– Почему ты такой… злой? – да уж, в нужный момент нашел словечко.

Парень, стоя у плиты и вертя в руках яблоко, поднял на меня глаза и оскалился (улыбаться он не умеет).

– С ножа часто ем, – ответил он и сунул мне в распахнутый рот желтую дольку.

Наверное, именно в тот момент я понял, что Бён Бэкхен – моя опухоль мозга.

Только у Чондэ бывают перемычки в плане настроения и идеи, достойные определения «праведные», к которым он нас иногда приплетает – это всё добровольно, конечно. Я ему никогда не отказываю, потому что не прихотлив.

В этот раз мы идём в место с самым отвратительным и кошмарным запахом – больницу, где белого столько, что возникает желание рисовать. Чондэ решил сдать кровь на донорство, к тому же, у него она редкая – четвертая, по резусу положительная (я даже не удивлён), а моя самая простая и примитивная, но я тоже принимаю участие.

С нами в компании пошёл еще только Бэкхен, у Сэхуна боязнь врачей и вида пипеток, а Бён сказал, что хочет пожонглировать пакетами с кровью. Он сидел в коридоре и только их и высматривал.

Пока я еще не зашёл в палату, провожаю взглядом проезжающие каталки. Ловлю себя на мысли, что мог бы стать врачом, смотря, как уверенно и целеустремленно медсестра вводит шприц толщиной в китайскую палочку лежащему мужчине в шею; думаю, я бы тоже так смог.

Мурашки подсказывают, что Бэкхен наблюдает за моим взглядом и ухмыляется; я не реагирую.

Особенность больниц в том, что настроение в них и состояние может быть разным: как и паника, заметающая тебя на стены и сгущающая ослепительно-белый в полную темноту в глазах, так и тянущее нервы ожидание, так и смирение холоднее могильных плит. Никогда не знаешь, какое ярче всего на тебе отпечатается. Я в больнице лежал только в детстве, с аритмией, совсем малышом, и тогда уже невзлюбил кисели и каши; мама в шутку называла моё сердечко скоростным барабаном.

Но я помню не это: для меня больница навсегда, наверное, останется тусклым местом, в котором слух максимально настроен на разговоры за стенами, где ты ждешь, будто за судебными решетками, а на казнь поведут не тебя. Я часами ожидал так на скрипучей лавочке маму, которую принимал психиатр с некрасивой фамилией; он заводил её в кабинет, крепко держа за руку, словно она не могла идти – меня это всегда раздражало.

Мы посещаем его раз в три месяца, и ближайший приём через пару недель. Тот центр, в который мы ходим, изнутри темно-зеленый, так что здесь мне намного комфортней. Я смотрю на людей – у них просто что-то внутри болит, это выведут, удалят или заклеят, и всё. Куда хуже, когда на тебе ни царапины, но ты всё равно ходишь к врачам годами, и значит, что ты – больной.

Сворачиваю мысли о маме и поворачиваюсь – Бэкхен внимательно рассматривает в руке пакет с кровью и говорит, будто и не мне:

– Удивительное место, правда? Только здесь столь большое скопление одновременно ненависти, боли, страха и любви.

– Где же здесь ненависть? – спрашиваю я его, подтягивая под себя ноги, чтобы проехала капельница.

– Взгляни на очереди, – говорит Бэкхен, кивая в сторону заполненного крыла, – там люди друг друга ненавидят, они все хотят вперед, хотят помощи для себя, лишь для себя, побыстрее, возносят в значимость только свои проблемы; это очередное доказательство нашего природного эгоизма.

Я с ним как всегда соглашаюсь молчанием и прошу вернуть пакет туда, откуда взял.

– Тебе она ни к чему, – говорю я парню, – сам выкачаешь из других столько, сколько захочешь.

Бэкхен глухо смеется и пихает меня в плечо, показывая, что вышла девушка в халате и готова меня принять.

Я его с собой не зову, и можно ли это вообще – не знаю, но Бэкхен заходит со мной и даже сидит рядом, провожая глазами темную струйку вверх по трубке.

– Вы – его брат? – спрашивает нас медсестра и прежде, чем он успеет открыть свой рот, я ей отвечаю:

– Да, сдаю кровь для него, а то взгляните,, – я поворачиваюсь к Бэкхену, – совсем безжизненно выглядит.

– Вы очень похожи, – удовлетворенная ответом, улыбается девушка, и Бэкхен подмечает:

– И, знаете, не только внешне.

Она уходит, и мне хочется вместе с ней, или попросить вывести его отсюда; чтобы не видеть, попросту закрываю глаза и воображаю, чем меня накормят после сдачи. Лишь бы не завтраком из столовой.

Когда мы уже собирались уходить, Бэкхен на минуту притормозил у каталки с закрытым телом – я его не одергивал, совершенно не ожидая, что он соберется делать, но, если честно, даже не удивился: парень отбросил простыню, безучастно посмотрел на лежащего мужчину и закрыл его глаза – этого почему-то еще не сделали.

– Ты ведь не веришь в приметы, – подмечает Чондэ, когда мы продолжаем путь по белому тоннелю.

– Просто когда смотришь в глаза мертвеца, они словно спрашивают: «по-прежнему веришь в бессмертие»?

Уже на улице не без помощи свежего воздуха и с расслабленными плечами, пока Чондэ высматривает на дороге приближение электрички, я говорю Бэкхену:

– Ты же и сам знаешь, что не вечен. И я знаю. Никакого бессмертия.

Тот глядит на меня своими черными глазами, и мне снова становится плохо.

– В теории – да, – отвечает Бэкхен, – рассудком мы это осознаем, но разумом… Невозможно представить, что однажды не будет ничего, даже мысли в голове. В ней мы навеки вечные.

– Может, и не нужно представлять? – спрашиваю я его, обычно не встающий на оптимистичные стороны. – Нет никакого смысла моделировать чувство полного исчезновения.

Бэкхен вздыхает, и наш подсознательный контакт разрывает оклик Чондэ с остановки; он ступает на первую ступень вниз и говорит мне уже за своим плечом:

– Я просто хотел убедиться, что там старый человек.

По дороге домой я упорно пытаюсь расслышать рэп-партию Вунга Ли в наушниках, но мешает неистовый рёв машин за мутным стеклом и сами пассажиры. На первых местах, кажется, у кого-то астма, а сзади рыдает женщина с букетом подсолнухов.

Пожалуй, мама опять начнёт паниковать и всхлипывать, у неё покраснеют глаза, когда я приду и скажу, что не голоден – даже если объясню про больницу, она всё равно расстроится.

В эту ночь, часа в три, как раз, когда я ложусь спать, за стеной орёт ребенок, и мне хочется с ним – в унисон. Эти соседи вернулись не так давно из какой-то поездки, и их чадо вопит каждый день. Подозреваю, они тоже думают, что он больной.

Бэкхен ведет меня с собой по торговым центрам в самый жаркий недельный день, а на нас обоих для полного траура не хватает лишь черных мантий. Не уговариваю его на мороженое, но бутылку воды покупаю.

Он заводит меня в магазин восточной культуры и идёт прямиком к месту с холодным оружием; здесь в открытых коробках лежат кинжалы, поблескивают ножи и статно стоят катаны. Я смотрю, как тени лезвий играют у Бэкхена на щеках и спрашиваю:

– Чем они так тебя влекут?

Парень отставляет подальше табличку с надписью «не прикасаться», чтобы получше прощупать рукоятку небольшого танто.

– Они же такие прекрасные. Холодное оружие – не последнее по важности звено в сплетении истории. Люди верили в его внутреннюю силу, связывали с ним душу, отдавали за него жизни и защищали их с его помощью. Разве в каждой вещи можно найти столько величия?

Я поднимаю сверкающий серебром айкути и подставляю Бэкхену к горлу, который не меняется в лице, лишь пару раз взмахивает ресницами.

– А сейчас ты тоже бессмертен? – спрашиваю его, усмехаясь, и чувствую, как под лезвием натягивается тонкая кожа. Внутри полосует.

– Каково это ощущение, – произносит он, знающий, что я почувствовал, – власти, жизни под своими пальцами? Его, наверное, и вкушают убийцы в своих грехах. Нравится?

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.