– А на втором этаже кто-нибудь живёт?
– Да, дед c бабкой.
– Твои?
– Нет, чужие.
– Иногда они на нас орут, – жалуется поэтесса, медленно выходящая из транса путём причёсывания.
– Что ж вы такое делаете? – интересуется Олег.
– Играем, поём, плохо закрываем входную дверь…
– Я знаю, ты не будешь продолжать, но всё равно скажу: не продолжай.
– Так всё-таки по поводу поём-орём, давай видео смотреть. Включайте уже! – требую я.
Мы рассаживаемся перед малюсеньким ноутбуком и ждём. Вот пошла картинка и сопровождает её гадкий звук встроенных колонок. В доме не было ни нормальной акустики, ни переходника для подключения комбика. Я боялся, что ничего не будет слышно, что моего баса вообще не будет слышно, однако он пробивался ровно настолько, чтобы удовлетворить моё первое нестерпимое любопытство.
Посмотрели вступление и первую песню.
– Вообще-то неплохо.
– Да, так кое-где недочёты.
Подошли к монологу про Дракулу и синкопу. Смотрю на себя: не ожидал, что у меня в тот момент была настолько кислая рожа. Ну правильно, а нафига она это рассказывает минут десять? Альбом, значит, записали. Ни тебе спасибо… он же плохого качества, типа косяк, но хоть что-то.
– А можно перемотать? – гримасничает Наташа.
Всем понятно, почему она это просит.
– А вы мою запись тоже через эти же колоночки слушали? – догадываюсь я
– Да.
– Вы ж тогда там ни черта не разобрали, вам не интересно, как я там всё смикшировал? Не пробовали в наушниках, например, покачественнее послушать?
– Тихо! – обрывает Олег, его-то в записи не было, поэтому он не понимает моего возмущения.
– А ещё этот придурок с голым пузом постоянно меня перебивал, – пожаловалась певица.
– Наташ, это наш первый незнакомый фанат, а ты его так грубо… – упрекаю я.
– Алкаш какой-то.
– А ты думаешь, все твои потенциальные поклонники красивые, образованные и в бабочке?
Смотрим дальше.
После второго номера последовал очередной монолог о том, что следующая песня называется «Декабрь», и почему декабрь стал судьбоносным в её жизни. Конечно же мы перемотаем, какие вопросы! Наташа, помню, очень хотела спеть эту песню, но так как плохо помнила слова, стояла с листочком. К её чести надо сказать, она обыграла этот конфуз: листочек читался со слезами, грубо сжимался в руке, прикладывался к груди.
– А если я следующий раз буду с бокалом в руке?
– Или с черепом.
– Бедный Йорик.
– Вот это всё сейчас была дикая пошлятина.
К четвёртой песне у сцены отрывался добрый десяток человек разного возраста, ну а мы смотрели дальше, и дальше, и дальше, затаив дыхание, чтоб ребята с видео не облажались.
И вот в самом конце финальной песни, на последнем «та-дам» она бросает обворожительный взгляд в зал: и реснички, и бровки, из глаз солнышко светит, и носик вздёрнут. А ещё она улыбнулась. Девочка радуется, девочка прекрасна.
– Вот это прям можно на гифку, – довольно говорит Семён.
– Да, сделайте мне такую гифку! – подхватывает Наташка.
Концерт закончился, точнее все видеофайлы были просмотрены. Насколько круто это было играть, настолько же круто это было смотреть. Кто эти классные парни с гитарами? Как зовут их вокалистку? Когда следующий концерт? Я хотел посмотреть на себя со стороны, чтоб увидеть свои недочёты, но при первом взгляде обнаружил крепко сбитый и мощный материал, с которым будет приятно работать и работать.
Мы расслабились. На нас приятно действовала уютная атмосфера из книг, молодого разгильдяйства и осознания собственной значимости. Стали обсуждать новые песни.
– Мне сейчас из последних больше всего нравится «Колыбельная».
– «Испанская» офигенная.
– Да, она… очередная. Не говорю обычная, а есть очередная, а есть «та самая». Она крутая, не спорю. Но в «Колыбельной» есть разброс. Она с первой ноты заставляет слушать. Она тебе не нравится, потому что в куплете твоих барабанов нет.
– Я не говорил, что она мне не нравится! – отнекивался Олег.
– Сень, как тебе аранжировка?
– Нормально.
– Нормально? – удивился я. – Песня получилась длинной, но не нудной, разноплановой. Там есть, что попеть и где поиграть. Наташ, тебе как?
– Мне нравится.
Я был немного сбит с толку. На мой взгляд «Колыбельная» выходила шедевром.
– Перемена ритма в середине песни уже не модно, – сказал Олег.
– Это не модно, когда это не круто. А там всё вышло органично. Типа: «Вот я спою колыбельную», а потом вот она, сама колыбельная. Наташ, а что ты там поёшь, кстати, фальцетом, когда идёт эпичная часть?
– Ave Maria.
– Да? А я думал, ты просто «О-о-о-о-о!»
– Я думаю, что простые подвывания без слов правда лучше, – подтвердил Семён.
– Да, – согласился я. – Олег?
– Что?
– Ты как думаешь?
– Мне всё равно.
– Тебе просто не нравится перемена ритма в середине!
– Нет, мне нравится, когда это не часто!
– А у нас что, часто?! – не на шутку удивляюсь я.
– Нет! Но одного раза будет достаточно.
– Всё, договорились, – сдаюсь я. – Блин, как же с тобой трудно договориться. – Это как книжку читаешь, вчера нравилось, а сегодня погода плохая или на работе замахался, а в книжке всё одно и то же, как вчера: и так всё понятно. Автор не допускает возможности, что у читателя поменялось настроение. Нет, чтоб поменять тональность, или темп ускорить, или вставная новелла, побочная сюжетная линия. Каждая глава как отдельная песня. Роман в стиле нео-прогрессив-пауэр-реализм… Я тут же вспомнил «спид-трэш-хэви…», как у Антоши.
Ночь шла полным ходом, переходила в минор, надо ускоряться. Наташенька была уже сонная. Она скрылась в кладовке и через пять минут вышла к нам раздетая в какую-то ночнушку с тоненькими бретельками. Наряд этот слабо скрывал попку. Я старался отводить взгляд, гляжу на Олега, а он старается ещё заметнее. Она села на диван. Что думает Семён? Он ей скажет, зачем она переоделась при всех, или нет?
Мы посидели, вызвали с Олегом такси, поговорили с ребятами обо всякой чепухе в ожидании машины, а потом вышли, споткнувшись в прихожей об дырявый пол, и уехали с мыслями о красивом, а ещё о творческом будущем.
Но любить – это обладать и разрушать. Всё остальное уже не любовь, а что-нибудь другое. Не менее замечательное, чем эта ваша любовь, но точно не она. Олег прозванивал всех друзей, просил поднять старые связи отца, который сам в юности был музыкантом. Я досконально продумывал режиссуру песен, пытаясь построить, как мне казалось, незаурядные, но и без излишеств вещи. Тогда как Семён и Наталья вдруг стали назначать репетиции всё реже и реже. Мы с Олегом становились всё требовательнее на репах, и доканывали их в соцсетях на тему, что будет дальше, о чём они думают, обсуждали расклады, летние фесты для молодых групп и другие возможности. Мы просто давили на них, порой, признаюсь, грубо, потому что надеялись, но вера таяла в пассивности. Чем дольше они медлили с ответами, тем сильнее становился наш, теперь мне кажется, лишний напор, граничащий с агрессией.
Сначала репетиции отменялись из-за того, что Наташа заболела, потом, что у Семёна сессия.
– А у меня что, не сессия?! – негодовал Олег. – Он сидит и учит целый день? Не поверю, что на два часа нельзя выбраться!
– Ребята, – пишу я им, – надеюсь, выступление во Фридом-обрыгаловке не было изначально вашей конечной целью?
– Конечно нет)))))))))) – пишут они мне в ответ. – Просто сейчас очень много дел навалилось.
Короче, они увидели в тот вечер себя со стороны, насколько они, насколько мы круты, и сами этого испугались. Проще ведь было ходить с лицом непризнанного творца, а когда все взаправду орут: «Ребят, охеренно ваще!», вступает в силу закон «а дальше что», а ещё действует голливудский штамп «а что, если я не смогу управлять своей силой?» Злоба копилась, как вдруг Олег сообщил, что договорился по знакомству с какой-то студией на запись трех-четырёх демок, которые конечно же станут нашим паспортом, товаром-лицом в мире музыкальной индустрии.