Мрак вокруг меня – мрак и боль, которая то надвигалась, то удалялась с каждым вдохом. Словно сквозь туман я сообразил, что лежу вниз головой в зарослях кустарника.

После падения я, видимо, покатился в пропасть, и только кусты остановили меня и спасли. Нападавшие наверняка решили, что я разбился насмерть. А может быть, они спускаются, чтобы добить меня камнями?

Но я думал лишь о боли во всем теле и хотел только изменить позу, чтобы стало полегче. Я долго барахтался, прежде чем осознал, что́ нужно сделать. И тут снова покатился вниз, во мрак.

Второй раз я очнулся оттого, что ледяная вода горного источника заморозила мне щеку. Со стоном я приподнял голову, пытаясь откатиться от ручья. Увы, руки не слушались, и я упал лицом в воду.

Жгучий холод пробрал еще сильнее, зато вода прояснила рассудок, привела в порядок мысли.

Сколько времени я валялся без сознания – неизвестно. Взошла луна, необычайно яркая и чистая. Я с трудом сел.

На меня напали, конечно же, не преступники Пустыни, так как они наверняка постарались бы забрать кольчугу и оружие. Неужели подозрения лорда Имгри подтвердились так быстро? Неужели захватчики уже двинулись на Ульмсдейл и я наткнулся на первый отряд разведчиков?

Да, но западня была устроена так искусно!.. Вряд ли это дело рук тех, с кем я воевал на юге. Нет, здесь что-то не то…

Я ощупал свое тело и с радостью понял, что все кости целы и серьезных повреждений нет. Похоже, отделался ссадинами и раной на голове. Возможно, меня защитили кольчуга и кусты. Тем не менее я дрожал от холода и возбуждения, а когда попытался встать, то обнаружил, что ноги не держат. Я снова рухнул на землю и судорожно ухватился за валун.

Где лошадь? Увели нападавшие? Куда они ушли? Эти мысли заставили меня обнажить меч. Так я и лежал, тяжело дыша и прижав меч к себе. До крепости было недалеко. Если бы я мог встать и идти, то быстро добрался бы до первых пастбищ. Но каждое движение причиняло мне невыносимую боль. Дыхание со свистом вырывалось сквозь стиснутые зубы. Я до крови прикусил губу и лишь тогда взял себя в руки.

Мне здорово повезло, что я остался жив. Пока я не наберусь сил, нужно двигаться очень медленно и осторожно.

Вокруг раздавались обычные ночные звуки – птицы, звери… Ветер стих, и ночь была неестественно безмолвной. Она как будто выжидала.

Кого? Чего?

Я осторожно менял положение тела, тщательно проверяя мышцы, и наконец встал, хотя земля уходила у меня из-под ног. Вокруг царила тишина, лишь мирно журчал ручеек. Никто не мог подобраться ко мне незамеченным.

Я сделал пару шагов, стараясь твердо ставить ноги на каменистую почву и хватаясь руками за ветки деревьев, чтобы не упасть. И вдруг увидел стену. Луна заливала ее серебряным светом. К ней я и направился, а затем пошел вдоль нее, то и дело останавливаясь, чтобы прислушаться.

Добредя до открытого пространства, я опустился на четвереньки и пополз между камнями.

Невдалеке паслось стадо овец, и эта мирная картина меня успокоила. Если бы здесь появились пришельцы, долина была бы уже разграблена. Вот только настоящие ли это овцы? У нас говорили, что многие пастухи видели стада овец-призраков, которые иногда даже смешивались с настоящими овцами. А глухой ночью или туманным утром ни один пастух не мог, дважды считая овец, получить одинаковое число. Гнать такое стадо в деревню нельзя: если реальных овец поместить в одну овчарню с фантомами, все они обратятся в призраков.

Я отбросил эти фантастические бредни и сосредоточился на первоочередной задаче: доползти до стены.

Вскоре я добрался до места, откуда мне была хорошо видна крепость, стоявшая на каменистом холме над дорогой в Ульмспорт. Яркого лунного света было достаточно, чтобы разглядеть знамя лорда на башне. Но что-то с ним было не так. И словно бы для того, чтобы все мне объяснить, подул ветер с востока. Он шевельнул полотнище, висевшее на шпиле, и на мгновение развернул его. Этого мгновения мне хватило, чтобы все увидеть и понять.

Не знаю, вскрикнул ли я вслух, но внутри у меня все кричало. Знамя лорда могло быть так изодрано только по одной причине.

Значит, мой отец…

Я ухватился за стену, не смог удержаться и упал на колени.

Ульрик из Ульмсдейла мертв. Зная это, я мог предположить, почему была устроена засада. Меня, очевидно, поджидали. Если сообщение о смерти отца и послали, то оно почему-то меня не нашло. Те, кто хотел схватить меня, должно быть, перекрыли все южные дороги в долину, чтобы я наверняка не миновал засады.

Действовать сейчас означало подвергнуться страшной опасности, к которой я еще не был готов. Я должен убедиться в правильности своего пути, прежде чем отправлюсь по нему.

Хоть я и решила отослать Торосса и его родственниц прочь из Иткрипта, это было не так легко сделать. Торосс все еще был прикован к постели. Не могла же я отправить его на носилках? Но я больше не заходила в его комнату. С Ислогой и Ингильдой я тоже не разговаривала. Хорошо, что забот у меня хватало и мне редко приходилось оказываться с ними рядом.

В юбке для верховой езды, захватив хлеб и сыр на обед, я в сопровождении оруженосца объезжала поля, проверяла посты в горах. Теперь я не снимала кольчугу и не расставалась с мечом, который подарил мне дядя. И никто не указывал мне на неподобающее одеяние – в такое время каждый обязан делать все, что в его силах.

Болезнь настигла нас внезапно, принеся лихорадку, озноб и глубокий мучительный кашель. По какой-то милости Пламени сие испытание меня миновало, и поэтому управление замком перешло в мои руки, ибо госпожа Мэт была одной из первых заболевших. И хотя с постели она тоже встала одной из первых, она была еще очень слаба, но, несмотря на это, старалась помочь мне и больным. Маршал Дагэйл тоже заболел, его люди получали приказы от меня. Мы выставили часовых в горах и в то же время старались убрать урожай.

Приходилось очень трудно: дел было невпроворот, рабочих рук не хватало. Все, кто держался на ногах, работали. Даже маленькие дети выходили в поле со своими матерями и помогали, чем могли. Но силы наши были на исходе, и урожай собрали небольшой.

В середине лета, вместо традиционного пира, я собрала всех, кого наметила отправить в Норсдейл. И они пошли на север, в основном пешком, так как лошадей мы дать не могли.

Торосс не поехал с ними. Он мог бы перенести путешествие – рана зажила, – и я надеялась, что у него хватит здравого смысла уехать. И все же Торосс остался. Он даже стал другом маршала Дагэйла и его ближайшим помощником, когда маршал поправился и приступил к исполнению своих обязанностей.

В те недели мне было неспокойно. Хотя Торосс не искал встреч со мной, я постоянно ощущала на себе его взгляды, а его воля опутывала меня невидимыми нитями. Я могла только надеяться, что у меня хватит сил для сопротивления. Торосс мне нравился с самой первой нашей встречи. Тогда я увидела веселого, жизнерадостного юношу, столь не похожего на угрюмых занятых людей, окружавших меня всю жизнь. Он был умен, интересно рассказывал, великолепно умел поддерживать беседу, чувствовал себя свободно в любой компании. Я видела, как девушки не сводят с него глаз, и сама ощущала его очарование.

Ранение сказалось на его характере. И все же Торосс облегчал наше существование в те суровые дни. Он был уверен, что рано или поздно я приду к нему. Однако на чем была основана эта уверенность?

Наши мужчины смотрели на женщин как на собственность. Сначала, конечно, мужчина ухаживал за дамой, потакал ее капризам, но когда вводил в дом, жена становилась вещью: как охотничий сокол, гончая собака, лошадь. Женщина служила средством заключения союзов между лордами и не могла протестовать, даже если намеченная свадьба была ей не по душе.

Если какая-либо женщина пыталась восстать против своей судьбы, то считалось, что она примкнула к Темным Силам. От бунтарки отворачивались даже кровные родственники.