– Зачем? – весело поинтересовалась Амизи. – Может, у неё тоже с тобой неотложные дела: пожевать тебя, например.

Полуразвязанное одеяло поползло с бёдер Ёфура, он попытался перехватить его, но рык львицы заставил его крепче ухватиться за одноногий столик.

– Амизи, – прорычал Ёфур. – Что за шутки?

Львица ударила когтистой лапой ножку стола. Ёфур толкнул его, но львица увернулась, била хвостом, топорщила усы, совершенно не замечая маленькую служанку – только Ёфура. Наполированные когти поблёскивали в сиянии свечей.

– Она укусит? – Ёфур лишь на миг отвёл взгляд от клыкастой пасти.

Подскочив, львица обрушилась на стол в его руках. Под звонкий смех Амизи Ёфур метнулся за софу. Львица мчалась по пятам и рычала.

– Амизи! – Ёфур вскочил на софу.

Амизи вскинула стройные ножки и оттолкнула его. Ёфур перекатился по ковру и снова схватился за стол.

Припав на передние лапы, львица перебирала задними, готовясь к прыжку.

– Это какая-то проверка? – процедил Ёфур, следя за зверем из-за щита-стола.

Двери распахнулись, лев царственно вступил в комнату и уставился на Ёфура. Облизнул морду огромным красным языком.

– Амизи, – голос Ёфура зазвучал жалобно. – Отзови их.

– Прости, дорогой, – улыбалась Амизи. – Но теперь ты их добыча, и даже я не решусь встать между вами. Не переживай, они добрые звери, убивают сразу.

Пятясь к решётчатым окошкам, Ёфур поглядывал на Амизи: вдруг передумает. Но в её сощуренных тёмных глазах была лишь насмешка – совсем как вчера, когда он по её наущению выгонял Беру из стражей.

– Я же сделал, что ты хотела, – прорычал Ёфур. – Сказал всё… – В его груди вспыхнула надежда. – Бера так просто не сдастся, моих слов мало, чтобы она ушла. Я ещё нужен тебе.

– Если она не уйдёт – тогда и поговорим. – Амизи скрестила руки на спинке софы и наблюдала за своими зверями.

– Одежду верни, – процедил Ёфур и, прижавшись спиной к стене, ощупал решётку на окне, сдвинул засов.

– Сам возьми, – промурлыкала Амизи.

– Тварь, – плюнул Ёфур и распахнул решётку.

Видя, что добыча ускользает, лев и львица двинулись вперёд. Швырнув в них стол, Ёфур вывалился в сад, вскочил и задвинул решётку. С той стороны ударили мощные лапы, послышался разочарованный рёв зверей и звонкий весёлый смех Амизи.

Садик возле дома был маленьким, с редкими кустиками. Высокая стена закрывала его от прохожих. На бельевых верёвках слабо колыхались шёлковые одеяния Амизи: багряные, изумрудные, жёлтые, расшитые цветами и завитками – все они, вплоть до платков, были явно женскими.

«Неужели придётся возвращаться домой голышом?» – Ёфур посмотрел на решётку, подрагивающую от удара лапой.

Намотав вокруг бёдер алую накидку, он постучал в дверь с надеждой всё же получить одежду: красивые женщины часто бывают капризны и отходчивы. Но Амизи не открыла.

Через полчаса безуспешных просьб Ёфур, проклиная всё на свете, полез на окружавшую сад стену.

***

– Просыпайся. – Стоять на одной ноге было неудобно, но Бера ещё раз пнула Кнэфа.

Тот заворочался среди перьев, уткнулся лицом в подушку, марая её подводкой для глаз.

– Вставай! – Бере не понравились истерические нотки в собственном голосе.

Перевернувшись на спину и приоткрыв глаза, Кнэф сжал виски:

– А, это ты?

Меч в руке Беры дрогнул, она приставила острие к бледной жилистой шее Кнэфа со следами царапин:

– Расскажешь о том, что тут было – убью.

– А о том, что было в трактире и в переулке за ним – можно? – болезненно поморщился Кнэф.

От злости у Беры заскрипели зубы:

– Ты…

– Что – я? – Кнэф повернулся, и ей пришлось сдвинуть меч, чтобы не вспороть проклятому чародею горло. – Ты бы попить принесла, а? Во рту сушит, сил нет.

– Убирайся, – прорычала Бера.

Остриё прошлось по челюсти Кнэфа, из царапины выступили четыре бисеринки крови. Вытирая их, Кнэф смотрел на Беру с презрением:

– Мне будешь мстить за то, что Ёфур предпочёл Амизи? Глупо.

– Нет. – руки Беры тряслись. Кнэф осторожно отвёл остриё от шеи. Бера не могла унять дрожь от захлестнувшей её ненависти к себе – и к Кнэфу: за то, что видит её в таком состоянии, видел её рыдающей, слабой, разбитой, за то, что утешал и говорил: «Давай, поплачь, как нормальная девушка, и всё пройдёт», за искренность похвалы его мужской силе и повод её произнести. – Ты не должен был… пользоваться моей слабостью.

Отведя взгляд, Кнэф покачал головой. Проскользнув мимо меча, поднялся:

– Я не обязан за тебя думать, леди Бера. Если женщина себя предлагает – это не вина мужчины.

Вытряхнув из волос белые пёрышки, Кнэф почесал живот, ничуть не стесняясь наготы. А Бера с особой остротой ощутила, что стоит перед ним в чём мать родила. К её лицу неожиданно прилила кровь, хотя смущаться было поздно: за ночь Кнэф успел основательно изучить её тело.

Кнэф оглядел пол и вышел. С мечом наготове Бера ринулась за ним.

Дверь её комнаты выходила в коридор, опоясывающий по второму этажу внутренний квадратный холл, стеклянную крышу которого поддерживало шестнадцать колон. В фонтане в середине холла плавало надкушенное яблоко. В углублении сакрария перед урнами предков не горели лампады, отчего озарённое тусклым светом помещение казалось мрачной пещерой.

«Я же должна была долить масло, – запоздало спохватилась Бера. – Только бы родители не узнали».

Она разрывалась между желанием следовать за спускавшимся по лестнице Кнэфом, явно не опасавшимся столкнуться в таком виде с её родными, и мчаться в кладовку за душистым церемониальным маслом.

Почесав ягодицу, Кнэф пересёк холл и шире распахнул двери в средний пиршественный зал с перевёрнутой мебелью: стояло лишь кресло отца Беры. Подобрал с пола чешуйчатый доспех для живота. Накануне Бера успела надрезать несколько завязок, прежде чем Кнэф активно запротестовал. Теперь он с видимым сожалением взглянул на торчащие кожаные ремешки.

«Пожалуется – убью», – подумала Бера.

Кнэф огляделся и, потирая исцарапанное плечо, направился к камину, обходя осколки бутылки и фрукты. Перешагнув через залитую вином шкуру, с полки над камином снял штаны.

– Шевелись быстрее. – Бера коснулась острием меча чёрной линии на плече Кнэфа.

Тот лишь глянул на неё искоса. Вокруг его глаз размазалась чёрная краска, и это придавало ему обиженный вид.

Кнэф натянул штаны и, перекинув броню через руку, снова вышел в холл.

Бера семенила за ним: мимо фонтана, выловив и положив на борт яблоко, в ближний коридор, соединявший внутренний холл с гостевым холлом. Витраж над дверью окрашивал тусклый свет в тревожный красный.

Кнэф отворил резную дверь. Бера, увидев свою и его одежду, разбросанные по холлу между колоннами, шумно вдохнула и выдохнула, решив, что память пожалела её и не показала, что она творила на этом уложенном гранитом полу, на котором когда-то играла в мячик, собирала города из кубиков и гонялась за братом.

«Как быстро пролетело время», – мелькнуло в голове Беры.

Она невольно взглянула на собранное из множества кусочков зеркало. Оно разрезало на квадраты её нагое тело, меч, Кнэфа, надевавшего рубашку.

– Да живее же, – потребовала Бера, не зная, то ли хвататься за свою одежду, то ли продолжать угрожать мечом, хотя это безумно глупо.

Кокетливая, точно у женщины, медлительность Кнэфа начинала порядком раздражать Беру, что не мешало ему столь же медленно, как рубашку, надеть жилетку и сапоги. Подтереть растёкшуюся до скул обводку.

Снова перекинув броню через предплечье, Кнэф остановился у двери на улицу.

– Ну что ещё? – У Беры от напряжения заныла рука.

Он обернулся:

– Винить во всём меня – это так по-женски, леди Бера.

«И он туда же!» – Бере хотелось его убить, самое меньшее – сломать его тонкий нос.

– Неумение сдержать свою похоть – это очень по-мужски, – процедила она.

– Да, ты права, – беззаботно улыбнулся Кнэф и открыл дверь. – До встречи.