– А меня Амиртай при Апал, Упол обозвал невестой Юсуфа. Я атаке рассказала, а он сказал, чтобы я не обращала на них внимания, – пожаловалась Турсун маме.

– А ты скажи им, что поедешь в Китай учиться.

Жанылай не смогла сказать дочери про замужество. Язык не повернулся. Она еще совсем ребёнок, в отличие от большинства сверстниц. Может, из-за того, что слишком баловали, ведь она долгожданный ребенок. Жанылай вспоминала себя в её возрасте. Так как она была помолвлена с Адылом чуть ли не с рождения, в возрасте двенадцати лет она твердо знала, что скоро должна выйти замуж.

Турсун от волнения долго не могла уснуть. Представляла, как она будет жить в Пекине, как говорила эта Муваза, в богатстве и достатке. Но в её мыслях жизнь там не отличалась от жизни здесь. Я буду очень стараться учиться, думала она, и научусь читать лучше воображалы Упол… как бы до отъезда подарить платочек Жолдошу, вышитый ею специально для него, думала она.

Случай представился только на третий день. Утром, после завтрака, она увидела, как Жолдош направлялся с ведрами в сторону ручья. Тут же схватив пустые ведра, она быстрыми шагами пошла за ним. К её счастью, Жолдош присел возле воды и начал отмывать что-то внутри ведра. Она поздоровалась, перешагнула речку и присела на корточки напротив него.

– Хочешь, я помогу тебе отмыть ведро? – предложила она.

– Нет. Спасибо. По чему-то ведро жирное. Мама, наверное, наливала сюда бульон, – с этими словами он набрал полную горсть мелких камешков с землей и начал усиленно тереть ведро изнутри.

– Хорошо, что ты помогаешь маме, – сказала Турсун грустно. – А я скоро уезжаю в Бейджин вместе с Муваза эже и переживаю, кто же будет помогать маме. Бабушка запрещает Самагану заниматься женскими делами, вот он и бездельничает целыми днями.

– Все-таки это правда, – сказал Жолдош. Турсун не поняла, то ли он задал вопрос, то ли подтвердил то, что давно уже знал.

– Я поеду туда учиться грамоте и музыке, а когда научусь, обязательно вернусь, – сказала Турсун, отстегивая приколотый булавкой к внутренней стороне чапана носовой платочек. – Я хотела подарить тебе на память этот платочек. Сама вышила для тебя. Не забывай меня, пока я буду в Бейджине.

Жолдош долго сидел в одном положении, смотря вслед удалявшейся с ведрами Турсун. «Вот дурак, даже не поблагодарил её! Надо было сказать, что она мне нравится, что я дождусь её и женюсь», – ругал он себя. Слезы побежали из его глаз. Он начал разглядывать подарок – прямоугольный кусок белой ткани, на котором плотно разноцветными нитками были вышиты узоры. Он прикрыл платочком лицо, глубоко вздохнул, стараясь уловить её запах, смыл водой прилипшую с его грязных рук землю, сложил вчетверо и аккуратно положил в карман рубашки.

Несколько дней после этого он пытался поговорить с Турсун, но не получилось, к его огорчению, она все время находилась рядом с Мувазой.

До отъезда Юсуфа и он, и Адыл были очень заняты и приходили домой только переночевать. Весь день они проводили возле поля в доме, который специально построили для хранения собранного урожая опиума. Часть здания была приспособлена для проживания десяти – пятнадцати человек. Там и остановились люди Юсуфа. Один из них ездил за провизией и готовил еду, в основном китайскую.

Старшим из сопровождавших был Ченг – правая рука Юсуфа. Он отвечал за заготовку и учет опиума. Это был его седьмой приезд, поэтому он всё знал. В порядочности Ченга Юсуф был уверен и полностью доверял ему.

Сбор опиума почти заканчивался. Люди Юсуфа перекладывали опиум в специальную плотную тканевую тару, привезенную из Китая. Много времени занимала утрамбовка. Опиум взвешивали и заносили в другую комнату того же здания, которая запиралась на несколько замков.

В этом году не пришлось докупать опиум на стороне, так как урожай был хорошим.

Когда работы с опиумом почти завершились, Юсуф с Адылом съездили на скотный рынок, где купили пять арабских скакунов для продажи. В Китае они ценились, их можно было продать втридорога. Кроме того, Юсуф купил несколько тюков хлопка и кое-какие продукты, которые укладывались в мешки поверх опиума.

Как и договаривались, в назначенный день прибыли погонщики верблюдов и четыре человека для охраны, они должны были сопроводить караван Юсуфа до города Торугарт.

Жанылай подготовила приданое Турсун. Оно получилось богатым. Даже бабушка осталась довольна и похвалила сноху при родственниках, чего никогда не позволяла себе раньше.

За день до отъезда в доме началась суета. Надо было опять зарезать лошадь, пригласить родственников. Приехала мамина родня из соседнего села и пришлось ставить вторую юрту.

В день отъезда все встали очень рано для того, чтобы успеть погрузить вещи к назначенному времени. Долго не могли определить, как погрузить деревянные сундуки. Их взвалили на верблюда, потом на коня, в итоге решили положить на повозку, но так как они занимали слишком много места, было решено оставить их, к большому огорчению Жанылай.

Когда подготовка наконец-то была завершена, старейшина рода попросил всех зайти в большую юрту.

– Турсун, балекетинди алайын[21], сядь сюда, – распорядился он, указывая место напротив себя. Как только Турсун присела, он начал читать молитву, и как принято, завершил бата[22]: «О Аллах, оберегай этого ребёнка от неблагодарности за милость, оказанную тобой, дай ей счастья, оберегай её от злых глаз и напастей, оберегай от искушения и обмана, сделай её дорогу легкой, дай ей терпения и силы в трудную минуту, сделай так, чтобы честь нашего рода не была осквернена её поступками. О Аллах, защити её от унижений и оскорблений, где бы она ни была. Аминь!»

Начало светать, когда Муваза и Турсун взобрались в повозку. Уже в повозке женщины одна за другой попрощались с Мувазой и Турсун. Дошла очередь до мамы.

– Муваза эже, доверяю вам свою дочку. Пожалуйста, позаботьтесь о ней, – почти рыдая, просила Жанылай.

– А как же! Не беспокойтесь, все будет хорошо с помощью Аллаха, – успокоила Муваза.

– Секетин кетейин, будь счастлива и береги себя.

– Энеке, вы сами берегите себя! – разрыдалась вслед за мамой Турсун.

– Ну все, трогаемся! Дорога дальняя, не задерживайте! – сказал Адыл, и повозка тронулась с места.

Самаган и Садыр бежали за повозкой, пока отец не остановил их.

– Эжеке, счастливого пути! – сказал Самаган.

– Эжеке, счастливого пути! – повторил за братом маленький Садыр.

– Самаган, Садыр, я буду по вам скучать. Помогайте маме! – напутствовала Турсун братьев.

Турсун оглядывалась по сторонам в надежде увидеть Жолдоша, но его нигде не было. Лишь отъехав метров пятьдесят, увидела его на крыше дома. Он стоял и махал ей рукой. Ответить ему Турсун не отважилась.

Как только попрощались с Адылом и другими мужчинами, провожавшими их на конях до конца села, Муваза легла на мягкое теплое одеяло, попросила укрыть её другим одеялом и вскоре задремала.

Турсун сидела в конце повозки и смотрела на уходящую дорогу. Она впервые за свою сознательную жизнь выехала из родного села. Ей было интересно. Дорога была неровная и разбитая, отчего повозка оставляла после себя облако пыли. С правой стороны простиралось голубое озеро, упиравшееся на горизонте в белоснежные горы, а с левой стороны чуть вдалеке от дороги бесконечные, сплошь усеянные зеленой елью горы. Вдоль дороги росли кустарники, в основном облепиха, одетая в жёлто-оранжевые плоды. Дорога шла вдоль берега озера то приближаясь, то отдаляясь от него. Селения вперемежку с белыми нарядными юртами и небольшими глинобитными домиками, женщины, пекущие с утра хлеб в печах возле своих жилищ, лающие собаки, громкоголосые петухи, блеющие овцы – всё напоминало родной Ак-Таш.

Стояла середина осени, но погода была все еще солнечная. С утра небо было ясное, без единой тучи, но было прохладно.