– Не знаю, гражданин начальник, – пожал плечами повар.

– Выясни и доложи после проверки. Смотри у меня, – пригрозил ему капитан Пиксин.

Только потом понял, что он проделал «глазок» в заиндевевшем окне, чтоб наблюдать за мной. Заподозрил что-то неладное и дал знак контролеру стучать как можно сильнее, сам же наблюдал за моей реакцией.

С того дня, перед тем, как заснуть, я непременно мысленно разговаривал с капитаном.

Сон – миг, несравненно более короткий, нежели то блаженное расслабление, когда забираешься под одеяло. Закрываешь глаза в ожидании сна и незаметно проваливаешься в небытие. Сон приятен именно ожиданием его. Но за приятное надо платить, и расплата наступает мгновенно.

Первые годы в лагере, едва просыпался, пронзала мысль: «Где я? Нет, этого не может быть!» И пока до меня доходило, где все-таки нахожусь, так же остро, как в первый раз, переживал позор, унижение, безысходность, угрызения совести, злобу на всех и на себя за крушение планов и надежд, за вину перед родными и нежелание их видеть. И такое пробуждение пришлось пережить сотни раз.

Потом внутри возникает въедливый занудный голос, который слышишь только ты. Он постоянно зудит, ни привыкнуть к нему, ни выключить – невозможно. Его нытьё ощущаешь физически. Он ежесекундно напоминает: «Ты – здесь, в клетке, ты неудачник, ты – ничтожество, ты – насильник, таких, как ты, здесь очень любят. Ты будешь здесь всегда. Смирись, так будет легче».

И, действительно, начинаешь думать, что ты жил здесь всегда, что прошлого у тебя и не было.

Каждый день тянется чрезвычайно долго, словно это не день, а год. Когда же оглядываешься назад, все настолько серо и однообразно, что, кажется, будто весь год был как один день. Это сбивает с толку, запутывает, время не поддается разуму, оно становится как бы живым существом, способным увеличиваться, растягиваться, останавливаться и даже идти в обратную сторону; ощущаешь себя полностью в его власти…

К новому году Дмитрич окончательно убедил замполита, что я нужный для клуба человек. И меня сделали библиотекарем. Новая работа, в сравнении со столовой, была просто райской. Не надо чистить лук, картошку, скоблить котлы, мыть полы. Подчинялся только замполиту. Днем, во время пересменок, можно было просто закрыть библиотеку и, положив под голову книги, поспать. Встречая меня, многие останавливались и, улыбаясь, просили дать почитать что-нибудь интересное.

Безусловно, я понимал, что успехами по «службе» обязан Дмитричу. Мне он казался самым умным из тех, кого когда-либо встречал в жизни. Никогда не слышал, чтобы он планировал сделать кому-либо неприятности. А ведь ему достаточно было в присутствии «нужного человека» просто высказать своё отрицательное мнение о ком-либо, чтоб усложнить тому жизнь. Если человек делал ему зло, он не мстил, а просто переставал ему помогать. Когда же Дмитрич вспоминал о жизни на воле, имена министров, начальников главков и партийных секретарей, которых лично знал, называл так же легко, как я имена футболистов класса «А».

Через год, используя прежние связи, ему удалось перебраться в колонию неподалеку от Москвы. Для его семьи – жены и двух сыновей – это было значительным облегчением. Большая разница – ездить несколько раз в год за Урал или в подмосковный город Тверь.

После отъезда Дмитрича замполит поручил мне временно исполнять обязанности заведующего клубом.

Не припомню, чтобы за время работы в библиотеке я прочел хоть одну книгу. Интерес к чтению у меня отсутствовал напрочь. Однажды замполит вызвал меня и вместе с десятком других книг дал несколько экземпляров «Комментариев к уголовному кодексу РСФСР».

– Читать их никому не давай, – предупредил замполит, – поставь на них штамп и держи где-нибудь в сторонке. По распоряжению из управления юридическая литература всегда должна быть в наличии, – добавил он. Но именно эти книги я стал читать.

Не прошло и двух дней, как я пришел к выводу, что ничего интереснее в своей жизни не читал. По этой книге выходило, что не только я и все сидящие в лагерях, но и вообще все люди – преступники. Просто не подошло время их арестовать.

В течение года я ежедневно, по несколько часов, изучал «Комментарии» и перечитывал юридические журналы, имевшиеся в библиотеке.

Моя старшая сестра (ей в то время было 36 лет) не пропустила ни одного положенного мне свидания. Три раза в год она приезжала за две тысячи километров, привозя неподъемные сумки и чемоданы. Ни от нее, ни от родителей ни разу не слышал упреков. Лишь однажды на свидании она вспомнила, как ещё до моего ареста они с матерью сошлись во мнении: «Лучше бы он умер или погиб. Месяц-другой поплакали бы и успокоились».

Кроме продуктов, сестра привозила все, что я просил для клуба и библиотеки – ноты, гитарные струны, микрофоны, фломастеры, даже портреты членов Политбюро. После проверок из управления, замполит не скрывал своего удовлетворения: наглядная агитация была на высоте.

Особенно доверительные отношения возникли у меня с замполитом совершенно неожиданно, после бессонной ночи, которую довелось провести. А дело было так…

В лагере отбывал наказание один узбек. Все считали его очень богатым, потому что он сидел за крупное хищение. Однажды у него было свидание, и он попросил контролера Васю вынести ночью из комнаты свиданий несколько сумок с продуктами, которые ему привезли. Положить их было некуда, поэтому решили временно спрятать в библиотеке.

Каким-то образом это стало известно заместителю начальника по оперативной работе. Утром в библиотеке сделали обыск. Мне крупно повезло: контролер, проводивший обыск, нашел всего лишь несколько пачек чаю и пару узбекских лавашей.

Замполит сразу же вызвал меня к себе и потребовал объяснения.

– Тебе ничего не будет, – пообещал он. – Только скажи, кто из контролеров вынес продукты из комнаты свиданий.

– Гражданин начальник, – стал я излагать свою версию, – да это же мой чай, всего десять дней назад сестра привезла мне его на свидание.

– А узбекские лепешки тебе тоже сестра привезла? – с явным раздражением почти прокричал замполит.

– Лепешки тоже…

– Знаешь, – перебил он, – даю тебе время подумать до завтра. Если утром не скажешь правду, пойдешь работать в бригаду, и с первым же этапом отправлю тебя в лес.

Несколько секунд мы молча смотрели друг другу в глаза. Капитан Мозговой (так звали замполита) знал, чего я боялся больше всего.

Когда находился ещё на пересылке в Свердловске и не знал, в какую колонию меня отправят, в камере сдружился с одним парнем, который шёл из лесной зоны.

– Если попадёшь в лесную командировку, держись, – наставлял он тогда. – Как бы тяжко тебе не было, смотри, не вздумай ломать себе руки или ноги, чтоб попасть в больничку.

– Неужели там, действительно, так тяжело? – недоверчиво спросил я.

И он рассказал:

– Уж на что я здоров был. Представь, чемпионом по боксу в тяжёлом весе был, думал, мне всё ни по чём, а в лесу сломался. Голодали так, что однажды нашли поганки – знали, что поганки – но сварили и съели. Когда отец приехал ко мне на свидание через восемь месяцев, увидев меня, он заплакал.

Вернувшись в барак от замполита, в ту ночь я долго не мог заснуть. «Сказать – значит преступить барьер, которого еще ни разу в жизни не переступал. Всем станет известно, что я сдал узбека и контролера Васю. Но если отправят в лес, досрочно уже никогда не освобожусь, усилия сестры и родителей пойдут прахом».

Перед глазами в который раз всплыло последнее мгновение разговора с капитаном, когда наши взгляды встретились. Мне показалось, в его взгляде были одновременно вопрос и ответ: «Выстоишь? – Если выстоишь, я буду доволен».

Однако, чуть позже, хоть и косвенно, я все-таки стал доносчиком.

Вскоре после того, как Дмитрича перевели в Тверь, заведующим клубом назначили Алексеева. Я очень сдружился с ним. В «той» жизни он окончил юридический институт и работал на какой-то должности в прокуратуре. Был чрезвычайно серьезным, дисциплинированным и работоспособным человеком. Все дела клуба были у него в идеальном порядке. Кроме того, он еще успевал делать различные контрольные работы и писать рефераты за нескольких офицеров, заочно учившихся в юридическом институте.