– Сейчас узнаешь, – пообещал дядя.

Он обошёл вокруг меня и вытащил одну из своих сабель.

– Не надо, – панически завизжал я.

Оливье ударил меня саблей. Плашмя. По лбу. Так, что лезвие заходило ходуном и, пока оно вибрировало, приложил к зеркалу. По стеклу прошла рябь, на несколько мгновений всё исчезло, затем появилось снова, и моё отражение насмешливо пропищало:

– Не надо.

– Чего дразнишься? – обиженно спросил я.

– Чего дразнишься? – продолжило издеваться отражение.

– Будешь задираться…

– Чего ты? Разревешься? – грубо ответил мой двойник.

В ответ на нашу перепалку Оливье рассмеялся, подошёл ближе и наступил мне на ногу. Я вскрикнул, а он воспользовался моим раззявленным ртом и запихал кляп.

– Якорный клюз завали, крысёныш, – душевно предложил он. – помешаешь общению.

Я помотал головой, но дядя не обратил на это внимания.

– Опробуем! Как тебя зовут?

– Люсьен, – ответило моё распоясавшееся отражение.

– Ты знаешь капитана Джо?

– Да.

Я чуть не взревел от негодования. Что значит, да? Я его не знаю.

– О как! – пожевал губу дядя. – Давно вы воду мутите, Люся?

– Недавно.

Я вскрикнул и попытался встать, но мастер Оливье на славу постарался, привязывая меня к стулу.

– Где свели знакомство?

– Мы не знакомились, – ответило отражение.

– Как так? – растерялся дядя. – Растолкуй!

– Я его ни разу не видел. Знаю, что он капитан каравеллы пришвартованной у четвертого причала в Черногорске.

– Откуда набрался?

– Фарцовщик сказал. Предложил отнести Джо заговоренную коробочку и обещал, что тот заплатит грошик. Я согласился.

– Он разъяснил, что в коробочке? – почти ласково пропел дядя.

– Нет, сказал, её нельзя открывать, иначе капитан Джо убьет меня, а ещё, что он состоит в кругу чернокнижников.

Оливье прыснул.

– Джо? Колдун? Нет, крысёныш. Ты не врун, ты слабоумный орк.

Взяв другой стул, дядя уселся рядом с зеркалом.

– Видать, мой старый дружище Джо следил за мной и слышал наш базар у Единорога. Швартовый буй…

Дядя не успел договорить. Последние слова заглушил шум крыльев. Вместе с которым на корабль приземлились летучие обезьяны. Боцман вскинул руку в приветственном жесте. Матросы повторили, и дружной толпой ломанулись на кухню.

– Завтрака не будет! – крикнул Оливье.

Обезьяны остановились. Чича нехотя обернулся и с недоумением посмотрел на дядю.

– А как же договоренность, – начал он, – питание не зависит от объёма выполненной работы!

– Договоренность никто не отменял, – согласился Оливье. – Я тут ни при чём. Этот заморыш! – он ткнул пальцем в отражение, но поправился и показал на меня. – Припёр на корабль кощея. Не сам дотумкал, его развели, как последнего орка, но притащил он.

Боцман подошел ближе.

– За борт? – с интересом спросил он. – Стул, конечно, жалко, но я обещаю достать похожий.

Я встрепенулся. Куда? Я не виноват, меня подставили. Я запрыгал вместе с путами, но верёвки держали крепко. Попробовал вытолкать кляп, но дядя крепко заткнул меня, как бочку с огурцами.

– Ещё не решил, – задумчиво буркнул Оливье.

– А что, провизии ни крошечки? – поинтересовался боцман.

– Пусто, как в его башке.

– Тогда, давай, его и сожрём? Что готовят из оборотней? – предложил Чича.

Это уж слишком. Я что, безмозглый тролль, чтобы меня готовить? Я снова задёргался, пытаясь встать, но опять потерпел фиаско. Заговоренные они что ли, эти путы?

– Для собачьего супа нет ростков бамбука, ползучего пырея, житника, кобелиных семян, – отрешенно заметил дядя. – Да и вкус средненький.

Я поперхнулся кляпом от возмущения. Мало того, что собираются съесть так, я еще, оказывается, и не вкусный. Вот перегрызу веревки, всех покусаю и сбегу!

– Но проучить надо, – продолжил дядя. – Чтоб надолго запомнил, что под одним парусом плывём. А то, этот заморыш за кусок мяса всех нас продаст.

– К ворожее не ходить, – подтвердил боцман.

Я протестующе завертел глазами, убедительно мыча в своё оправдание.

– Думаю, бросим его так. Путь неблизкий, пускай до Тролляндии правду говорит, жаба гальюнная.

Чича улыбнулся во всю мохнатую морду.

– Складно.

Я облегченно вздохнул. Подумаешь, посижу связанный. Ничего. Бывало и хуже.

Приняв решение, дядя ушёл, а вот боцман остался. Сев на его место, он подпер морду кулаками и уставился на моё отражение. Матросы собрались вокруг.

– Всегда хотел узнать… – задумчиво начал Чича, – когда превращаешься, всё тело увеличивается или нет? А то всякое болтают.

– Всё, что требуется для боя, – ответило отражение.

– Это смотря с кем воевать, – хитро проговорил боцман. – Слыхал, оборотни в брачный период перекидываются, правда?

Матросы радостно заржали.

– Брехня, – ответил мой двойник. – При превращении кровь приливает к мускулам и отходит от половых органов, поэтому в брачный период перекидываться глупо.

На этот раз ревели все. Боцман, команда и Оливье у штурвала. А я весь красный и связанный сидел на стуле. Лучше бы меня съели или выкинули за борт.

– А ты самку уже нюхал? – отсмеявшись, продолжил боцман.

– Нет, – отмахнулось отражение. – Я ещё не достиг половой зрелости. Ритуал не провели, у нас с этим строго.

Я закрыл глаза. Еще бы уши заткнуть, но руки примотаны к стулу.

– Разумеется, – ухмыльнулся Чича. – Давно хотел узнать, ты на луну воешь?

– Бывает, – ответило отражение, – с голоду и не такое учудишь.

– Когда трюм пустой не до веселья, – усмехаясь согласился боцман.

– Про рацион справься, – крикнул Оливье.

– Капитан интересуется, – продолжил командир летучих обезьян, – ты какозу сожрал?

– Нет, – испугалось отражение. – Я живых отродясь не ел, у меня смелости не хватает. К тому же, я крови боюсь.

– Уморительный оборотень, – держась за живот проблеял боцман.

– Хорош пока. За снасти беритесь, ветер меняется, – крикнул дядя. – Ему деваться некуда. Будет торчать, как буй на мели.

– Главное, чтобы пузыри не пускал! Погнали, мореходы.

Я открыл глаза. Чича встал, и они всей гурьбой прошли мимо.

День выдался тяжелым. Из-за неудобного сидения затекли ноги. От кляпа болел рот и жутко хотелось пить. Если я пытался шуметь или мычать, кто-нибудь из свободных обезьян спрашивал у зеркала. До каких лет я писался? Когда первый раз превращался, у меня одежда порвалась? Меня собаки сзади нюхают? За что меня с предыдущей работы уволили? Меня папа в детстве бил или кусал? Волчанкой болел? Бешенство было? А блохи сильно раздражают? Новый ошейник нужен, или я всю жизнь в одном прохожу? А я за кошками бегаю? А летом в будке спал?

Вечером, когда обезьяны улетели, ко мне подсел дядя. Опёрся о зеркало и долго разглядывал.

– Моя жизнь опасна, но увлекательна. Если ты выберешь этот путь, захочешь овладеть моим искусством и посвятить себя культу вкуса, ты станешь истинным моим учеником! – в его не скрытом повязкой глазу появился жадный блеск. – Тогда моя жизнь станет твоей. Ты справишься с этим?

Я не знал, что ответить. Как ни странно, молчало и моё отражение в зеркале.

– Подумай. Когда захватим тролля, корабль вернется в Черногорск. Если не захочешь быть учеником, оставайся в городе. Теперь попей и иди спать.

Он вынул кляп и развязал меня.

Я размял затекшие мышцы и поднялся. Ноги едва слушались.

Дядя вылил воду из кастрюль на солёный круг.

– Когда завтра встанешь, убери всё, – приказал он, не глядя на меня, и покатил зеркало в каюту.

Проснувшись рано утром, я не спешил выходить из каюты. Не хватало снова вляпаться в неприятности, но мочевой пузырь с этим не согласился. Да ещё сон до сих пор бродил перед глазами. Наш шаман из резервации тыкал в меня кривым чёрным ногтем и кричал: «Ещё не время!». От его волчьей маски с желтыми зубами и вытянутым языком по спине до сих пор носились мурашки. А от вони старой серой шубы, даже посреди кошмара кружилась голова. Всегда его недолюбливал. А теперь шаман будто прятался в тёмном углу за швабрами. Пришлось покориться организму и приступить к утреннему моциону, а потом и к уборке.