Таня в назначенное время явилась с ужином, готовила она неплохо. И Оленька сначала ее похвалила, сказала: «Как вкусно!» — а затем решилась спросить, что за человек этот Виктор Семенович.

— А вы не знали? — ахнула Таня. — Да это ведь сам Абакумов, начальник СМЕРШа!

Таня ушла к себе, и Оленька легла в постель, пытаясь осмыслить услышанное. Она только-только задремала, как за окном вдруг грохнуло и все небо засверкало салютами. «Почему среди ночи, — раздраженно подумала Оленька, — чтобы не дать людям спать, что ли?» Но тут в комнату ворвалась Таня, встрепанная, в ночной сорочке.

— Вставайте, вставайте! — кричала она. — Побежали ко мне! — Она силой подняла Оленьку с кровати и потащила к себе в квартиру.

Там было радио, которое что-то говорило торжественным голосом Левитана, который знали все, кроме Оленьки. Слов она не разобрала, а Таня стала громко рыдать и выкрикивать, перекрывая грохот салютов:

— Война закончилась! Война закончилась!

И Оленька зарыдала вместе с ней, не веря самой себе. Неужели война закончилась? Это значит, что Россия победила Германию, и значит, навсегда закончилась большая часть ее, Оленькиной, жизни. И пора думать, как начать новую.

— Пойдем на балкон! — скомандовала Таня.

Оказалось, в ее квартире был балкон, который выходил на улицу Герцена, до революции называвшейся Никитской. С балкона открылась совершенно невероятная картина: в два часа ночи небо непрерывно освещалось салютами, их яркие сполохи — иногда ослепительно белые, иногда ослепительно разноцветные — освещали ошалевшие от радости толпы, до краев заполнившие улицы и площади столицы. Люди пели, плакали, обнимались и целовались. Господи, война действительно закончилась, правда?

На этот раз Таня разбудила Оленьку раньше, чем обычно.

— Вставайте, Ольга Константиновна, у нас сегодня гость к завтраку.

Оленька едва успела принять душ, как дверь распахнулась без стука и в комнату влетел Лёва.

— Ты здесь, в Москве! А я к тебе ездил в Берлин.

— И видел там моих?

— Видел всех — и внучку, и дочку, и дружка твоего. Они там, как ни удивительно, в полном порядке, чего нельзя сказать о тебе. Твою судьбу мы еще не устроили!

— А есть шанс устроить?

Лёва помолчал. А помолчав, спросил:

— А балкон здесь есть?

Услыхав про балкон в квартире Тани, Лёва, не допив какао, выскочил на лестничную площадку. Далеко ходить не пришлось: Таня была тут как тут, подслушивала под дверью. Оленька не расслышала, о чем Лёва с ней говорил, но после завтрака Таня позволила им выйти на свой балкон. Лёва не стал терять время:

— Я слышал, тебя допрашивал сам Абакумов. И как он тебе?

— Интересный мужчина, интеллигентный, особенно для начальника СМЕРШа.

— Ничего себе — интеллигентный! Он даже школу не окончил!

— Но я тоже не окончила, или ты забыл? И вообще, при чем тут школа?

— Так я и думал! Он тебя уже очаровал!

— Не преувеличивай! Ничуть не очаровал!

— Ой, Олька, я тебя я знаю, знаю твою склонность к молодым и красивым мужикам! Но на этот раз остерегись. Он очень опасный человек. И никому никогда не повторяй то, что я тебе скажу. Он не любит оставлять в живых женщин, которых соблазнил. А власть его безгранична.

— А что он с этими женщинами делает?

— Кому как повезет. Некоторые пропали без вести, некоторые попали в автокатастрофу, некоторые умерли в больнице от острого аппендицита. Что тебя больше устраивает?

— Но ведь и оттолкнуть его опасно! А он явно положил на меня глаз, я на этот счет не ошибаюсь. Я уверена, что он опять придет меня допрашивать, хоть ему по статусу это не положено.

— Олька, ты же всегда была мудрой змеей — придумай что-нибудь изысканное. Ты ведь всю нацистскую верхушку вокруг пальца обвела и осталась жива. Главное, сама им не увлекайся и помни об опасности!

— Лёва, милый мой, как мне все эти годы тебя не хватало! Но я ведь и без тебя справилась.

— Главное — помни: не позволяй себе им увлечься.

— Хорошо, пока мы на балконе, расскажи, что произошло в Берлине. Гитлера арестовали?

— О господи, ты ничего не знаешь? Гитлер покончил с собой, и Ева тоже. И Геббельс с Магдой, вместе со всеми детьми!

— Ты хочешь сказать, что они убили своих детей?

— Да, всех шестерых. Отравили.

— Не могу поверить — я ведь иногда бывала у них и знаю, нет, знала, всех этих детей. Я помню, как каждого из них зовут.

— Звали.

— Это же дети! Зачем нужно было их убивать?

В проеме балконной двери показалась головка Тани.

— Дорогие, вам пора отсюда уходить — я слышу на лестнице шаги!

Оленька и Лёва поспешили вернуться в однокомнатную квартирку и, как оказалось, вовремя, чтобы успеть сесть к столу с остатками завтрака и встретить улыбкой вошедшего Абакумова.

— О, Лев, ты такая ранняя пташка! — вскликнул начальник СМЕРШа. Стало ясно, что он не пришел в восторг, увидев своего сотрудника, пусть и брата кинозвезды, в комнате Оленьки.

— Вы же знаете, как я волновался из-за сестрички. И вот, благодаря вам наконец-то убедился, что она жива-здорова. Спасибо.

Таким образом были установлены условия соглашения: Абакумов понял, что Лёва знает о его интересе к Оленьке, и хоть тот был как бы мелкой пешкой, но в силу своих достижений как в разведке, так и в музыке стал пешкой проходной, то есть вхожей к самому Лаврентию Берии. И поэтому с Оленькой следовало вести себя осторожно. Впрочем, можно ведь без насилия, можно и обаянием взять, а уж в нем Виктор Семенович не сомневался.

Как только Лёва распрощался и ушел, Абакумов объявил, что сегодняшний день для Оленьки выходной: пусть займется чисткой перышек и наведением красоты, потому что вечером он приглашает ее в ресторан.

— Меня в ресторан? Но я ведь под арестом!

— Вы под арестом, и ваш охранник я.

— Не охранник, а тюремщик, или я не права?

— Не цепляйтесь к словам, Ольга Константиновна. Лучше подумайте, что вам нужно для чистки перышек — маникюр, педикюр, парикмахер?

Оленька решила не раздражать высокого начальника, от которого зависела ее судьба, и согласилась, а раз согласилась, так уже на все: на маникюр, педикюр, на парикмахера и вдобавок на костюмера, который объяснил бы ей, какие наряды носят советские женщины, когда идут в ресторан со своим тюремщиком.

— Не хочу выглядеть там чучелом.

Приехавшая вскоре костюмерша предложила Оленьке несколько нарядов на выбор. Оленька остановилась на элегантном кремовом костюме от Шанель в сочетании с черной кружевной блузкой, выгодно открывавшей знаменитые Оленькины ключицы. Костюм отлично подходил к хорошо знакомой роли баронессы. К семи вечера она была в полной боевой готовности. Таня прямо задохнулась, увидев преображенную Оленьку:

— Надо же, в ресторан с самим Абакумовым!

— Подумаешь, с Абакумовым! — отмахнулась Оленька. — С кем только я не ходила в ресторан, даже с самим Муссолини!

Ресторан был неплохой, особенно для Оленьки, которая последний год прожила в разоренном Берлине. Зал небольшой, скромно убранный, скатерти белые, хорошо накрахмаленные, как и салфетки, тарелки с вензелем саксонской фарфоровой фирмы, столовое серебро из настоящего серебра. А главное — блюда были очень изысканными, словно не было самой страшной войны в истории человечества. Где-то за кулисами негромко звучала классическая музыка — то ли Моцарт, то ли Бах. Когда они вошли в зал, музыка не перестала играть, но все же было ощущение, что все присутствующие перестали жевать, пить и разговаривать и молча уставились на них.

Очень быстро принесли закуску и вино — вино было отличное, грузинское. Во время еды Абакумов приступил к допросу, его очень занимал вопрос об отношениях между Гитлером и отрекшимся от престола бывшим королем Великобритании, герцогом Дэвидом Виндзором. Говорят, немцы хотели его похитить, даже с применением силы. Оленька напомнила ему, что в своих донесениях она подробно описала все, что знала, или Виктор Семенович их не читал?