— Я конечно не согласен с последним твоим утверждением, но если желаешь, могу быстро доставить домой. Но убираться не помогу, уж прости. Я ленив до мозга костей, — он обезоруживающе расставил руки и улыбнулся, — погнали?
— Это как вчера? Меня как в стиральной машине на отжим поставили, как ты это терпишь? — девушка встала и подошла к скелету, нехотя протягивая ладонь.
— Хах. Я привык, малышка. И ты тоже можешь привыкнуть, если захочешь, — он обхватил ее руку и притянул к себе вплотную.
Перемещение вышло действительно таким же неприятным, каким было вчера, и почти минуту Лайма пыталась уговорить собственный желудок успокоиться. Мысленно она успела порадоваться, что не завтракает в такую рань, в противном случае ее бы точно вывернуло наизнанку. Девушка все ещё стояла, вцепившись в куртку Даста в собственном доме, а он не торопил ее, терпеливо держа в своеобразных объятиях и, похоже, не очень-то желая отпускать.
— Не, к такому нельзя привыкнуть, Даст. Это жопа какая-то… — ругнулась девушка и уверенно отступила от скелета, разрывая с ним контакт.
— Дело привычки, просто проверь мне, Лай. Зато быстро! Ехать через пол города на электричке или автобусе слишком долго и…
— Да-да, мистер Лень, я поняла, — Лайма перебила его, махнув рукой и улыбаясь, — спасибо тебе, Даст. За всё спасибо… Теперь я точно со всем справлюсь.
Даст снова подошёл к ней поближе, улыбаясь в ответ и осматривая с головы до ног, словно проверяя, точно ли всё хорошо и можно ли со спокойной совестью оставить ее здесь одну. Девушка опять ощутила комок противного смущения, словно ее насильно лишили личного пространства, но поскольку сделали это не со зла, отталкивать было бы по меньшей мере невежливо.
— В любой момент, Лайма… Просто дай мне знать, и я буду рядом… — он наклонился и невесомо поцеловал ее в лоб, сразу же отстраняясь, будто боясь обжечь, — будь осторожна.
Девушка лишь кивнула, после чего скелет исчез из дома, очевидно вернувшись обратно к себе. Лайма выдохнула и снова глубоко вздохнула, поняв, что не дышала весь предыдущий момент.
Неловкое напряжение спало с души тяжёлым грузом, оставляя после себя озадаченность и небольшое опустошение.
Тем не менее, Лайма была рада, что она не осталась там дольше, иначе всё могло бы пойти по совершенно непредсказуемому сценарию. И если в случае с Найтом это было сродни азарту, какой испытываешь при стрельбе или гонках, то здесь было нечто совершенно иное. Это было явственное нежелание переходить черту дозволенного. Вся ее душа противилась этому, и сейчас она чувствовала этот удивительный контраст. Рядом с Дастом было хорошо. Без него — ничуть не хуже…
А рядом с Кошмаром?
Лайма с силой тряхнула головой, не желая думать об этом и поспешила взяться за уборку дома. Первым делом пришлось с особой тщательностью пропылесосить, убирая любые вероятные остатки стекол с пола, если они вдруг были, чтобы не пораниться, расставляя по местам все остальное. Попутно была собрана значительная часть упавших книг и бумажек с различными мелкими предметами, рисковавшими быть затянутыми в бытовой прибор. Когда с полами было покончено, девушка заметалась в поисках лампочек и стремянки, чтобы вернуть люстрам их законные предметы. К счастью, дома всегда был запас подобных вещей, оберегая девушку от лишних походов в магазины, которые она всей душой не любила.
Выкручивать из плафонов битые патроны с остатками стекла оказалось делом крайне затруднительным, и Лайма ожидаемо порезала пальцы, причем неоднократно. По окончании работ все руки были заклеены пластырями, а настроение изрядно подпорчено. Мысленно же она корила и кляла Найтмера всем, чем только можно, искренне желая ему как минимум падения на голову кирпича. Удостоверившись, что во всём доме исправно горит свет, Лайма стала раскладывать по местам книги, медитативно напевая что-то под нос и снова предаваясь непрошеным размышлениям.
Почему монстр вдруг напал на нее? И что он говорил, в порыве захлестнувшей его ярости? Лайма замерла с книгой в руке, концентрируясь на собственной памяти, поминутно воспроизводя в ней события прошлого дня. “Будешь ждать новой встречи, ненавидеть и желать, следить и медленно сходить с ума, как делал это я.” — вот что он сказал, перед тем как отпустить ее и исчезнуть. Как делал это он?
Лайма выронила книгу на пол, развернувшись на сто восемьдесят градусов и запуская пятерню в волосы. Душа, осознавая всё даже без необходимости проговорить в голове каждое умозаключение, гулко ухнулась куда-то вниз, болезненно скрутившись где-то в области желудка, и тут же возвращаясь обратно наверх. Странно, что она задумалась об этом только сейчас… Но избавиться от сильного чувства обиды все равно не представлялось возможным. И хотя она возлагала львиную долю вины на свой счёт, вести себя так жестоко по отношению к ней, девушка не могла позволить. Слишком яркой и больной была память о прошлом, не желавшей выпускать из ее сердца когти печального опыта.
Пальцы против воли медленно нащупали шрам, идущий через всё лицо, проводя по нему от лба до самого подбородка. Тогда, в казавшемся далёким, прошлом, она простила жестокость… Пришла сама… Доверилась… И получила удар не только в душу, но и ножом по лицу, навсегда расчертившим ее судьбу. Разделив Лайму на ту, кем она была до, и кем являлась сейчас. С тех пор она поклялась никого не впускать в свою жизнь, быть холодной и жестокой, как этот мир, повторяя его собой, словно разбитое зеркало, но… У нее ничего не получилось, потому что снова жизнь поставила ее перед выбором, которого никак нельзя было избежать.
Да и был ли этот выбор на самом деле? Быть может, все в нашей судьбе – всего лишь иллюзия, предрешенная заранее нашими собственными домыслами, опытом, подсознательным желанием и стремлением, которым мы движимы неосознанно?
В таком случае, Найтмер тоже оказался на аналогичном перепутье, поставленный перед иллюзорным выбором, но на самом деле уже все давным давно решив для себя. Причем, если судить по его поступкам, то он всё понял намного раньше нее самой. И он хотел, чтобы и она это поняла…
Лайма подняла упавшую книгу и почти не глядя впихнула ее между другими на полке стеллажа, отходя к любимому дивану, и устало садясь, чтобы перевести дух прежде чем отправиться в душ. Из головы никак не выходили клубящиеся, немного сумбурные мысли.
И все же… Несмотря на произошедшее, она все равно хотела его видеть… Слышать его недовольный голос… Попытаться рассмешить его… Коснуться… Снова чувствовать на коже необыкновенный черный мёд его негатива. Медленно вдохнуть полной грудью сладко-горький запах, который всегда приносило с собой его присутствие. Хотелось просить прощения, и в тоже время услышать в ответ хотя бы простое “прости”. Взглянуть в мерцающий магией глаз, в котором плескалось солнечное море… Ощутить вкус терпкой горечи на языке… И просто поговорить. Пусть ни о чем, приправляя все смесью едких, но таких живительно жгучих шуток и колкостей. И на контрасте душой почувствовать совершенно неуместную, казалось, для его образа, но такую приятную, почти трепетную заботу.
Он был тем, с кем всегда очень сложно. Но без него — становилось совершенно невыносимо.
Остаток дня прошел в бессмысленных, пустых размышлениях, которые не изменили ситуацию, лишь поставив в тупик, будто попадаешь во временную петлю, из которой нет выхода. На город плавно опустились закатные сумерки, и Лайма, включив в плеере любимые песни, решила прогуляться. Это волшебное чувство бесцельного хождения по полупустым улочкам!
Нет места назначения, задачи или поручения, ты просто идёшь, дышишь с наслаждением и никуда не торопишься, смакуя всей душой чувство абсолютной свободы момента. Торжество души над любой логикой. Наполненность эстетикой момента, под названием “настоящее”…
Район был почти пуст: редкие жители проходили мимо, безликие и незапоминающиеся серые фигуры. Лайма не смотрела на них. Она шла по скверу с редкими посадками вишнёвых деревьев и смотрела на окрашенное рыжим закатом небо. Выше облаков приятно темнел стремительно вечереющий купол становясь темно-синим океаном, плывущим в молчаливом непоколебимом спокойствии. На улочках зажглись немногочисленные фонари, словно спустившиеся маленькие звёзды, приятно отсвечивая сквозь негустые кроны деревьев.
