Ему было очень интересно, что она тут делает, но жизнь во дворце приучила его к тому, что любопытство может быть опасно для жизни, поэтому он прикусил пухлую губу и ничего не спросил.

Девушку это немного успокоило, она опустила нож к животу.

Они постояли в молчании. Кнэф думал о том, как будет возвращаться и что теперь делать, ведь без проводника он вряд ли найдёт дорогу к цели. Девушка тоже думала, поглядывала на потолок и становилась всё мрачнее.

– Отойди, – вдруг сказала она, подаваясь к входу в зал таверны.

Кнэф поспешно отступил к подсобке, опалившей его мимолётным воспоминанием об оседлавшей его Бере.

Девушка пробежала через зал, сбив несколько лавок. Торопливые шаги забились о лестницу, отозвались в коридоре наверху. Там хлопали двери.

Любопытство задержало Кнэфа, но он справился с ним и поспешил мимо столов к выходу. До двери оставалось шагов пять, когда сверху раздался крик:

– Нет!

Замерший Кнэф метался между желанием уйти и узнать, не требуется ли девушке помощь.

На верху лестницы разгорелся жёлтый свет. Девушка выбежала на ступени, сжимая масляную лампу в руке. Огненные всполохи в глазах и резкие тени превращали перекошенное лицо в страшную маску.

Девушка смотрела на стены и ступени. В жёлтом свете Кнэф разглядел тёмные пятна. По полу след тянулся между опрокинутыми столами и лавками к хозяину таверны, валявшемуся в лужице крови. Глаза и язык у него были на месте, в животе торчал нож.

В луже остался смазанный отпечаток ноги, ведущий сначала к двери в коридорчик, а потом и обратно. До Кнэфа кровавый отпечаток его сапога немного не дотягивался.

– Ты убил его? – бесцветно спросила девушка.

Её безумный взгляд впился в лицо Кнэфа. Тот мотнул головой. Она вся как-то обмякла. Казалось, лампа выпадет из её опустившейся руки. Но не выпала. Девушка медленно спустилась и пошла по кровавому следу.

«Надо уходить», – напомнил себе Кнэф, но любопытство приковывало его к месту. Он смотрел на помертвевшее лицо девушки и пытался понять, что же случилось.

Подойдя к трупу, она поставила лампу на пол и тронула старика за плечо. Тот не шелохнулся.

– Глор, – позвала она.

Без толку. Секунду девушка медлила, резко схватила его за грудки и проорала в пепельное лицо:

– Вставай, ублюдок проклятый! Вставай! – Она трясла его и трясла, безвольная голова покойника билась о доски пола.

В дверь таверны вновь застучали. Кнэф подскочил к девушке, заломил ей руку за спину и зажал рот ладонью. Острые зубы впились в его руку, он поморщился и лишь крепче стиснул вырывавшуюся девушку. Она пыталась оттолкнуться ногами, ударить его свободной рукой, но Кнэф был выше и сильнее.

Стук повторился ещё несколько раз. Затем стих. Кнэф ещё минуты две держал девушку. Наконец она перестала дёргаться, и тогда он прошептал ей на ухо:

– Я не собираюсь причинять тебе вред, но если закричишь или попытаешься напасть – я тебя покалечу. Ясно?

Девушка кивнула. Кнэф ослабил хватку и, не почувствовав сопротивления, отпустил. Девушка рухнула на колени. Руки её были в крови.

Кнэф направился к двери. Обернулся: девушка не двигалась. Он потянул засов, осторожно приоткрыл дверь.

«Если её найдут здесь, обязательно обвинят в убийстве старика. – Кнэф оглядел замок двери: её можно было запереть снаружи, но ключа у него не было, а искать его глупо. Прикусив губу, Кнэф задумался о другом. – Она меня видела».

Он вспомнил изуродованный труп проводника в туалете: насколько велика вероятность, что и то убийство повесят на хрупкую девушку? Кнэфу стало противно от своих мыслей.

«Несправедливо, если её казнят за убийства, которых она не совершала», – он вернулся и, подхватив девушку под локоть, потянул к двери. Та безвольной куклой повисла в его руке.

– Шевелись, – прошипел Кнэф, сообразив, что не запер дверь, и теперь какой-нибудь незваный гость может войти и увидеть их здесь.

К его счастью в таверну пока никто не рвался. Закинув руку девушки себе на шею, Кнэф вывел её на улицу. Тут же опустил голову, чтобы капюшон скрыл верхнюю часть его лица. Прислушивался, стараясь уловить в шуме голосов тревожные нотки.

Нижний город – не то место, где за незнакомую беспамятную девушку станут вступаться. Да и от знакомой предпочтут отвернуться. Кнэф торопливо свернул в вонючую подворотню, где лежала его подрезанная набрюшная броня.

– Я должна была его убить, – прошептала девушка, поднимая окровавленную руку.

Кнэф выругался, надеясь, что кровь никто не заметил. Он приставил девушку к стене и наклонился за свёртком, лежавшим в шаге от верёвки, которой воспользовалась незнакомка.

Разрыдавшись, та закрыла лицо руками, выдавила сквозь всхлипы:

– Это я… я должна была убить Глора… Я так долго этого ждала…

Сердце Кнэфа кольнуло. Он стоял, наклонившись, почти касаясь кончиками грязных пальцев брони. В зелёных глазах заплясали изумрудные искры.

– Почему? – сипло спросил он.

Девушка не ответила. Кнэф выпрямился и внимательно её оглядел. Ухватив край чадры, стал обтирать кровавые руки, мокрое лицо. Девушка брыкалась, но он действовал так резко, так легко причинял ей боль, что она затихла, испуганно глядя на него снизу вверх.

– Пошли. – Кнэф поднял броню и, схватив медлившую девушку за плечо, потянул её из подворотни.

На низкое крыльцо таверны поднималась женщина с корзинкой. Кнэф прибавил шаг, стремясь скорее уйти. Девушка, которую он от волнения слишком сильно тянул вверх, поднялась на цыпочки и семенила рядом.

Когда они заворачивали на соседнюю улицу, за их спинами раздался истошный вопль, а за ним крик:

– Убили! Глора убили!

Кнэф побежал, волоча за собой девушку.

***

Вернувшиеся после отгулов слуги носились по дому, наводя порядок и развешивая гирлянды цветов.

Бера стояла на галерее возле своей комнаты и, облокотившись на перила, наблюдала, как двое молодых слуг прикручивают цветочную арку к выемке сакрария.

Чувствовала себя Бера престранно. Она опустила взгляд на записку в своей руке.

Винный погреб, куда она спускалась с таким трепетом и ожиданием страшного, показался ей нетронутым. Свидетельством их визита была только одна из полок с бутылками: каждая заполненная ячейка была подписана, но семь ярлыков обозначали отсутствующие бутылки.

Вместо вина лежала записка от Кнэфа, в витиеватых выражениях извинявшегося за то, что он вынудил Беру покуситься на бесценную коллекцию её отца.

Это письмо странно подействовало на Беру. Со случившимся она не примирилась, но это проявление заботы её изумило. Она и подумать не могла, что Кнэфу есть какое-то дело до того, что отец на неё разозлится.

Записку Бера забрала из страха, что родители удумают её с Кнэфом сосватать, но оставила на случай, если гнев отца будет слишком велик. Она ещё раз перечитала удивительно ровно и аккуратно написанные слова. Бера считала, что принцы только диктуют письма секретарям, и почерк у Кнэфа от недостатка опыта должен быть кривым.

Она не знала, как к этой записке относиться: в Стражериуме она пресекала любые проявления снисходительности, предупредительности и прочих присущих общению мужчин с женщинами вещей, а эта забота Кнэфа напоминала поблажку: по мнению Беры, если бы Кнэф проредил погреб отца своего приятеля-мужчины, он не стал бы извиняться перед его отцом. По внутренним правилам Беры она должна оскорбиться, ведь Кнэф посчитал её неспособной справиться с проблемой самостоятельно, вступился за неё, как мужчина за женщину.

Устраивать шум из ничего Бере тоже не хотелось: вдруг Кнэф поступил бы так и с приятелем-мужчиной? Кто их знает, этих южан такеметцев.

«Как всё это сложно!» – Бера тряхнула головой и вернулась в свою разгромленную комнату. Помедлив, принялась за уборку, стараясь не думать о Кнэфе. Но невольно продолжала гадать: он так отписался бы в любом случае или заступился за неё, потому что она девушка?