ВОИН (лезет с поцелуями). Да брось ты… Слушай, ну какой я победитель… Ну кто я такой?.. Кто?
АРХИМЕД. Сам же сказал. Хороший человек.
ВОИН. Именно. Я хороший. И ты хороший. Мы вместе оба хорошие. Давай споем.
АРХИМЕД. Давай.
ВОИН. Я про тебя песню знаю, в лагере один наш местный Гомер сочинил.
АРХИМЕД. Да ну!
ВОИН. Вот те ну. Слушай. И подпевай. (Поет.)
Есть на свете город Сиракузы,
Он стоит уж много тысяч лет.
Там растут и дыни, и арбузы…
И вообще – чего там только нет.
АРХИМЕД (повторяет).
Там растут и дыни, и арбузы…
И вообще – чего там только нет!
ВОИН.
В Сиракузах жил большой ученый.
Звали его просто – Архимед.
Мускулы Геракла, торс точеный
И феноменальный интеллект.
АРХИМЕД (повторяет).
Мускулы Геракла, торс точеный
И феноменальный интеллект!
ВОИН.
Знал он все про все на белом свете,
На песочке что-то рисовал.
И однажды чертежи все эти
Другу Пифагору показал.
АРХИМЕД.
И однажды чертежи все эти
Другу Пифагору показал.
ВОИН.
Пифагор был паренек – что надо!
Он носил красивые штаны
И любил произносить тираду:
«Они во все стороны равны!»
АРХИМЕД.
И любил произносить тираду:
«Они во все стороны равны!»
ВОИН.
Посмотрев рисунки в Сиракузах,
Пифагор бессмертным тут же стал.
Про квадрат своей гипотенузы
Теорему быстренько создал.
АРХИМЕД.
Хм… Про квадрат своей гипотенузы
Теорему быстренько создал.
ВОИН.
И при этом, сидя на песочке,
Он свою тираду повторил.
Архимед расстроился до точки –
В плагиате друга обвинил!..
АРХИМЕД. Не было этого! Не было!..
ВОИН. Это же песня! (Продолжает пение.)
С той поры и в радости, и в горе
Этот случай нам не позабыть.
В память об ученом Пифагоре
Архимеду будем страшно мстить!
АРХИМЕД.
Давайте, давайте!.. (Поет.)
Архимеду будем страшно мстить!..
ВОИН.
Нас волнует очень эта тема:
Чтоб в истории торжествовала честь.
Пусть теперь Закону теорему
Каждый пожелает предпочесть.
АРХИМЕД (смеется).
Если сможет, конечно! (Поет.)
Закону теорему предпочесть!
Ну что ж, очень милая песня.
ВОИН. Я рад, что она тебе понравилась. Музыка, между прочим, моя.
АРХИМЕД. Тем не менее на что-то похоже. Где-то я ее уже слышал.
ВОИН. Неважно. Это я нарочно так. Мотивчик, конечно, примитивный, но зато кому ни спою – всем нравится.
АРХИМЕД. Видишь, и у тебя есть успехи. И ты – талант, а говоришь – посредственность!..
ВОИН. Спасибо. Похвала из твоих уст – большое достижение. Но я – посредственность, ибо именно посредственности особенно приятно, чтоб ее оценили еще при жизни. После смерти лично мне это было бы совсем не нужно.
АРХИМЕД. Ты не прав. Каждый человек живет и после своей смерти.
ВОИН. Тогда что же это такое – смерть?!
АРХИМЕД. Я думаю, что это продолжение жизни, только в иных измерениях.
ВОИН. Измерениях. С точки зрения математики это, может, и так. Но с т о ч к и з р е н и я ч е л о в е к а…
АРХИМЕД. По-твоему, я – не человек?
ВОИН. Ты гениальный человек. Следовательно, не человек.
АРХИМЕД. Чепуха. Софистика. Что такое – гений?.. Это наиболее нормальный человек. Это скорее универсальность, чем уникальность. И то, что гении редки, свидетельствует только о ненормальности всех остальных людей!
ВОИН. Я думаю – наоборот. Я завидую тебе. Мне никогда не быть таким, как ты. Ты – единица. Я – нуль. Но сегодня я сильнее тебя.
АРХИМЕД. Ты убьешь меня, потому что ты – посредственность… и ты победитель.
ВОИН. Да, я – посредственность. И всегда был ею. Я всегда был «как все». В школе, на работе, в армии.
АРХИМЕД. Где ты родился?
ВОИН. В Спарте. Да ты, наверное, знаешь – там была первая в истории человечества музыкальная школа. Целыми днями мы лежали на гвоздях и пели песни о счастье. А наш мудрый учитель по имени Педагог ходил по рядам и следил, как бы кто-нибудь не сфальшивил.
АРХИМЕД. Музыка близка математике. Когда я считаю, мне иногда кажется, я слышу какую-то никому не ведомую гармонию.
Воин стонет от боли.
Странно, ты – спартанец, а не можешь перенести боль.
ВОИН. Спартанец!.. Хочешь, я признаюсь тебе?! Именно потому, что я спартанец, у меня с детства ненависть к физическому страданию. Палец наколол – уже событие, собственной крови видеть не могу, тошнит.
АРХИМЕД. Первый раз вижу воина-неженку, да еще спартанца.
ВОИН. Однажды, еще в первом классе, я спел неправильно. Тогда Педагог взял свечу, подошел ко мне и попросил вытянуть руку. «Ну, какой будет верный звучочек?» – нежно спросил он меня, подставив свечу под мою ладонь. «А-а-а!» – закричал я. «Нет, не то», – так и вижу его печальную улыбку на холеной морде. «О-о-о-о!» – завопил я. «Опять врешь», – сказал Педагог и приблизил свечу к ладони. «Ы-ы-ы-ы!» – «Протяжней!» – «ЫЫЫЫЫЫУУУУАААААЫЫЫЫ!» Вот после этого моего звука он спокойно сказал: «Вот теперь хорошо. Теперь правильно. Запомни этот звучочек на всю жизнь». И отошел. Звучочек! Звучочек! Я запомнил «звучочек». И с тех пор стал круглым отличником, ибо совершенно не могу переносить ни малейшей физической боли.
АРХИМЕД. Неужели можно петь всю жизнь безошибочно, ни разу не соврав?
ВОИН. Я лично научился не ошибаться. Я даже придумал хороший способ: бывало, все поют, стараются, а я себе сижу, молчу и только раскрываю рот в общем хоре. Как все!
АРХИМЕД. Я бы так не смог. Я бы лучше убил себя.
ВОИН. Смог бы! Еще как смог бы!.. Спарта сделала бы из тебя человека.
АРХИМЕД. Я сделал себя сам. Я тоже учился в школе. Но я не любил хор.
ВОИН. Вас тоже заставляли петь?
АРХИМЕД. Нет, мы не пели. Мы говорили хором. Это гораздо хуже. Мой учитель, помнится, каждый урок арифметики начинал одним и тем же вопросом: «Сколько будет дважды два?» – «Четыре!» – отвечали хором мы. «Правильно, – радовался мой Педагог. – Дважды два будет четыре. Не три, не пять. Не семь, не сорок, не сто двадцать восемь, не семьсот сорок шесть, а, обратите внимание, четыре!..» Однажды мне это надоело, и, не успел хор открыть рот, чтобы ответить, сколько будет дважды два, я выкрикнул: «Корень из шестнадцати!» Что тут было! Я получил восемнадцать палок по нижнему эпидермису.
