В миг я переместился в пространстве и оказался перед довольно улыбающимся дворецким. Склонившись к нему, я властно схватил его за горло. Пусть дворецкий и был призраком, но мои способности удерживали его душу — он не мог ускользнуть. К тому же, в отличие от прикосновений людей, мою хватку он чувствовал.

По краям глаз привычно заплясали тени, чувства притупились, а шепот темной сущности прекратился, когда я перестал сдерживать ее.

— Я не буду ждать ритуала и сожгу твою душу дотла прямо сейчас, если ты не заткнешься. Ты сам прекрасно знаешь, что таковы правила ритуала.

Дворецкий отнюдь не напугался, а продолжал усмехаться.

— Не забывай, с кем ты разговариваешь, — повелительно добавил я, убирая руку и возвращаясь к обычному состоянию.

— И ты не забывай, что, если бы не я, — на последнем слове дворецкий гордо поднял голову, — тебя бы вообще не было. Я тоже избранный твоим Отцом.

Не успел я что-либо сказать, как дворецкий испарился.

Я поднялся на третий этаж к себе в комнату, но, проходя мимо комнаты Эрика, заметил, что дверь приоткрыта. Я уже знал, что в комнате мать. Сегодня был, возможно, последний день, когда я видел ее. Против своей воли я открыл дверь шире и вошел в комнату.

Мать сидела на кровати Эрика и смотрела вдаль за окном. Услышав, как я вошел, она повернула голову. Несмотря на то, что мать делала вид, что уже приняла меня, в ее глазах я все равно увидел слабую тревогу.

— А, Сэм, это ты, — мать отвела взгляд обратно к окну.

Меня всегда интересовало, замечала ли мать призрак Эрика? Или же она, как и со мной, просто отрицала сам этот факт, делая вид, что все в порядке? От проблемы намного проще отмахнуться, чем попытаться ее решить. И намного проще забыть, запереть источник проблем, чтобы вовсе о нем не вспоминать. Я знал, что мать слушалась бабушку, и они вместе выбрали легкий способ меня «воспитать» — запирать в комнате.

Я знал, что каждый раз, когда я оставался в своей комнате, мать испытывала облегчение. Знал, что тогда она встречалась с подругами, веселилась, справляла праздники: Рождество, дни рождения, дни благодарения. В те минуты, когда она все-таки приходила проведать меня, то упрекала меня в том, что я не даю ей спокойно жить, что она не может спать, зная, что в любой момент я могу случайно спалить дом. Мать говорила мне, что она будет проводить со мной время и жить, как настоящая семья, только когда я начну вести себя как другие дети. Нормально.

Я вспомнил, как с помощью сверхчувствительного слуха подслушал, как она, плача, жаловалась своей матери, что я не могу быть ее сыном. Что ее сын не двигал бы предметы, не управлял бы огнем, не убивал бы случайно нянек, потому что те вывели его из себя. Мать отказывалась признавать, что ее ребенок не такой, как все, не хотела видеть меня, потому что не верила, что она могла родить какого-то «монстра».

Когда за мной пришли кураторы из школы, они представились религиозной общиной, которая поможет мне стать «обычным». Представляю, какое облегчение почувствовала мать, когда я уехал из дома. Вероятно, за все те годы, пока я отсутствовал, она высыпалась и жила полной жизнью.

Вернувшись из школы, я сделал вид, что стал совершенно обычным, и что ту «дурь» из меня выбили. Я несколько раз плакал перед ней фальшивыми слезами (и как она только могла поверить мне?), говорил ей: «Как же мне тебя не хватало, мама. Почему ты оставила меня там?», рассказывал, как мне было грустно и одиноко в школе, и добился нужного эффекта: мать почувствовала вину и разрешила мне остаться в доме. На протяжении первых дней все было отлично, ровно до того момента, как мать случайно не увидела у меня сатанинскую библию. Пришлось выдумать, что в той школе были уроки, посвященные сатанизму, но исключительно в общеобразовательных целях, а библия до сих пор была у меня, потому что я привез с собой все учебники и выбросить именно по сатанизму забыл. И кто дернул меня ляпнуть, что в школе действительно были сектанты, но я с ними не общался? Естественно, мать заподозрила неладное и почему-то твердо решила, что я дружу с ними, но, к счастью, догадалась не говорить об этом Коллинзу. Сказала только после того, как обнаружили Эрика, спасибо, Эйлин, что поделилась со мной этим фактом. Наверняка она была до сих пор уверена, что я все еще поддерживаю связь со своими школьными приятелями.

Со школы я больше ничего не чувствовал к матери: ни печали, ни любви, ни привязанности, ни обиды. Было уже поздно что-либо менять. Мне даже не было жаль, что она скоро умрет.

— Когда я уезжал в город, ты уже сидела здесь. Все это время ты не покидала комнату? — вполголоса спросил я, облокачиваясь на стену.

Я сосредоточился на чертах лица матери и пытался понять, смогу ли почувствовать к ней хоть что-то, видя ее в последний раз. Нет, ничего, внутри было абсолютное безразличие. Я не знал, зачем решил заговорить с ней. Где-то глубоко внутри я все еще надеялся что-то услышать от нее… Но что именно?.. Не могу разобрать.

— Да, — мать теребила край блузки, но не смотрела на меня, боясь встретиться со мной взглядом.

Я не знал, подозревала ли меня мать в смерти Эрика. Казалось, что да, но она явно боялась признаться в этом самой себе, ведь все еще чувствовала вину, которую я на протяжении нескольких лет постоянно подпитывал. Я удивился, что, когда Коллинз напал на нас с Эйлин, мать заступилась за меня. Никогда бы не подумал, что мои грустные рассказы, наигранные слезы пробудят настолько сильные чувства, что она предпочтет встать на мою сторону, нежели на сторону мужа. Как-то запоздало в ней проснулась материнская любовь.

Я обвел взглядом комнату Эрика. В ней было удручающе тихо, и все напоминало мне о том, что младший брат умер зря. Я опять начал мысленно считать от одного до десяти, ощущая, как к горлу подступало чувство вины, а перед глазами всплывали удивленные и испуганные глаза брата в тот момент, когда я подставил к его горлу нож. В тот момент я специально позволил темной сущности владеть мною, лишь бы не чувствовать неимоверную боль. «Сегодня я вновь испытаю это», — я надеялся, что после ритуала мне не придется вообще отключать демоническую часть, и эмоции всегда будут притуплены.

Мать встала с кровати и подошла к письменному столу. Ее рука задрожала, когда она начала перебирать рисунки Эрика. Достав один из них, она повернула его к оконному свету и внимательно вгляделась в него. Благодаря острому зрению я тоже смог его разглядеть: на рисунке было изображено гнездо с птенцами.

— Помнишь, как Эрик нашел на улице выпавших из гнезда птенцов? — я вздрогнул, услышав голос матери. Ее взгляд был затуманен, она погрузилась в воспоминания, странно, что она решила ими поделиться со мной.

— Помню, — я откинул голову назад, прижимаясь затылком к холодной стене.

Мать блекло улыбнулась и взяла в руку другой рисунок.

— Как думаешь, если я повешу эти рисунки в гостиную или столовую, то Эрик будет рад?

В груди кольнуло то ли от того, что разговор напомнил мне о брате, то ли от чего-то другого, что я не мог определить.

— Эрик все равно уже этого не увидит.

— Не говори так, — рука матери дрогнула, и она положила рисунки обратно на стол. — Для меня сын всегда будет жив.

— Не забывай, у тебя еще есть я. Я тоже твой сын, — непроизвольно вырвалось у меня.

Мать дернула плечом, ее глаза забегали, и она отвела взгляд. На секунду мне показалось, что мать хотела что-то сказать, но она лишь молча отвернулась от меня.

Часть меня хотела услышать хоть какие-нибудь приятные слова от матери в последний раз, но она опять предпочла избежать разговора. «Чего ты ожидал от нее?», — демоническая часть фыркнула. — «Для нее ты всегда будешь монстром… Хотя ты такой и есть». Я не знал точно, чего ждал от нее. Теплоты? Принятия меня? А смысл в этом? Главное, что я принимал себя сам, включая демоническую сторону: я был единым целым с ней.

— Иди, займись своими делами, Сэм, — мать подошла к двери, даже не поворачивая головы в мою сторону, а я в очередной раз убедился, что ничего не чувствую к ней.