Я закатила глаза. Моей матери сорок с небольшим, а она до сих пор сюсюкает со всеми. Десять лет медсестрой проработала, ласка выработалась на уровне рефлексов: ну а что, когда трубку для гастроскопии засовываешь, по-другому никак. Это сейчас она светская домохозяйка, не отчаянная, но с комплексом перфекциониста. И я даже не знаю, что хуже.

На подъездной дорожке остановился черный «Порше» – понты у Лавалей семейная черта. Отчим у меня нормальный мужик, но тоже любит достоинствами щегольнуть: у кого ровней газон, у кого круче тачка, моя струя летит дальше твоей – ход мысли понятен, да?

Мама пошла встречать дорогого гостя. Риччи кинулся следом, обгоняя ее. Предатель мелкий! Дверь открылась, и я замерла, повторяя, как мантру:

– Мне все равно. Мне все равно. Мне все равно.

Рваные джинсы, белое поло, кроссовочки белизной сияют. Очки-капли надменный прищур ледяных глаз прячут, темные волосы на солнце выгорели, да и загар бронзовый явно не электромагнитным излучением получен – да, не так обычно компьютерных задротов представляешь.

Эрику стукнуло двадцать четыре, и он уже год работает в «Фейсбуке»: получил приглашение сразу после магистратуры. Я слышала, как Дэвид хвастался, что его старший сын будущий Цукерберг. С соответствующим доходом, естественно. Сейчас Эрик ни от кого не зависел материально. Зависел ли от кого-то эмоционально? Порой казалось, что нет. С семьей (себя я не имею в виду) виделся пару раз в год, хотя жил в паре часов езды от Монтерея. А когда приезжал – больше с друзьями зависал. Не было у Эрика тяги к корням. А эти самые «корни» смирились с его пофигизмом. Что поделать, если он класть хотел на семейные ценности. Мне даже немного жаль его: наверное, сложно жить с эмоциональным диапазоном, как у зубочистки. Железный дровосек бессердечный. Хотя нет, ни черта мне не жаль! Да, я злая и память у меня хорошая!

– Шарлотта, – донеслось до меня. Эрик даже слегка приобнял маму. Ничего себе! Мы не виделись год точно, неужели в их отношениях такое потепление? А что еще изменилось?

Изменилось… Я не хотела, но не могла не глазеть на него. Эрик стал еще шире в плечах, забил татуировками и вторую руку, а улыбался так, что и девяностолетняя бабуля, как девочка, глазки строить начнет. Он был красивым. Не просто симпатичным, привлекательным или магнетически брутальным, а действительно красивым: с правильными чертами лица, в меру полными губами и улыбкой кинозвезды. Правда, чистый гавнюк по характеру, но кого это волнует, когда аура альфа-самца мозг до состояния кашицы размягчает!

– Здорово, мужик! – они побратались с коротышкой Риччи – ему еще до шестифутового с лишним брата ой как далеко. Мне достался сухой кивок. Отлично, я повинную выполнила, можно убегать. Как бы ни кичилась и ни бравировала, а его слова помнила хорошо: они на подкорку записались, обидой горькой в душу вошли:

Когда я буду здесь – беги, поняла? Сваливай, куда хочешь. Чтобы не видел тебя больше…

Поэтому я не понимала, совсем не понимала, зачем он здесь. Почему решил пожить в Монтерее, со мной под одной крышей, если уже год как обосновался в Менло-Парк. Ну не будет же он до работы добираться полтора часа каждый день?! Хотя ему можно и не ездить, главное, чтобы компьютер под боком был. Черт!

– Кайла, помоги мне накрыть стол к ужину, – попросила мама, подталкивая всех в дом. Дважды черт!

За ужином я преимущественно молчала, или отделывалась лаконичными «угу», «ага», «нет». Да, мой преподаватель английской словесности пришел бы в ужас.

– Эрик, положить тебе еще салат? Мясо?

Мама прямо старалась.

– Благодарю, не стоит, – и демонстративно отложил приборы, хотя тарелка наполовину полная. Вот поганец! Да, грудинка жестковата и что?

– Кайла? – мама посмотрела на меня с надеждой, словно я круг, который должен броситься навстречу утопающему.

– Угу, – выдала десятое за вечер. Плакали мои планы ускользнуть из-за стола поскорее, но маму не брошу, буду давиться, но все съем!

– Так что там у тебя с квартирой? – поинтересовался Дэвид. Он, кстати, тоже ел, не щадя желудка.

– Руки только дошли до ремонта.

Ага, чьи интересно руки? Не его точно!

– Полгодика поживу здесь.

Кусок грудинки в горле застрял, и я закашлялась, выплюнув остатки. Но мне вообще плевать. Меня другое волновало. Сколько-сколько этот индюк высокомерный будет здесь жить?! Полгода?! Меня настолько ошеломило его заявление, что я даже оставила без комментариев брезгливую физиономию. Подумаешь, пару кусочков вылетело изо рта, дело-то семейное!

– Мы через неделю уезжаем, – напомнил Дэвид, когда меня отпустило, и строго посмотрел на нас обоих. Я что? Я ничего. Это все он, Эрик! – Нам волноваться на ваш счет?

– Да пусть себе живет, мне-то что, – равнодушно бросил, не взглянув на меня даже. Да и сказал так, будто я гость в этом доме. Да, это теорема, которую не нужно доказывать: мы (или только я) для него гости, временные жильцы, а Эрик – хозяин.

– Спасибо, мам, – я отложила салфетку и поднялась. – Мне нужно бежать: Марсия ждет.

Хватит с меня. Нужно проветриться и подумать, как жить с надменным сводным индюком (братом он так мне и не стал) на одной площади!

Через полчаса я, собранная и готовая провести пятничный вечер вне стен отчего дома, выпорхнул из спальни и практически нос к носу столкнулась с Эриком. Я уже и забыла, что его спальня наискосок от моей.

Скривилась всего на долю секунды и тут же надела самый непробиваемый покер фейс. Нам полгода на одной территории существовать – пора начинать тренироваться не замечать друг друга.

Я практически прошла мимо, но куда там! Эрик схватил меня за локоть и притянул к себе.

– Пока я буду здесь, ты не отсвечиваешь, поняла? – процедил сквозь зубы, не глядя на меня. Неужели думает, что меня до сих пор можно напугать рычанием в голосе? Я и сама покусать могу! Для начала вырвала локоть и медово сказала:

– Послушай, дорогой брат, – даже руку на его плечо положила. Эрик взглянул так, будто сейчас сломает, – если ты думаешь, что мне есть до тебя дело, то ошибаешься. Живи себе, ради бога, – и пошла дальше.

– Я тебя предупредил, – бросил в спину.

Я обернулась. Хотела показать ему средний палец, но вместо этого послала воздушный поцелуй. Уверена, Эрика это взбесит похлеще любых оскорблений. Я больше не боюсь, не робею и не злюсь. Только равнодушие. Нет, РАВНОДУШИЕ! Большими буквами.

Так и есть. Эрик аж зубами клацнул от досады.

– Сучка, – одними губами прошептал, потому что по лестнице поднимался Дэвид.

– Гав-гав! – не выдержала я. Вот мы все и решили. По-семейному!

Эрик

Вот зараза! А были времена, когда дышать в мою сторону боялась. Хорошие времена, жаль, закончились. Сейчас у Кайлы вместо языка колючки, а в глазах огонь-пожар просто. Она не прячет их больше, не смущается нашего маленького секрета. Лучше бы продолжала бояться. Сучка-колючка.

– Хм, а ей подходит, – проговорил вслух.

Я зашел в спальню и рухнул на кровать. Рабочие коробки так и остались нераспакованными. Завтра, все завтра. Сегодня буду прокрастинировать и думать, как докатился до такой жизнь. Мне так хреново в этом доме. Уже три года хреново. До этого тоже не сахар было: после аварии принять мачеху казалось невозможным, но стерпится-стерпится, как говорится. А потом ну вообще звездец. Я даже помню, когда меня начало корежить и ломать. День икс. Когда заметил Ее. Мелкую, нескладную, рыжую сводную малявку. Никогда не считал ее сестрой! НИКОГДА. Как бы я хотел забыть тот день. Хотел, чтобы не было его, но нет. Это как смотреть на зашифрованную картинку и среди хаоса наконец начинает проглядываться очертания корабля. Потом сколько ни жмурься, ни отворачивайся: один взгляд, и видишь его – корабль. И нельзя его развидеть. Нельзя!

Лето, солнце, океан. Я приехал в Монтерей. Мы с Картером тусили ночи напролет: бухали, курили, таскались по телкам, ночь пили большими глотками. Через две недели беспробудного прожигания жизни моя совесть надавала подзатыльников – решено было навестить предков: отца и Риччи. Лучше бы я оставался в загуле…