Между её ног стало жарко от желания, от тепла его поднявшегося члена. Бера накрыла его рукой, поглаживая, оценивая размер, и мурашки ползли по её телу, голова кружилась от выпитого и возбуждения.

Бера никак не могла насытиться ощущением твёрдой плоти под рукой. Кровь горячими толчками приливала книзу живота Беры, наполняла мышцы сладкой тяжестью, и они отзывались судорожными движениями.

Кнэф застонал в её губы, мурашки побежали по спине Беры густой волной, пальцы снова запутались в пряжке и шнурках, но Кнэф помог, щёлкнул металл. Натянувшаяся кожа штанов вдруг ослабла, и в живот Беры уткнулась горячая головка, та коснулась шёлковой горячей кожи.

Точно удар тока пробежал по нервам Беры, она потянула подол вверх. Ладони Кнэфа скользили по её бёдрам, сминая тонкие чулки, вызывая мурашки и потоки жара. Упершись в мешок муки, стискивая его от нетерпения, Бера приподнялась и насадилась на член. Он легко вошёл внутрь, хлестнув острым удовольствием, чуть не дотянувшим до разрядки.

А Бера хотела этой разрядки, она приподнялась, резко опустилась и застонала, судорожно сжимаясь внутри, задыхаясь. Удовольствие на миг разогнало опьянение, а Бера не хотела трезветь, и она стала неистово двигаться, вскрикивая и кусая губу, чтобы не закричать громче.

Быстрым движением Кнэф повалил её на спину. Он входил резкими, судорожными толчками, выдыхая на ухо, переполняя, заставляя забыть обо всём. Мягкие завитки его волос скользили по её лицу, наполняя приступ страсти запахами ванили.

– Ещё, – взмолилась Бера, подаваясь навстречу, обхватывая его ногой. – Давай же…

И вскрикнула от особенно глубокого толчка, отозвавшегося вспышкой удовольствия в каждой жилке, в каждом нерве её тела. Сквозь ослепление яростного наслаждения Бера ощутила, как Кнэф толчками изливается в неё и судорожно стискивает её бедро.

И стало хорошо. Так хорошо, что Бера даже не столкнула его с себя. Просто лежала на мешках, восстанавливая дыхание. Наконец Кнэф завалился рядом. Из-за его бока выглядывала изогнутая рукоять магического кинжала.

В голове Беры прочищалось, и это вынуждало думать, это заставляло осознавать, что только что произошло.

Сидя на своей постели, Бера тискала изодранную подушку: «Я же стонала в голос… О ужас!»

Никогда, никогда она ещё не вела себя так громко. Кровь прихлынула к лицу Беры, жгла уши. Больше всего Беру потрясло, что тогда она была в относительном сознании, должна была понимать, что делает глупость, что им после этого ещё общаться в отряде. В конце концов, она, как и всякий страж, считала чародеев вторым сортом, но остановиться не могла…

Отдышавшись, Бера раскинула руки на мешки, посмотрела на приставленный в угол бочонок и скомандовала:

– Пойдём ко мне. Родители с братом уехали его сватать, слуг распустили, дом в моём полном распоряжении.

Конечно, заплетающийся язык подпортил властность приказа. Завязывая шнурки на штанах, Кнэф проворчал:

– А завтра будешь меня за это убивать.

Бера расхохоталась. Смех душил её, выворачивал рёбра, дёргал мышцы живота. Он был нездоровым – этот смех на грани истерики, и Кнэф ещё давил на неё сумрачным взглядом. В его глазах вспыхивали травянисто-зелёные искры. Бера смеялась, стукая кулаками по мешкам, и облачка муки взвивались в воздух.

Сутулый старик влетел в кладовку, окинул парочку гневным взглядом и заорал, перекрикивая песнопения:

– А ну убирайтесь! Устроили здесь!

– Есть места и получше, – отмахнулась Бера.

Поднявшись и одёрнув платье, она направилась к углу прихватить бочонок, но Кнэф обхватил её за талию и твёрдой рукой направил в дверь. Беру удивила такая поспешность. Потом вспомнила, что чародеек жёстко отчитывают, если их застают со стражами, не приходящимися им мужьями.

«А Кнэфа тоже станут ругать за то, что он вне брака отдался стражу?» – Бера отчаянно сдерживала смех, но он прорвался, и она расхохоталась, сложилась пополам. Что не помешало более высокому Кнэфу вывести её в сумрачный переулок, едва тронутый светом уличных фонарей.

– Бе-ра, – тягуче позвал Кнэф и приставил её к стене, заставил посмотреть на себя.

Она всё представляла его с опущенной головой в круге позора Чарума.

Налетевший ветерок, подвывая, трепал рыжие кудри. Тёмные, обведённые чёрным, глаза ярко выделялись на испачканном мукой лице. Кнэф был трезв, ну или почти трезв, и это тоже показалось Бере смешным:

– Т-ты, даже в трактире, ха-ха, – она стукнулась головой о его грудь и снова откинулась к стене. – Ха-ха, даже в трактире не напиваешься, ха-ха, неженка, чародей… девчонка…

– А ты у нас мальчишка, да, – беспокойно оглядываясь, пробормотал Кнэф и опустил руку на рукоять её поясного кинжала.

– Мальчишка, – вздёрнула подбородок Бера. Сдерживаемый смех вырвался похрюкиванием. – Не веришь?

– Верю-верю, – продолжал оглядываться Кнэф.

Приподнявшись на цыпочки, Бера обхватила его за шею и на манер ненавистной Амизи проворковала:

– Ну пойдём ко мне.

– Пойдём, – вздохнул Кнэф и потянул её на освещённую улицу…

Запустив пальцы в остриженные по плечи волосы, Бера смотрела на расцарапанную спину Кнэфа и пыталась вспомнить дорогу домой, но в голове мерцали смутные обрывки из смеха, неловких движений и рук Кнэфа, твёрдо державших её вертикально. Она так привыкла считать его неженкой, что, несмотря на его крепкие мышцы, не ожидала от чародея проявления физической силы.

Медные ворота в сад собственного дома возникли перед Берой неожиданно. Она прижалась горячим лбом к чеканному узору. Удерживая её за талию, Кнэф отыскал в кармашке на её поясе ключ и отпер дверцу в воротах.

Руки Беры болтались вдоль тела, она почему-то снова подумала о шёлке кожи Кнэфа.

– Ты весь такой гладкий, нежный, – пробормотала она. – Но на члене у тебя кожа самая нежная, как лепестки роз.

– Рад, что ты оценила.

– А тебя не отругают за то, что связался со стражем? Вам, чародейкам, нельзя. – Бера отрывисто засмеялась. Под её ослабевшими ногами мелькали овальные плиты дорожки, и от этого рябило в глазах.

– Я думал, ты будешь снисходительнее.

Пофыркивая от сдерживаемого смеха, Бера помахала рукой:

– Нет, то что мы там на муке – это не считается. Это не значит, что я стала лучше к тебе относиться.

– Я не об этом. – Теперь Кнэф отпирал дверь в дом.

Уже в просторном холле Бера спросила:

– А о чём?

– Ты девушка среди мужчин-стражей, а я мужчина среди девушек-чародеек. Мне кажется, мы должны понимать друг друга.

Бера снова засмеялась: разумеется, над Кнэфом подшучивали, порой зло, но в Чаруме, полном девушек и женщин, он единственный молодой мужчина, и ему надо было не доказывать силу, а отбиваться от излишнего внимания тосковавших по ласке девиц.

К Бере тоже проявляли внимание, но её это злило, ведь заигрывая с ней, парни отнимали её время и тренировались с ней в полсилы. Потом её стал защищать Ёфур, и отношение на тренировочной площадке стало серьёзнее. Бера мотнула головой, изгоняя из мыслей широкоплечий светловолосый образ.

Она подумала о бесчисленных тренировках, о магическом изменении её тела, об усиливающих доспехах – всё это было так трудно, изматывающе и больно, что точно не могло пойти ни в какое сравнение с жалкими пассами чародеев, а уж Кнэфу, считала Бера, не приходилось лишний раз и пальцем шевелить.

Бера пыталась собрать эти мысли в связную речь. Но Кнэф разрушил почти построенную фразу:

– Слышал, у твоих родителей в погребе хранятся редкие вина.

И это было мягко сказано: винный подвал родителей Беры славился на весь Гатарх. Говорили, не всякий правитель может похвастаться таким выбором горячительных напитков. Она широко махнула рукой: