Так вот, я села на пустую кровать, сняла ботинки, и разместилась рядом с Германом, отделившись только небольшой щелью между койками. Я лежала на спине, заложив руки за голову и смотрела в потолок, ровно так же, как и он.

Время тянулось долго. Я слышала шаги санитаров и рядовых пациентов за дверью, пение птиц в саду за слегка приоткрытым французским окном слева от меня, голоса родственников больных, которые пришли навестить своих близких, попавших в эту клинику.

Лечение других пациентов здесь оплачивали те, кто привезли сюда этих людей: братья, сёстры, тети, дяди, родители, дети, друзья. Однако, содержание Германа оплачивало государство. Почему? Этого я не скажу, поскольку сама до сих пор (спустя двенадцать лет) так этого и не узнала.

Он дышал ровно, пульс был в норме. Я прислушивалась к каждому его движению, которого, как мне казалось, не было. Он словно умер.

«И как человек не устаёт столько времени лежать в одном и том же положении?» – думала я.

Мне захотелось спать. Я тихонько зевнула, прикрыв рот правой рукой, и снова заняла исходное положение.

Ждать, когда он решит спросить у меня что-то – было бесполезно. Его голосовые связки атрофировались, ровно так же, как и мышцы, и теперь, чтобы восстановить его голос потребовалось бы несколько месяцев. Наверное, он и не хотел разговаривать со мной.

«Что за игры я тут устроила? – вертелось у меня в голове. – Препарирую психику живого человека. От того, каковы будут мои действия, может зависеть его жизнь, а я отношусь к этому так легкомысленно! Что за безрассудство?!»

Я услышала лёгкий шелест подушки и повернула голову в его сторону. Два зелено-карих глаза смотрели в упор на меня. Я улыбнулась (сама не знаю зачем) и принялась разглядывать его лицо, которое было сантиметрах в сорока от меня. В сердце что-то сжалось. Мне показалось, что в его взгляде вспыхнул вопрос «Зачем ты меня мучаешь?». Я не смогла бы дать ему ответ, если бы он произнёс это вслух, но, слава Богу, он не разговаривал.

Тишина нависла над нами, и мы просто смотрели друг другу в глаза. В животе у меня что-то заурчало. Я не завтракала, а из коридора доносился дурманящий запах кофе.

«Съездить бы сейчас в магазин, – думала я. – Куплю себе Ролтон или Доширак – какая-никакая, а все-таки, еда».

Герман улыбнулся и, отвернувшись от меня, снова впился глазами в потолок. Я проследила за его взглядом, но ничего интересного наверху не увидела.

В палату зашёл Ваня. Сообщил, что в половину первого будет обед. Я недовольно посмотрела на него и снова откинулась на подушку. Зачем он напоминает мне о еде?

12.24.

В большую столовую я прошла позади санитара, который вез моего пациента. Здесь уже сидели другие больные за столами, расставленными в ряды.

– Обедать будешь? – спросил у меня Ваня.

Я согласилась. За небольшой перегородкой разместились сотрудники. Здесь сидели несколько медсестер и санитаров. Один из них взял поднос, отнес в кухню и прошел в общую столовую для пациентов. Ваня передал Германа ему, а сам указал мне на повариху, стоявшую позади длинной витрины, под которой находились котлы и поддоны.

– Что сегодня для персонала? – спросил мой спутник у полной женщины в синем фартуке.

– Картошка – пюре и куриные котлеты, – улыбнувшись, ответила она.

– А на «первое»?

– Борщ с капустой.

– А что едят пациенты? – поинтересовалась я у поварихи.

– Что придется! – засмеялась она.

– Сегодня, например, что?

– Гречневая каша и рыбное рагу. На «первое» – суп с лапшой.

Она открыла чан с какой-то непонятной коричневой жижей, чем, по-видимому, являлась гречка, а на противне она указала мне на бесформенный рыбный фарш.

Я сморщилась и отвернулась. Все это вызывало омерзение и тошноту.

Она подала нам тарелки с борщом и «вторым» блюдом. На вид наш обед был достаточно приятен. Я мельком выглянула в общий зал и увидела, как санитар, которого звали Андреем, пытается накормить Германа. Пациент, казалось, не реагировал на попытки сотрудника «всунуть» в него ложку.

Ваня сел рядом со мной. Мы пообедали. Я отнесла тарелки на подносе в кухню и вышла в общий зал.

Я подошла к Герману и Андрею. Санитар пожаловался мне на поведение моего подопечного. Я подкатила больного ближе к столу и села достаточно близко к нему через угол.

Он с какой-то неподдельной тоской посмотрел на меня. Я взяла тарелку у Андрея, ложку, зачерпнула немного супа и поднесла к губам пациента. Он широко распахнул глаза, усмехнулся и впился в меня взглядом, словно позволял мне подумать, что я способна его укротить, затем открыл рот.

От «второго» он отказался. Я подумала, что для начала неплохо, и сама отвезла его в палату, где Ваня и Андрей разместили его на кровати, пристегнули ремнями. Наступил тихий час.

13.05.

Меня тоже клонило в сон. В кабинете спать было негде. Коридоры опустели. Все пациенты разбрелись по своим палатам: кто-то тихо читал книгу, кто-то играл в карты, кто-то спал.

Санитары ушли в свою комнату, на двери которой было написано «Для персонала». Там стояли диваны, и работники смотрели телевизор. Меня позвали с собой, но я отказалась.

Герман уснул. Мои глаза закрывались по собственной воле, и я не смогла противостоять ей.

Я легла на койку, которую кто-то, за время моего отсутствия, отодвинул, пускай не на законное место, а на метр, образовав небольшое пространство между двумя кроватями. Сон скосил меня через пару минут. Я свернулась «калачиком», поджав ноги к животу, и в «позе эмбриона», отправилась в путешествие по сновидениям.

Сначала мне приснился какой-то город, что был чрезвычайно похож на наш. Я долго бродила по нему и что-то искала. Что именно – я не могу сказать. Потом наступил мрак. Сон прервался, и за ним последовал второй, хотя я не очень уверена, что это был сон.

Здесь я стояла в какой-то комнате перед старинным зеркалом. Все вокруг меня было черно-белым. Нет, предметы должны были иметь цвет, но я его не различала, словно смотрела очень старое кино. Только мое отражение в зеркале пылало красками. На мне было серое платье длинною до колена и короткими рукавами со сборками. На юбке были нарисованы бледно-розовые цветы. Волосы были короткими, такие они были у меня года четыре назад. На руке сверкал браслет, а на шее крестик, который я обычно ношу под одеждой. Казалось, что я совсем еще девочка, будто мне лет пятнадцать, а не двадцать два.

Я сделала шаг вперед и оказалась, словно в «зазеркалье». Хочу отметить, что ни книгу про Алису в стране чудес, ни экранизации этого произведения я не встречала достаточно долго. Просто так этот сюжет в моем сознании возникнуть не мог.

Я оказалась в саду: сзади меня была огромная серая каменная лестница, которые бывают только в замках. Вдалеке перед собой на фоне черного леса и темного, мрачной травы, высоко над которыми нависли тучи, я увидела большой раскидистый дуб с ветками натурального цвета древесины и зеленой листвой.

Под ним в ярких солнечных лучах, падавших исключительно на этот участок сада, стояла деревянная ветхая скамья, а в радиусе метра вокруг нее переливался сочными красками газон.

Я быстрыми шагами приблизилась к этому, будто чужому, но чрезвычайно родному, мирку, села на скамью и начала петь детскую песенку, болтая ногами, не достававшими до земли.

Через несколько мгновений я увидела мужчину в алом сюртуке. Он сел рядом со мной. Вокруг нас была просторная солнечная поляна. Усадьба, из которой я пришла сюда, пылала светлыми, теплыми тонами, но стоило отойти от дерева на несколько метров, можно было снова оказаться в бесцветном, унылом, мрачном месте.

Мужчина повернулся ко мне, и я узнала в нем Германа. Да, это был мой пациент.

– Расскажешь мне, – заговорил он, – как там, в вашем пустом мире?

– Объясни мне сначала кое-что, – попросила я.

– Спрашивай, – отвечал покровительственно он, топя меня в своем глубоком, бархатном баритоне.