юлиан.

– И что же? – повторил уже Дигоро, язвительно прищурившись.

– Ай, да я не знаю… – развел руками маг, растерявшись от такого напора. – Просто мне кажется, что вы, друзья, любите искать первопричину в политике, а мы же все – живые души. Мы все преисполнены, прежде всего, любовью, горестями, стремлениями… Может Ее Величество переживает за своих деток. Все-таки они ей дались великими молитвами и жертвоприношениями Прафиалу и Химейесу… Ну ладно, не глядите так изуверски на меня, словно хотите съесть… Нам пора спать. Сегодня вот отдохнули, а завтра нас ждет работа. Да простит Прафиал, привык я уже к этим выходным дням.

Звуковой пузырь лопнул, и троица разошлась по кроватям. Юлиан умостился на своем уже любимом матраце и стал снова думать о Пацеле, ибо его теперь не отпускало чувство, что вокруг его горла затягивается невидимая удавка. Нужно будет обязательно навестить тюрьмы и расспросить про того оборотня-истязателя.

И вот, спустя пять дней, когда старик Илла снова остался дома на процедуры, Юлиан отправился узнавать касаемо истязателя, который украл волшебный мешок.

Он выяснил, что зовут его Болтьюр. И этот самый Болтьюр уже как с два года исчез. Тогда, после смерти Вицеллия, он бросил жену с пятью детьми – оборотни вообще были плодовитым народом – и растворился в ночи. Никто не знал, куда и зачем. Один из истязателей вообще предположил, что Болтьюр подался в другой город. А иначе куда ему еще уходить?

Пришлось Юлиану снова расстаться с очередными накоплениями, чтобы подкупить архивного ворона Кролдуса, дабы тот выяснил, связан ли факт пропажи Болтьюра с переводом в другую тюрьму и где его искать. Однако к несчастью, ворон как раз собирался покинуть Элегиар.

«Время, – каркал тогда недовольно архивный ворон. – Все вы, молодняк, спешите. Вам нужно знать все прямо сейчас. А мать-то наша, Офейя, не зря учит терпению, ибо оно ломает гранитные стены тугоумия. Потерпите, потерпите… Я завтра утром отправляюсь, к слову, в Багровые Лиманы на ревизию исторических манускриптов в их библиотеке, так что займусь вашим вопросом, когда вернусь. К празднику Шествия Праотцов ждите результата, это чуть больше, чем через год. О нет, – ворон мотнул головой, когда увидел запущенную под жилетку руку. – Если вы хотите сделать все тихо, то придется подождать. Золото здесь не поможет, ибо документы по переводам в тюрьмы и ревизиям по ним находятся в закрытых отделах. Я уже не успею попасть туда так скоропалительно. Обождите, почтенный, что для вас всего лишь год? Не гонитесь за гарпиями».

И Юлиан смирился с ожиданием, потому что у воронов взяточничество жестоко каралось и презиралось, и один лишь старый Кролдус, не боявшийся наказания, годился на роль осведомителя. Брал он, правда, много, но с ним Юлиан мог не волноваться, что Илла Ралмантон прознает про скользкие дела своего веномансера. Архивный ворон был хитер, опытен, имел доступ и в библиотеки, и в канцелярии, и в архивные залы; он довлел над молодняком своим авторитетом; и никто не знал лучше структуры документооборота, чем Кролдус, о чем тот вечно любил напомнить.

Элегиар.

2152 год, осень.

С тех пор прошло почти полгода. Элегиар еще спал, окутанный предрассветным, сырым туманом, однако в эти ранние часы вот-вот готова была свершиться история юга.

Минуя дворцовый парк, по-осеннему красно-рыжий, краснолицые рабы доставили носилки Иллы Ралмантона до входа. Там он с помощью ступенечки вылез, одетый в свое лучшее платье: черный шелковый наряд был усыпан в плечах рубинами, гагатами и подбит у ворота и на широких рукавах беличьими животиками, – и медленно побрел внутрь, стуча тростью по плитке.

В главном зале мирно дремал Черный Платан, подпирающий своей кроной потолок. Здесь еще царила сонная и приятная глазу полутьма. Лампы, висящие на колоннах, были черны, а сильфы внутри них лишь иногда дрожали скромным светом: то вспыхивая порой, как звезды, то затухая.

Трость меж тем продолжала стучать и стучать, отдавая эхом в пустых коридорах. И вот советник уже поднялся на четвертый этаж Ратуши, миновал анфиладу коридоров, пока не подошел к высокой, арочной двери с вырезанным на ней платаном.

Это была Мраморная комната – гордость и жемчужина дворца. Здесь проводились все королевские совещания и сборы консулата. Каждый васо этого зала был исписан золотом и черным мрамором. Золото обрамляло стены и проходы; оно бликовало с восходом солнца, что заглядывало через прямоугольные окна, разливалось светом и оттеняло мрачность черного мрамора.

Вход туда охраняли четверо нагов, и, увидев приближающегося Консула, они как один склонили свои головы в приветствии. А после с трудом раскрыли створки дверей.

Тут же с другого конца коридора, еще утопающего в предрассветном сумраке, тоже явилась фигура в воздушных одеждах, на которых пламенели столь любимые элегиарцами рубины. Фигуру сопровождала свита преимущественно из магов. Возглавлявший ее архимаг, будучи равным по статусу, но моложе Иллы, первым коснулся лба и поприветствовал того по-южному:

– Да осветит солнце твой путь, достопочтенный Ралмантон… Ты и здесь в числе первых: ни свет ни заря.

– В нашем деле, достопочтенный Наур, – ответил Илла, улыбаясь. – Всегда важно быть подготовленным и поспевать везде, где это необходимо. Иначе сама жизнь обгонит нас. И я тебя тоже, к слову, приветствую; да благоволят Праотцы.

– Воистину, – склонил голову Абесибо.

Два консула еще некоторое время ленно беседовали перед отворенными дверьми. Беседовали они сначала о приятной осени, о таинственной смерти одного из Наместников Дюльмелии, а потом перешли к драке между мастрийскими и эгусовскими приезжими в харчевне Элегиара. Там отошли к праотцам больше сотни человек. Призрачные гримы еще долго ходили в том квартале, втягивая их души, пока мертвецов не унесли на мясные рынки.

Во время беседы архимаг, не сдержавшись, зевнул. Он все ночь корпел над трудами своего деда, известного исследователя Бабабоке Наура. А после он ухмыльнулся.

– Что же им еще делать, этим несчастным мастрийцам, – сказал он, – У их земель на юге хохочут и бесчинствуют, как у себя дома, юронзии. А в мастрийском дворце сидит дряхлый безумный король, который умудрился в безобидной стычке на Куртуловском озере потерять последнего наследника. И это с их численным превосходством-то в двести магов… О, этому королевству без короля только и остается, что доказывать свою мощь в тавернах!

Позже архимаг стал спрашивать, сколько мрамора извлекают рабы Иллы с его рудников, а тот, в свою очередь, ответив, поинтересовался делами семьи своего собеседника.

– Моя супруга, как и следует хорошей женщине, опекает меня, мой дом, быт и детей. Мой старший сын Морнелий готовится на днях заменить почтенного Йертена на его должности. Сирагро отбыл за Желтые Хребты для контроля свежекупленных рудников, о чем ты уже, вероятно, догадался, – отвечал Абесибо, и губы его растягивались в вежливой полуулыбке.

– А что же младший Мартиан? Еще в канцелярии?

– Еще да… – с неким пренебрежением отозвался архимаг.

– А твоя прелестная дочь, чья красота, по слухам, превзойдет даже красоту прелестницы Марьи? Не отдана ли уже ее рука какому-нибудь благодетельному мужу?

– Пока в отчем доме.

Абесибо не любил говорить ни о своем младшем сыне, ни о дочери, а потому собирался уже сам спросить насчет здоровья советника, но тут в коридор буквально вбежал Дзабанайя Мо’Радша. Все сразу повернулись в его сторону – уж так бурно кипела в мастрийском после энергия.

Дзабанайя, в своей маске древесного сприггана, укрытой алым шарфом, подлетел к консулам и поздоровался в глубочайшем поклоне. Илла ответно покровительственно улыбнулся, едва кивнув головой. Абесибо же вздернул брови.