– Мама! – останавливала её Марина. – Что ты такое говоришь?! Илья меня любит, и Анечку любит!

И столько гордости, столько веры было в её словах, что мать наконец поверила: любит. И прописала Илью, который, после окончания аспирантуры не мог устроиться на работу по специальности – везде требовалась московская прописка. В паспортном столе Марина впервые узнала адрес мужа. Оказалось, он из Саратова. А говорил – на краю земли, вспомнилось Марине. Почему–то Илья никогда не предлагал свозить её в Саратов. Она бы поехала… Но предложение съездить в Саратов Илья вежливо отклонил: «Ну конечно, поедем. Потом». В Саратов они так и не поехали.

А время шло… Марина окончила аспирантуру и защитила кандидатскую диссертацию. – «Принимай поздравления! – сказал Илья. – За мной подарок. Что тебе подарить?»

– Подари мне…два года, – попросила Илью Марина.

– А что ты с ними будешь делать? На что потратишь?

– На Мориса Тореза. Давно о нём мечтаю… Второе высшее и диплом переводчика!

– Не надоело учиться? А ты институт неслабый выбрала. Там, говорят, страшно тяжело… И диплом – только если на отлично учишься. А схватишь на экзамене трояк – получишь вместо диплома свидетельство об окончании курсов иностранного языка, а оно ничего не даёт, даёт только диплом. Ты об этом знаешь? Может, передумаешь?

Передумывать Марина не стала. Днём работала – читала лекции по истории искусств студентам консерватории. Вечерами училась (институт был вечерний).

Илья тоже работал, а все выходные проводил в походах («Твой муж – руководитель походов выходного дня Московского городского клуба туристов. Ты об этом не забыла?»), и Марина с мамой оставались одни. Анечку, у которой определили имбецильность в первой стадии, отдали в корреционную школу–интернат для умственно–отсталых детей (Марина не хотела отдавать, но Илья настоял. Вычитал где–то, что чрезмерная родительская забота о таких детях мешает их самостоятельному становлению). Ане в интернате было хорошо, она не скучала по родителям и не просилась домой.

– Ах, мама! Ведь я ей совсем не нужна! – терзалась Марина. Илья, напротив, мало интересовался дочерью. Это была его идея – поместить девочку в интернат. На выходные Марина забирала дочку домой. Илья пропадал в походах, возвращался усталый, пропахший дымом костра, и сбросив на пол тяжелый рюкзак, звал Марину: «Жена! Ужинать–то будем? Я голодный, как стая волков!»

Марина кормила Илью ужином, мыла посуду, разбирала брошенный в коридоре рюкзак. Марина стирала, убирала, гладила, мыла, бегала по магазинам и писала диссертацию. Ей было очень одиноко, и Марина изо всех сил старалась, чтобы муж этого не заметил. И напрасно – Илья жил своей жизнью, и Марине в этой жизни была отведена отнюдь не главная роль.

Глава

V

. Семейная жизнь. Конец

– Возьми меня с собой! – упрашивала мужа Марина. – Я сто лет не была в походе, а ты же знаешь, как я люблю – ходить! Мы же раньше всегда вместе…

– Ну…раньше! – перебил Илья жену. – Раньше ты была как все, а теперь ты жена руководителя ПВД (походов выходного дня). А я не хочу, чтобы моя жена по лесам…шастала! (Марина голову бы дала на отсечение, что Илья хотел сказать совсем другое, но вовремя остановился. Ей стало обидно до слёз, но она сдержалась)

– А если не с тобой, если я с другой группой пойду, отпустишь? – спросила Марина.

– Сказал же, нет! Нечего тебе в походах делать, ты ребенка воспитывай. Навещай почаще, это ведь ты её такую родила! – отрезал Илья. Вот этого ему говорить не следовало. – Марина заплакала. У неё в роду олигофренов не было, она знала точно. Значит, были у Ильи? Она ведь ничего не знает о нём. Илья никогда о себе не рассказывал, а если она спрашивала, упорно отмалчивался. Это у Ильи было что–то не так с наследственностью, и в том, что Анечка родилась больной – его, Ильи, вина! – поняла вдруг Марина. – Он мог бы сказать, предупредить… А он её упрекает!

Марина очень удивилась бы, узнав, что Илья регулярно навещает дочку, привозя её любимые конфеты «Гулливер» и пластилин, из которого девочка лепила забавных зверушек, терпеливо разминая в руках неподатливые цветные бруски. Зверушки у Ани выходили как настоящие (Марина показывала ей картинки со зверями и птицами, и девочке нравилось их разглядывать).

А однажды Анечка удивила всех: скатала привезённую Ильей упаковку пластилина в большой разноцветный комок и долго мяла его крепкими сильными пальцами, пока пластилин не стал мягким, как масло. И вылепила настоящую античную головку с античной же затейливой причёской (предусмотрительный Илья купил дочке пластмассовые инструменты скульптора)

На головку приходили смотреть воспитатели и медперсонал, даже с других этажей приходили. – «Где ты это видела? Кто это?» – приступали к Ане с вопросами. Но девочка упрямо твердила: «Это мама». На другой день Анечка благополучно забыла о головке и сосредоточенно мяла в руках пластилин, размышляя, что бы такое из него слепить. Античная головка украсила кабинет главврача – и стоит там до сих пор…

Но Марина так и не узнала об этом.

После памятного разговора с Ильёй, когда он так сильно её обидел и даже не заметил этого, Марина ни о чем не просила мужа. «Пора тебе жить самостоятельно» – вспомнила она слова, сказанные отцом. Ей и вправду придётся – самостоятельно. Илья, который когда–то не отпускал Марину ни на шаг, повсюду таская её за собой, обходился теперь без неё.

Марине вдруг вспомнился день, когда они с Ильёй, усталые и счастливые, ввалились, грохоча туристскими ботинками, в их маленькую прихожую, и Марина задорно крикнула: «Есть кто дома? Мы голодные, как стая волков!». Как причитала мама, прибежавшая с кухни на шум: «Ой, Мариночка, рюкзак–то какой! Как ты его дотащила, остановка ведь не близко!». О том, что рюкзак, набитый орехами, вяленой рыбой и банками с малиновым вареньем, она несла километров восемь по лесным извилистым дорожкам (бегущим через овраги и заросшие густой молодой порослью перелески, пересекающим ручьи и мелкие речушки), в сравнении с которыми сотня метров асфальта от остановки автобуса до дома показались Марине – усыпанным розами, маме она рассказывать не стала.

– Ой, Мариночка, дай на тебя посмотреть! Совсем взрослая стала! Другая какая–то… А похудела–то как! Илья!! – налетала мама на зятя. – Куда ж ты смотрел?!

– Ничего, были бы кости, мясо нарастёт. Это мы поправим. Вот увидите, – сказал Илья. Сбросил с плеч рюкзак (занявший добрую половину их маленькой прихожей) и протопал в ванную. Через двадцать минут его уже не было. Илья исчез на добрых два часа – и вернулся навьюченный как ишак: в каждой руке по сумке, за спиной рюкзак, под мышкой целлофановый продолговатый свёрток. – «Это тебе. Только осторожнее!»

Марина развернула хрустящий целлофан и замерла: на длинных колючих стеблях подрагивали изящные головки роз необыкновенного бордово–чёрного цвета. Чёрные розы! Её любимые… Но как он догадался? Семь роз, её счастливое число. Но ведь они очень дорогие!

Илья восхищенно смотрел на замершую от удивления Марину, стоящую с розами в руках. – Тонкие стебли цветов… Тонкие смуглые руки… Изящная головка, причудливо уложенные медные волосы… Сама как роза!

– О, Господи! Да ты весь рынок скупил, ничего не оставил, – ахнула Маринина мама.

– Не оставил, – подтвердил Илья.

Илья привёз с рынка парного мяса; целую гору золотых, пахнущих солнцем абрикосов; кусище снежно–белого, дразняще пахнущего сала; три баснословно дорогих баночки крабового мяса «Хатка»; маслянисто блестящий чернослив; зеленые оливки в красивой жестяной банке… На столе уже не осталось свободного места, а Илья всё доставал из рюкзака покупки, хитро поглядывая на жену. Он привёз всё самое Маринино любимое, не забыл даже вяленую дыню и жареный миндаль!

– Это где ж ты столько денег взял? – всплеснула руками Маринина мама. Илья в ответ рассмеялся: