— Держи его!

Воропаев успевает поймать Давлатова до встречи с жестокой реальностью, то есть с осколками и острыми деревяшками.

Я наблюдаю милую картину: посреди Мамаева побоища Воропаев стоит и держит под мышки Давлатова. Взглядом цепляю настенные часы — три часа ночи. Круто, чё.

Продолжая их рассматривать, борюсь с двумя противоположными желаниями — остаться стоять и посмотреть, что Воропаев будет делать со своим драгоценным шефом, и пойти помочь перенести тело отчима в более комфортные условия. Человечность во мне побеждает благодаря тяжелому вздоху Воропаева:

— Всё, он теперь меня точно уволит!

Не удержавшись, ехидно интересуюсь:

— А Вы думаете, он вспомнит, что случилось? Сколько он выжрал сегодня? — а потом деловито продолжаю, — А он кабинет тоже разгромил?

Воропаев отвечает:

— Нет, не успел.

Облегченно вздыхаю, тащить этого племенного быка на второй этаж у меня нет никакого желания. Хорошо, хоть Матвей не проснулся!

— Надо его туда отнести. А завтра проспится, тогда и видно будет.

Потом задаю тот вопрос, что вертится на языке:

— А с чего дебош-то?

Потому что хоть отчим и специфический фрукт, но такое я вижу в первый раз. Хочется, чтобы и в последний. Но тут Воропаев отводит глаза и начинает заметно нервничать. Ох, не нравится мне это все.

Я приближаюсь к мужчинам, подхватываю Давлатова за ноги, и мы относим его в кабинет. Благо, что девочка я спортивная. Но он все-таки тяжелый, гад. Там пристраиваем уважаемого Сергея Владимировича на диван для ночлега. И тут Воропаев непонятно у кого спрашивает:

— Может, его раздеть.

Я глубокомысленно изучаю мужскую фигуру.

— Лично я его без одежды не очень хочу видеть. Но если Вы хотите лицезреть своего любимого шефа без штанов и в беспомощном состоянии, то мешать я Вам не буду. Только выйду.

— Ладно, тогда и так сойдет- печально вздыхает Воропаев.

Я высказываю следующее соображение:

— Вот только пледиком его прикрыть не помешает. А то, не дай Бог, до утра проснется.

Я приношу плед, Воропаев укрывает им Давлатова и, убедившись, что, тот нормально дышит, мы выходим из кабинета.

Воропаев интересуется у меня:

— А что с гостиной делать?

— В три часа ночи? Ничего. Завтра день будет.

А сама думаю, что неплохо будет любимому отчиму показать наглядно, к чему приводит злоупотребление спиртными напитками.

Сейчас меня занимает другое.

— Из-за чего это произошло? — спрашиваю у Воропаева.

Тот начинает мяться.

Я прикрикиваю:

— Ну?

Он, не глядя мне в глаза, выпалил:

— Дина Витальевна в коме.

Вроде бы простая фраза, и смысл ее тоже ясен как свет. Но все, что я могу, это тупо переспросить:

— Мама?

Нет, это не может быть правдой. Мама, она должна вернуться из больницы. Я… я, кажется, забываю, как нужно дышать. Я не могу, не хочу остаться одна! Мне всего пятнадцать!

Шепчу пересохшими губами:

— Как это произошло?

Воропаев сбивчиво объясняет:

— Осложнения при родах. Стали срочно делать кесарево. В общем, пока делали, остановилось сердце. Его запустили… Но не сразу. И вот кома.

За этими словами меня накрывает — она просто сейчас умирает. И ничего нельзя сделать.

А Воропаев тем временем добавляет:

— И еще, Лен. У тебя теперь есть сестра.

Я не могу сейчас воспринимать что-нибудь кроме новостей о маме.

Я не знаю как, но мне удается взять под контроль свой голос:

— Мне нужно побыть одной.

Как во сне бреду к себе в комнату, сажусь на кровать и сижу, сижу. Из головы выветрилось все. Из сердца вытянуты все чувства.

Я выпала из времени. И не знаю, как быть дальше.

Но беда в том, что это "дальше" существует. И я не одна. Есть Матвей, есть сестра, у которой пока еще нет даже имени. И есть отчим. Но непонятно, насколько на него можно положиться в кризисной ситуации.

Если предположить само худшее, детдома я не боюсь. Я не верю, что дядя Леша допустит это. Но как быть с Матвеем и сестренкой? У них есть отец. Только вот готов ли он им быть? А от его желаний тоже уже ничего не зависит.

Пора этого небожителя привести в чувство. Потому что все получилось, как получилось. И что будет дальше, не ясно.

С этой мыслью я сворачиваюсь в клубок и проваливаюсь в тяжелый сон.

На утро звоню классному руководителю. В лицей сегодня не пойду. Мне очень трудно выговорить в одном предложении слова "мама" и "кома", но я справляюсь и с этим. Слава Богу, меня понимают и дают мне время прийти в себя. Это то, что нужно.

Отчима решаю пока не будить. Пусть проспится. Матвею ничего этого знать не стоит.

Сегодня и няня, и Надежда Борисовна на работе.

Воропаев отдает распоряжение о том, чтобы гостиную привели в порядок. Однако я останавливаю домоработниц. Воропаев недоволен. Но мне это безразлично. Единственное, что меня беспокоит, чтобы туда не попал Матвей и не порезался. Напоминаю это няне несколько раз.

Наконец, к обеду слышу недовольный голос Давлатова. Нахожу его на кухне. Вид у него какой-то потрепанный и несчастный, что ли? Голова, наверное, с перепоя болит.

— Нам с Вами нужно поговорить, — произношу твердо.

У него в руках чашка с кофе. Запах бьет в нос горечью. Как новости ночью.

— О чем? — хмуро спрашивает он.

Чуть прищурив глаза, отвечаю:

— О жизни.

Между нами виснет молчание. И оно такое, что я в нем вязну. Как муха в паутине. Глаза в глаза. Я не привыкла отступать, он не умеет сдаваться.

— Пойдем поговорим.

Он направляется в кабинет, уверенный, что я иду за ним, как собака за хозяином.

Поэтому приходится его притормозить у двери в гостиную:

— Минуточку, — выплевываю ему в спину это слово.

Он разворачивается и даже не хочет узнать, чего мне опять надо.

— Сюда зайдем, — распахиваю дверь.

Мы заходим в комнату. Нашему взгляду открываются руины. И снова виснет молчание. Как топор над головой курицы. Вот еще бы понять, кто из нас курица…

На этот раз его разрываю я:

— Как Вы думаете, Вы взрослый?

Отчим подвисает, не знает, как реагировать и что говорить. Потом до него доходит и он спрашивает:

— Ты знаешь?

— Знаю. Но это я не хочу обсуждать. Я хочу, чтобы Вы ответили на вопрос.

Он утвердительно кивает головой:

— Да, я взрослый.

Мне интересно докопаться до сути. Ему интересно, к чему я веду.

— Тогда ответьте, что определяет взрослого человека?

Он размышляет недолго и хмыкает:

— Возраст?

И меня напрягают его вопросительные интонации.

Я отрицательно качаю головой:

— Нет, ответственность. Взрослый это не тот, у кого есть паспорт. Взрослый — не тот, у кого есть жена и дети. Взрослый человек — тот, кто способен нести ответственность. За себя, за семью, за бизнес, за всё, что считает важным. Поведение ребенка ориентировано на "я хочу", поведение взрослого — на "я должен". И что в этой комнате говорит о том, что Вы способны нести ответственность?

Может, я зря так с ним. Потому что он хмурится еще сильнее.

— Лена, тебе не кажется, что то, что ты пытаешься воспитывать меня, это странно? Я понимаю, ты беспокоишься о том, что с тобой будет…

Он сделал неправильные выводы, поэтому я его перебиваю:

— Вы ошибаетесь. Я не беспокоюсь о себе. Я не какой-то тепличный цветок. Я способна даже теперь позаботиться о себе и еще о куче народа. Я очень волнуюсь за Матвея и за маленькую девочку, которые о себе позаботиться сами не смогут. Вы… Вы сложный, состоявшийся мужчина. А они… Они дети. И что Вы можете им дать?

Хмурое выражение лица Давлатова сменяется недовольным.

— Мне кажется, я очень многое могу им дать.

Я вздыхаю. Мне ясно, что у него все связано с финансовой стороной жизни.

— Да я не про деньги сейчас. Как бы тяжело нам с мамой не было, я всегда знала, что она меня любит, что с любой бедой я могу прийти к ней. И она будет на моей стороне. И также она всегда относилась к Матвею. А на Вас я смотрю… И хочу спросить, кто будет любить Матвея и Вашу дочь теперь?