– Похоже, что ты необразованный агностик. Извини, если употребил обидное слово.
– А, обидное это какое? «Необразованный» или «агностик»?
– А вот это намного лучше, – засмеялся Нил, – лучше иметь чувство юмора, чем образование или веру. С чувством юмора можно иметь легкость, с легкостью можно быть гибким, а будучи гибким можно получить и образование, и веру.
– Экскурсию ты проводишь с какой стороны – исторической или религиозной?
– Ни с той, ни с другой, – ответил Нил, – Но раз мы начали говорить про такие вещи, да и не раз сегодня еще будем, давай сразу вобьем крюки ограждения, расставим точки опоры. Мое мнение – все религии, конфессии и верования говорят об одном и ведут к одному. И на мой взгляд, про это спорить бессмысленно, так как ни я, ни ты не имеем достаточный уровень знаний. Но и те, кто имеет, тоже сильно ошибаются при сравнении, обособлении или сепарации, потому что в итоге спор сводится к аргументации своей интерпретации написанных текстов. «Видящий не единство, а различие, бредет от смерти к смерти». В общем, я считаю все известные нам учения верными и говорящим об одном. Надеюсь я тебя не задел и не обидел.
– Меня ты не задел, я спорить совсем не буду и соглашусь принять такое определение. Не особо разбираюсь в этой кухне, но где-то глубоко мне так всегда и казалось. Это как вроде бы мы все ходим под разными флагами государств, но человек в любой стране остается человеком. А один из моих немногих друзей вообще высказывался в таком духе, про религиозные писания, которые можно расценивать, как творчество и искусство: это, как если случится мировой катаклизм, и почти всё сгинет на планете, а потом спустя тысячи лет кто-то откапает текст песни «Русское поле экспериментов» и посчитает это религией, а другой начнет с ним спорить до крови с носа, что не так понят истинный посыл; а потом вообще придет третий и провозгласит, случайно переданным из уст в уста, «Ванюшу» единственной истиной, а Башлачева апостолом.
– Так глядишь и до финиша дойдем, – улыбался Нил.
6
– Не историческая и не религиозная экскурсия. Хорошо, тогда, наверное, коммерческая? – темп ходьбы был невысок, разговор очень даже клеился после привала, поэтому Герман с удовольствием продолжал беседу.
– Я бы назвал ее информационной, – ответил Нил.
– Надеюсь не как у инфоцыган? – весело уточнил Герман.
– Я тоже надеюсь на это, – рассмеялся в ответ Нил
– Если честно я отрицательно отношусь и к инфоцыганам и к чистой воды коммерции. Деньги и так придут, и именно столько, сколько надо. Ну а про коучей-аферистов даже говорить не хочется, – пояснил Герман, – Кстати про инфоцыган, слышал притчу про монаха, который бросил свою семью?
– Когда-то читал книгу про немного другого монаха, – ответил Нил.
– Если не против, могу рассказать.
– Валяй. Это же все-таки информационная экскурсия, – согласился Нил.
«Итак, «Монах, который бросил свою семью». Это история-притча про одного парня, который, начитавшись всякой бульварной эзотерики и блестящих инфоцыган, решил пуститься в путешествие к просветлению. Назовем его Хулиан. Так вот в один прекрасный день, когда он перепил и пришел домой на бровях, на него снизошло великое откровение, что жена с детьми поднадоела, что жизнь бытовая поднадоела, что бухать надоело, а трезвым быть скучно. Проснувшись утром с хорошего похмелья, на Хулиана с головной болью свалились и сомнения в решениях бросить семью. Сомнения были небезосновательны – Хулиан любил детей, какие-то еще чувства были к жене, не очень то и презирал работу, да и диван был мягок и давно принял комфортную форму. Но все-таки истинный путь манил его загадочными тайнами и светом. Хулиан взял все сбережения, которые он считал только своими, оставил всю свою семью, которую уже считал не своей, и уехал в далекую Индию искать великих учителей.
Первой попыткой погружения в великую одухотворенность Хулиана было падение в свои же испражнения на берегу океана, где он учился у местных рыбаков. Он это расценил как знак слабой рыбацкой школы духовенства и подумал, что для просветления надо искать тайные школы где-то в горах. От всяких проводников Хулиан отказался и решил, что искать их надо в одиночку по велению сердца, которое нашло в итоге на второй день только стаю диких обезьян. Они украли некоторые вещи Хулиана, а одна обезьяна, видимо бывшая в прошлой жизни интернет-троллем, помочилась на него с дерева. Приключения героя нашего времени только начинались, но все интересное уже нам известно. Примечательны еще только два факта. Лет через пять после начала поиска своего гуру, Хулиан нашел какую-то секту, в которую сначала поверил, а потом разочаровался, хотя ему там открыли истину и он, по собственному убеждению, просветился. Истина для Хулиана заключалась в следующих словах мастера: счастье есть в простых вещах вне зависимости от них. Хулиан не понял, что имел в виду учитель, но купив в баре ему еще три бутылки пива, получил разъяснение. Оказывается, у Хулиана счастье и так было, его личное счастье было в его жизни, и он мог дальше кайфовать и наслаждаться, но бросил все, включая счастье, и поехал подальше от этого всего, чтобы именно это услышать от пророков. Второй факт из его жизни – Хулиан с горечью вернулся домой к своему счастью, но которого, как и ожидалось, уже и не осталось вовсе, он забухал пуще прежнего и больше о нем никому неизвестно. Конец притчи».
– Печальная история. И если убрать Индию, то таких историй пруд пруди. Такое время, – подытожил Нил
– Какое «такое»? – переспросил Герман
– Ну вот ты говорил очень точно, что вечность, ну та, которую искать надо, застывает и находится между кадрами, где-то в промежутке вещей и чувств. А люди сейчас до бесконечности увеличивают этот промежуток. С одной стороны, у них желание просветиться, с другой стороны жажда наживы. И после просветления идут в стрипбар, отмечать это дело на деньги незаметно и аккуратно отжатые у ближнего. Душа и разум отдаляются к разным полюсам. И стороны, и полюсы на колоссальном расстоянии друг от друга, а между ними пропасть, где вечность исчезает.
– Разве вечность может исчезнуть?
– Для нас может. Вернее, мы для нее. «Когда дао находится в мире, все сущее вливается в него, подобно горным ручьям, текущим к рекам и морям». У нас же все давно наоборот.
Какое-то время Нил с Германом шли молча, и если для Нила пейзаж вокруг был привычен, то Герман наслаждался звуками и запахами и зачарованно глядел по сторонам. Смотреть, конечно, было на что. Большие камни и глыбы, которые были не похожи друг на друга, и одинаковых просто не существовало, будто их каждую ночь кто-то собирает, а утром разбрасывает, словно игральные кости или гадальные камушки. Косые лучи утреннего солнца, пробивающиеся через ветви и кроны деревьев, казались натянутыми нитками застывшего времени, через которые можно аккуратно проходить, не задевая, и балансируя на грани безвременья. Дышащие и наблюдающие деревья, как хранители памяти всего нашего существования, где всё зафиксировано в прожилках их стволов. Небо из-за плотности деревьев выглядело незаконченной мозаикой, а собрать эту мозаику с земли никому не под силу, только самолеты изредка чертили на небе какие-то векторы.
– А вот и воды можно попить, – оторвал Германа от созерцания, остановившийся Нил и черпающий воду из ручья.
Герман попробовал воду, одобрительно кивнул Нилу и начал набирать ее в бутылку, предварительно вылив остатки старой воды.
– Слушай, а ты же фотограф. Почему не снимаешь пейзажи вокруг?
– Да я не такой фотограф. Я не снимаю все вокруг, даже если оно чертовски красиво.
– Интересно. А что снимаешь?
– Кое-что для работы, кое-что для себя. Не так просто рассказать ни про одно, ни про другое, – Герман наполнил бутылку водой, и они пошли дальше.
– Времени хватает, я бы послушал.
– Ну для себя я ищу то, что уже сказал – моменты вечности. Я их встречаю, к сожалению, очень редко. В основном они все, как я и говорил, находятся между кадрами. Но если найду, то этот снимок будет такую энергию отдавать, на которой можно далеко уехать. Обычно, такие кадры ловятся среди людей, которые находятся в странном состоянии что ли. А зарабатываю я на снимках для рекламы. Не обычные рекламные фото, а настоящие произведения коммерческого искусства, хоть и не признаю такого. Не хочется хвастаться, но один снимок стоит нормальных денег, и идет он в рекламные кампании настоящих гигантов торговли. Там для меня в свое время стало все просто: когда я продал первое фото, мне покупатель-криэйтор объяснил принцип рекламного двигателя. У человека, видящего рекламу должен нарушиться статус-кво, он должен вдруг почувствовать себя чуточку неполноценным. Но именно чуточку, если перегнуть, то клиент, именно потенциальный клиент, а не кто попало, сбежит и униженный никогда не придет, а если и придет, то отомстить. Далее этот человек после легкого чувства неполноценности, должен ощутить надежду. Надежда, что все поправимо. Ну и третий микроэтап – конечно, что ситуацию можно изменить только после приобретения предмета этой рекламы. Вот так вот просто, но одновременно и очень сложно, потому что это нужно уместить все в один кадр. И еще сложнее, чтобы кадр говорил не с сознанием зрителя, а с его подсознанием, которое и принимает решение – или купить, расплакавшись, как ребенок в отделе игрушек, или пройти мимо, в надменном игноре.
