Над двором возвышалась тёмная громадина библиотеки. Серые, обросшие мхом и вьюном, стены напоминали курганы моей родины. Они тоже хранили древнюю мудрость и вековой покой, навевали умиротворение и глубокомысленные раздумья. Я даже не заметил, как задремал. Снилось бескрайнее синее море и величавая чёрная шхуна.

Когда я проснулся, студиозусы спешили на занятия, скользили по остаткам льда и ржали. Конечно, сил у них хоть отбавляй, вместе с воскресеньем праздник урожая растянулся на три дня. Академия пустовала и в кампусе сидели только я и старый привратник. Вот только ключей от погребов не доверили даже ему, что уж говорить обо мне. Гнусных магов не волнует аппетит дворника.

Я не ел все праздники. Голод сводил с ума, а колка льда, как известно, никому не поднимает настроения. Зачем они так со мной? С моим особым устройством – голод смертельно опасен. Причем не только для меня. Если бы не заговорённая цепь, ещё неизвестно кто бы стал лёдоколом.

– Чтоб редкие директорские амулеты обесценились. У декана после стирки на два размера колпак сел. Студиозусам на экзаменах все заклинания отшибло, – бурчал я, плетясь в свою каморку.

Одно грело мой пустой желудок – скоро наступит завтрак. Набью брюхо, успокоюсь и отдохну. Днём я не работаю из-за снующих туда-сюда академиков. Мешаются волшботворы, ни двор подмести, ни мусор выкинуть.

Я еле перебирал ногами, околдованный обжорством. Как наяву уплетал зерновую кашу, что давали по утрам в понедельник. Смаковал салат из свежих овощей, на который можно рассчитывать после праздника урожая. Тянул кофе, размечтавшись до того, что представлял будто оно со сливками. Я так увяз в фантазиях, что не сразу услышал громкий хохот, моментально уничтоживший моё персональное меню.

У вишни толпились и весело гоготали студиозусы, пока в небо не ударили разноцветные искры. Самых непонятливых деканы погнали прочь магическими оплеухами и воздушными шлепками. Орава с улюлюканьем разбежалась, и я напряженно сглотнул. Посреди двора на спине лежал директор. Сомнений не было, он поскользнулся на не сколотом мною льду.

В то хмурое и по-осеннему тоскливое утро меня выгнали с работы. Не в первый раз, если честно. Бывшие коллеги уверяли, что я неуживчивый, бестолковый и ленивый. Я не согласен с такими рекомендациями, но моё мнение ни разу не спрашивали.

Оглянувшись на длинные ряды аудиторий и общежитий, заключенных в лабиринт дорожек, я втянул носом пропитанный знаниями и колдовством воздух. Особую смесь пыли, озона и чернил – заманчивую, но грустную. Я не был счастлив в академии, но всё же буду по ней скучать. Грошик тоже не ценишь, пока не потеряешь.

Старый привратник встретил меня у высокой каменной стены, почти потерявшейся за плющом, и перегородил ворота. Створки, похожие на густую паутину из зачарованного металла, разошлись и освободили проход. Болтали, что они выдержат даже драконий огонь и попадание из стенобитной машины орков. Сам «старый паук», как его за глаза называли студиозусы, оглядел меня немигающими чёрными глазами, качая в такт сморщенной головой, и хрипло сказал:

– Кто плохо работает, ест тогда, когда говорят другие.

Я благодарно кивнул в ответ на его «величайшую мудрость», а что оставалось. Какой никакой, а всё-таки маг. Пусть большая часть его длинной жизни и прошла в воротах академии, сбрасывать со счетов скромные таланты привратника не стоило. Да, он блестяще умел лишь поджигать одежду у навязчивых зевак, да оставлять пропускные метки гостям академии, но это всё равно больше, чем умею я. Кланяясь, я протиснулся мимо.

– Мне бы хоть полгорсти волшебной силы, – пробормотал я, удаляясь от стены академии. – Я бы дворы не мёл.

– В следующий раз работай лучше! – напутствовал старый паук.

Подавив желание обернуться и послать его к архимагу, я побрёл вниз по тихой улице. Сыпались к ногам розовые лепестки из развешенных на стенах цветочных горшков. Ревели, скрипящие окнами, проветривающие чары. Ворчали, выбрасывающие мусор из парадных, невидимые домовые. Переговаривались проснувшиеся маги. Их жизнь проста, легка и радостна. Немного колдовства и я бы так жил, даже ногами не шевелил. Щёлкнул бы пальцами, и бурая брусчатка понесла меня куда захочу. Но без дара, сколько ни щёлкай, только мозоли натрёшь.

Кряжистые таверны с заманчивыми пирамидами бочек у входов и грошовые харчевни с жестяными вывесками манили дурманящими запахами, но с пустыми карманами меня даже на порог не пустят.

Вздохнув и облизнувшись, я свернул подальше от заманчивых ароматов и двинулся к порту. Если бы я не боялся плавать, нанялся бы на корабль. Стоял бы тогда, как во сне на борту чёрной шхуны и гордо смотрел вдаль. Уплыл бы в другой, более гостеприимный, мир. А так остается пойти портовым грузчиком.

– Куда прёшь, шкрябка без ручки? – гаркнул в лицо неуловимо знакомый крепыш и отжал рукой к стене.

– Дядя? – удивился и даже обрадовался я.

Мастер Оливье старый приятель отца не только знал меня с пелёнок, а даже крестил четырьмя стихиями. Характер у него конечно скверный и прижимистый, но обязанности крестного папы он выполнял ответственно – целых два раза кормил меня обедом за свой счет.

– Ну, надо же, крысёныш! Не ожидал лицезреть твою тощую рожу. Ты же в академии вкалываешь?

– Больше нет, – понуро поправил я.

Дядя цокнул языком и завернул чёрный ус. Судя по седому хвосту, торчащему из-под шляпы, усы он красил басмой, но мало кто посмел бы болтать об этом. За Оливье с незапамятных времён закрепилась дурная слава. Можно было отхватить даже за неосторожный взгляд.

– О как! Я-то сам думал заглянуть. Папашка письмо тебе передал. А вот как вышло! Это неспроста!

Дядя улыбнулся.

– Тебе прёт, заморыш. Мой подмастерье издох и место свободно. Так что пляши! Возьму тебя на корабль. Готов мне помогать?

Сначала я повеселел. Оливье почти родственник и не выгонит меня так быстро, как остальные. С другой стороны, сама работа грозит стать последней в жизни.

Я неуверенно посмотрел на дядю, и сомнения навалились с новой силой. Он буравил меня единственным глазом, словно пытаясь прочесть мысли. Второй скрывала чёрная повязка, уходящая под шляпу. Из-под длинного зелёного камзола торчала матроска, а высоченные ботфорты блестели так, что ослепляли. Впечатление дополняла длинная кривая сабля. Ходили слухи, что Мастер Оливье промышлял пиратством и якшался с чернокнижниками.

– Чем могу помочь? – робко спросил я.

– Не ссы, работы выше ватерлинии, на всех хватит, – заверил дядя и приобнял за плечо.

Я натужно улыбнулся в ответ, пытаясь сообразить, как вывернуться, но в голову ничего путного не лезло.

– Я плавать не умею, – робко сообщил я.

Мастер Оливье никак не откликнулся на жалкое бормотание.

– Швартуйся пока здесь, – разрешил он, осматриваясь, – я в Единорог причалюсь для разгрузки.

Дядя кивнул в сторону свёртка, зажатого подмышкой, и перешёл через улицу к одному из самых дорогих ресторанов Черногорска. Под изящными колоннами, поддерживающими пёстрые арки с витражами расписанными рогатыми лошадьми, собирались исключительно чародеи. Поговаривали, что пришедшего без приглашения выкинет из сверкающих залов сторожевое заклятье. Один из студиозусов клялся, что видел, как бродячий фокусник выскочил из Единорога на куриных ногах, бранясь и кукарекая одновременно.

Я взглядом проводил Оливье до перламутровых дверей и решил – это мой шанс.

Дядя непринужденно ввалился в ресторан, и створки мягко сошлись за его широкой спиной. Я постоял, тревожно глядя на Единорог, но охранное заклятье не сработало. Пора бежать, оправдание придумаю потом.

Развернувшись, я через два шага налетел на замотанную в чёрный балахон фигуру. Тёмный колпак с серебряным полумесяцем, переходящим в золотое солнце, заставил меня отскочить. Час от часу не легче. Чёрный Эрлик – пока непревзойденный, пыточный мастер. От его цен сводит кошелёк, зато ужасающие методы развязывают любой язык. Директор академии не раз бубнил, что колпак с солнцем и полумесяцем когда-нибудь станет изюминкой его коллекции.