========== Часть 1 ==========
Когда-то, будучи ребёнком, Эовин как ни в чём не бывало дралась с братом и кузеном — впивалась зубами в их кулаки, проезжалась костяшками пальцев по их челюстям.
Когда-то они, шагая по улице, держали её за руки, несли на плечах, сжимали в объятиях, если её одолевали плохие сны.
Когда-то стражники со смехом наблюдали за их играми, гладили её по голове, зачёсывали назад её волосы, поднимали на руки, чтобы обнять.
Но Эовин больше не ребёнок, и невинные прикосновения, которые прежде были для неё каждодневной радостью, исчезли. Не пристало мужчинам возлагать руки на леди столь прекрасную и нежную, не пристало им задевать её пальцами и прикасаться к ней, будто намекая, что их желания не столь целомудренны.
Для Эовин это величайшая из потерь. Она всегда любила прикосновения — руки, сцепленные с её руками, крепкие объятия вокруг плеч. Ей не хватает ощущения, как кто-то аккуратно убирает волосы ей за ухо, не хватает вкуса кулака на языке.
Целые недели проходят для Эовин без единого касания. Одинокой холодной фигурой стоит она за троном своего дяди, бдительная и гордая. Мир посчитал её неприкосновенной, и она должна стать такой — но иногда язык вспоминает вкус плоти, и яростная тоска завладевает ею, требуя ещё одного прикосновения, ещё одного случая оказаться в чьих-то руках.
Это слабость, которую она презирает в себе, и это слабость, на которую Грима, прозванный Змееустом, откликается так явно, будто читает её желание по глазам — будто её желание является его собственным.
Когда Грима впервые прибывает в Эдорас, Эовин не обращает на него никакого внимания; для неё он обычный мужчина — мужчина, воспринимающий её всего лишь как женщину, хрупкую вещицу, что сломается, стоит до неё дотронуться. Какое-то время они старательно игнорируют друг друга, ведут себя строго и холодно, разговаривают формально — если вообще разговаривают.
Но вскоре взгляд Гримы начинает задерживаться на ней, тёплый, как долгожданная ласка на коже. Поначалу её это мало беспокоит. Она знает за мужчинами черту засматриваться на неё, когда она якобы не видит. Дядя говорит, что в этом нет ничего удивительного, ведь она красива и желанна, и мужчины смотрят на неё и грезят о своём будущем — грезят о том, что однажды будут обладать такой же прекрасной женщиной, как она. Эовин думает, что Грима, безусловно, той же породы.
Однако, оставшись безнаказанным, его взгляд начинает выходить далеко за рамки уместности и приличий. Чувствуя, как он пристально глядит ей в спину, Эовин оборачивается и окидывает его испепеляющим взором. Она полагает, что это послужит ему хорошим уроком.
Но он не конфузится под её взглядом. Напротив, улыбается. Его улыбка — спокойная тонкогубая ухмылка змеи, отдыхающей в камышах, выжидающей своего часа. Неспроста его и называют змеем.
Эовин никогда не оставляла вызовы без ответа, а это, несомненно, вызов высшего порядка. Поэтому, в свою очередь, она принимается пристально глядеть на него, следить за каждым его движением острым ястребиным взором. Она глядит на него бесстрашно, выходя за рамки сковывавших прежде законов сдержанности.
Они вместе нарушают это первое правило, и оно едва ли станет последним.
*
Второе правило, которое он нарушает, — это правило прикосновения.
Его присутствие обратилось в постоянный зуд на коже, который она чувствует, стоит ему оказаться поблизости, как чувствуют чужое дыхание на шее. Она могла бы узнать это ощущение где угодно.
В тот день где угодно оказывается в коридоре, безлюдном, за исключением её самой. В её руке кинжал брата, давно пылившийся на стене. Эовин поднаторела во владении мечом, но кинжалы всё ещё представляют для неё загадку. Многие годы она надеется, что кто-нибудь подарит ей один, но вместо этого она всегда получает лишь множество красивых драгоценностей, духов и платьев — и эти вещи ей нравятся, но не они ей нужны и не их она хотела. Лишённая желаемого, она, милое дитя Рохана, решает это желаемое заполучить.
Грима, похоже, намерен сделать то же самое.
Эовин чувствует, как ей в спину упирается знакомый укол его взгляда, и тут же оборачивается к нему лицом, засовывая кинжал в рукав, чтобы он не заметил. На этот раз они в коридоре и совершенно одни. Лишь Валар известно, как долго он там стоит. Он отлично сливается с тенью — мрачная фигура в кромешной тьме.
— Советник, — произносит она. Они никогда не оказывались рядом подобным образом, наедине, в тенистом коридоре. Это осознание не тревожит её так, как следовало бы; в подобном повороте событий определённо есть нечто волнительное, и она наслаждается этим чувством. — Прятаться в дверных проёмах — это ваша давняя привычка или вы к ней только приучаетесь?
— Многое можно узнать, скрываясь в дверных проёмах, — отвечает он тёплым елейным голосом, скользящим по её коже, точно шёлк. — Возможно, вам стоит самой этому поучиться.
— Вы ставите под сомнение мою ценность и бремя моих обязанностей, милорд, если считаете, что у меня есть время и желание сидеть и выжидать в том месте, где никто и не подумает пройти, — произносит Эовин, сузив глаза. — Полагаю, и у вас, как у советника короля, есть куда более важные дела.
Он выходит из темноты, отбрасывая полу плаща в сторону таким движением, каким прихлопывают муху.
— Ваш дядя нуждается в глазах и ушах повсюду, — он склоняет голову на правый бок. — Я считаю своим долгом быть этими глазами и ушами, насколько мне это позволено.
Его немигающие глаза холодного голубого оттенка, и их взгляд способен заморозить на месте людей послабее. Но Эовин — не слабая, и она встречает его взгляд с подобающей воину дерзостью.
— Ваше усердие, бесспорно, достойно восхищения, — говорит она с насмешкой в голосе. — По-видимому, вы не оставляете без присмотра ни одну пустую гостевую комнату. Без сомнения, с такого выгодного положения вам довелось видеть и слышать сотню ценных сведений.
Если её сарказм и оскорбляет его, то он не подаёт вида.
— О, безусловно, — отвечает он, смело подходя к ней ближе. Лишь сейчас в ней начинает зарождаться чувство тревоги — чувство, будто что-то во всём происходящем идёт не совсем так, как должно. — Для начала, я видел, как вы прячете кинжал вашего брата в рукаве. Без сомнения, если я решу предать этот секрет огласке, вашему дяде будет любопытно узнать, с какими целями вы собираетесь его использовать.
Кровь застывает в жилах Эовин. Прежняя игра закончилась. Теперь они играют в нечто совершенно иное, в игру, которую она уже не понимает.
— Грима…
Он улыбается, довольный тем, как его имя звучит из её уст.
— Не беспокойтесь, — говорит он прежде, чем она успевает возразить. — Ваш секрет останется в безопасности. У короля есть куда более важные дела, о которых ему стоит беспокоиться, и может настать день, когда Рохан будет рад вашему умению владеть клинком.
Его улыбка исчезает, а в глазах разгорается пламя.
— Несмотря ни на что, миледи, я бы никогда не вознамерился лишить вас того, что приносит вам радость. Видит бог, вам её и так дано слишком мало.
Он произносит эти слова с гораздо большей фамильярностью, чем следует, однако теплота в его тоне неподдельна, и правдивость его слов подавляет всякий протест со стороны Эовин.
— Вы очень добры, милорд, — произносит она.
Он улыбается, и в его улыбке вовсе нет доброты — она острая и хищная, как змея, готовая нанести удар.
— Мне больше нравится, когда вы называете меня по имени, — отвечает он. Его голос мягкий, опасный, и в нём слышится нотка, значение которой Эовин не может разобрать. Он звучит как голод и ощущается как нужда.
Она вздрагивает в ответ — и ей нравится это чувство.
Лёгкая улыбка пляшет в уголках её губ.
— Милорд? — с детской непокорностью и озорным весельем она притворяется, будто не понимает, о чём он.
Грима воспринимает эти слова как вызов, как ещё одни ворота, которые он должен отпереть. Он делает шаг вперёд, заполняя пространство между ними и оказываясь достаточно близко, чтобы коснуться. Внезапно Эовин вспоминает прикосновение рук к своей коже, тепло от касания плоти к плоти и цвета перед глазами. Кажется, теперь она чувствует потребность в его голосе, и отражение этой потребности, посылающее нечто тёплое пульсировать в её крови, настораживает её — и всё же она будет упрямо стоять до конца. Она знает правила ведения боя. Отступить — значит уступить; а она, в конце концов, воин Рохана. Отступить её не заставят.
