Возле туалетов бешено жужжали мухи.

«Он наверняка слышал о драке и появлении здесь Беры, должен был понять, что я откладываю встречу не по своей воле», – утешал себя Кнэф, но сколько ни ходил по двору, никаких отметок не видел.

«Может, он нацарапал послание внутри кабинки?» – Кнэф отворил первую дверцу и поморщился от ударившего в нос запаха. Перешёл ко второй.

Отворил третью: на грязном коробе с отверстием сидел старик с опущенной вниз, скрытой капюшоном головой, только седые патлы свисали. Мухи ползали по его животу и морщинистым рукам, гудели.

Внутри у Кнэфа всё сжалось от дурного предчувствия. Он надавил кончиками пальцев на лоб старика, запрокидывая безвольную голову. Бледное лицо с татуированными птицами на лбу уставилось на Кнэфа кровавыми глазницами только что вырванных глаз. Рот приоткрылся, выпуская мух, сгустки крови и обрубок языка.

Кнэф отшатнулся и, закрыв дверцу, огляделся по сторонам, с особенным беспокойством – городскую стену, по которой регулярно ходил патруль. Пощупал капюшон, скрывавший его рыжие приметные волосы.

Снова оглядывая двор, Кнэф понял, что допустил ошибку: здесь не было ничего, на что он мог бы встать, чтобы перебраться через высокую стену.

***

Первым делом Бера устремилась в кладовку. Платье надевала на ходу, на все лады костеря Кнэфа и устроенный с его помощью бардак. Пытаясь вытащить из-за выреза платья коловшее между лопаток перо, Бера чуть не навернулась с крутой лестницы в погреб. В последний миг ухватилась за перила и снова прокляла Кнэфа.

Бере не казалось странным, что в это утро, когда её разбитое сердце должно было кровоточить мыслями о Ёфуре, её разумом почти полностью завладел Кнэф. А если бы случилось иначе, Бера сама попыталась бы злиться на чародея, а не тосковать о подлом возлюбленном.

Обняв амфору с душистым церемониальным маслом, Бера помчалась во внутренний холл, распаляя неприязнь к Кнэфу. Неприязнь эта началась с первой встречи.

Когда Беру спрашивали, почему она выбрала неженский путь в этом бренном мире, она отвечала: «Я просто хочу защищать людей от кошмаров. Не можем же мы всегда полагаться на мужчин», – и многозначительно улыбалась. И хотя это было чистой правдой, лукавством было бы утверждать, что причина только в этом.

Бере нравилось драться, она любила особую красоту оружия и пользоваться им, её до животной страсти возбуждала возможность сражаться в усиленном теле и зачарованной броне. И она дико завидовала мужчинам, любой из которых свободно мог явиться в Стражериум и, если не совсем ущербный, записаться в рекруты.

Её в рекруты не взяли, хотя знали, что она занималась с мастером меча с восьми лет. Не согласились записать даже за взятку. Она три недели ночевала перед Стражериумом под сенью каменных статуй и вызывала на бой проходивших мимо стражей.

Над ней смеялись.

Её прогоняли.

Ей говорили, что она не станет стражем.

Отец умолял её не позорить семью, а мать пригрозила запретить слугам носить Бере еду. Но Бера знай сидела возле своей старенькой палатки, заглядываясь на каменные лица легендарных стражей.

Как-то утром один из рекрутов, – сын пустыни Ластрэф, – проходя мимо Беры и поправляя чалму на смолянисто-чёрных волосах, многозначительно произнёс:

– Теперь ты не одна будешь такая исключительная.

– Что? – сонная Бера проводила чесавшего густую щетину Ластрэфа недоуменным взглядом.

Размышляя над странной фразой, она размечталась о соратнице, о девушке, с которой сможет вот так же пробиваться в Стражериум, вдвоём с которой они отстоят право стать воинами.

«Как хорошо было бы советоваться с кем-нибудь, вместе заниматься, делиться переживаниями, которые не поймёт никто из моих друзей и родных», – впервые за долгое время Бера улыбнулась.

Она оглядывала улицу, надеясь увидеть ту, что тоже дерзнула покуситься на исключительно мужской состав Стражериума. Но если перед Стражериумом и появлялись девушки и женщины, то родственницы с передачками и торговки всякими вкусностями.

Это был первый день, когда взгляд Беры почти не касался вожделенных ворот и высокого здания среди тренировочных площадок. Слыша звон оружия и возгласы стражей, Бера воображала не расправу с менее подготовленными рекрутами, а дружеский бой с этой неизвестной воительницей, которая не будет подначивать её и относиться свысока, которой ничего не надо будет доказывать, а лишь оттачивать боевое мастерство.

Предвкушающая встречу Бера готова была поделиться местом в своей палатке или одолжить из закромов отца ещё одну, уже продумала, о каких местах – общественных уборных, бане, таверне – стоит рассказать в первую очередь, а какие можно расписать потом.

Целый день Бера провела в сладких мечтах о подруге – настоящей, а не как те девчонки, что высмеивали её увлечения и грезили о свадьбах.

В палатку для сна Бера забиралась сильно разочарованная, и оттого ей ещё обиднее было, что на ночь опять пришли слуги отца, следили за ней из переулков.

«Я сама могу о себе позаботиться, – проворчала Бера в плотный валик из экипировки стражей для путешествий вглубь Пустоши. – А моя будущая напарница, наверное, решила сначала переночевать в городе и разведать обстановку». Стараясь не думать о том, что, услышав о девушке, дежурившей у Стражериума ради возможности стать рекрутом, она бы немедленно побежала знакомиться, Бера закрыла измученные выглядыванием новой воительницы глаза и сразу провалилась в сон, полный совместных тренировок, достижений, преодолений и разговоров по душам.

С утра, быстро выхлебав доставленную из дома жидкую кашу с мёдом и орехами, Бера прошлась по площади перед Стражериумом. Некоторые стражи и рекруты приветливо ей махали.

«Ну где же она? – Бера чувствовала себя глупо. – Может, я не так поняла?»

В конце улицы показался широкоплечий мужчина в шароварах, жилетке и чалме – Ластрэф вёл к Стражериуму учениц-чародеек в фиолетовых накидках. Рыжая была высоченной и широченной, у обеих глаза жирно обведены по южной традиции.

«Рыжую, наверное, часто сторонятся, у них же рыжий – цвет бога бурь», – Бера очень хотела спросить Ластрэфа о смысле зацепившей её фразы, но перед чародейками позориться ей не хотелось.

Ластрэф ещё издалека помахал переминавшейся с ноги на ногу Бере. Что-то сказал чародейкам, и те уставились на неё. У рыжей кудри заметались в налетевшем ветру, а у брюнетки остриженные до середины шеи волосы держали форму.

Взгляд Беры невольно приклеился к рыжей: уж больно массивна фигура, как у… мужчины. У Беры медленно перехватывало дыхание, пока рёбра не сдавило железным обручем: рыжая – на самом деле мужчина. Страшная редкость среди чародеев. Драгоценность, которую будут холить и лелеять, мужчина, которому его место досталось на серебряном блюдечке с золотой каёмочкой.

Беру будто холодной водой окатили, она оглянулась на свою разбитую на площади палатку, на приближающегося чародея, на закрытые для неё даже когда открыты ворота Стражериума, и стиснула кулаки – так ей стало обидно от того, что этот неведомый чародей просто по праву рождения получил место среди защитников мира. Он просто родился – и без усилий получил то, ради чего она трудилась не покладая рук и что может никогда не получить.

Просто потому что родился чародеем.

Она вглядывалась в его бледное лицо, обрамлённое трепещущими рыжими прядями. В сердце её вскипала ярость, Бера почти не замечала смуглую гибкую спутницу, наверняка прибывшую с ним из одной страны, она не посмотрела на неё даже когда Ластрэф остановился и указал на своих спутников:

– Бера, познакомься, это Амизи и Кнэф, о нём я упоминал вчера.

Последняя надежда умерла в груди Беры, она грозно посмотрела в зелёные глаза чародея.