Виновных нет, поверь, виновных нет:

Никто не совершает преступлений.

Берусь тебе любого оправдать,

Затем что вправе рот зажать любому.

Купи себе стеклянные глаза.

У. Шекспир

"Король Лир"

Рихард Гершелл, пресс-секретарь реабилитационного центра «Сад-за-оградой», никогда не отличался тягой к прекрасному, и всё же предпочел бы, чтобы мертвая женщина в стеклянном саркофаге с проводящим раствором была красива. Марш Арто не была красива в юности, когда он ее знал, и прошедшие годы ничего не исправили. Какой была, такой и осталась — бледная, с костистым лицом и злым подбородком. Только теперь не было зеленых кудрей, а в пустой левой глазнице чернели разъемы, к которым недавно крепилась снимающая повязка.

Он смотрел на синий гребень считывающих игл в ее позвоночнике — от бритого затылка до выступающего копчика.

Эти иглы всё из нее вытянули — осколки витража на полу, разноцветные на белом. Горящий дом на пустыре, патетические речи. Закопченные стены, неоновые лозунги. Все секреты — маленькие и большие. Что она ела по утрам, с кем спала и какие позы предпочитала. Что говорила тем соплякам, которые до сих пор ее покрывают, цепляясь за браслеты с сетевым помощником, будто пытаются заглушить настойчивый голос, советующий поступать правильно. Как она потеряла глаз. Где-то там же была история последних дней карьеры Леопольда Вассера.

Все эти никому теперь не нужные секреты.

Рихард Гершелл никогда не любил, а теперь, пожалуй, ненавидел Марш Арто, но всё равно предпочел бы, чтобы она была красивой.

— Вы уверены, что вам требуются эти записи? — раздался за его спиной голос доктора Чарльза Эффа.

— Да. Мне нужно проанализировать ситуацию и провести конференцию по итогу, — дежурно ответил он. — Думаю, это хороший инфоповод — трагическая смерть прямо после… совершения подвига.

Это были хорошие слова, легкие и пустые — именно такими он всегда говорил о своих подопечных, пациентах центра для тех, кто совершил «социально приемлемое» преступление — не тяжелое или непреднамеренное. Рихард умел хорошо тасовать такие слова и играть со смыслами, но сейчас техничная ложь далась неожиданно тяжело.

Он знал, что Марш Арто совершила не одно намеренное, совершенно социально неприемлемое преступление. И до сих пор до конца не понимал, почему всё закончилось именно так.

— Снятие данных с трупа стоит дороже, чем этот инфоповод, — резонно заметил доктор. — К тому же не забывайте, что она устроила за пару часов до подвига. В сети сотни записей с обоими… инцидентами.

Рихард обернулся. Чарльз Эфф стоял, засунув руки в растянутые карманы клетчатого пиджака, и в его глазах отражалось голубое свечение саркофага.

— Я уже решил этот вопрос, — глухо ответил Рихард. — Девушка болезненно жаждала внимания, у молодежи сейчас с этим серьезные проблемы. Вы же понимаете, почему я хочу сделать акцент на подвиге?

— Не только вы. Легаши были здесь несколько часов назад, та девочка, Беатриса, всё еще на допросе. Снимают данные с ее помощника. Всем интересно, что за странный… сбой произошел в системе начисления баллов.

— Это не первый случай, — поддакнул Рихард. — Я тоже… провел расследование, если можно так сказать. Обнаружил десятки таких случаев, и до сих пор никого не нашли… Это ужасно, доктор Эфф. Отвратительно. Бедные дети, ну вы знаете. — Он поправил высокий ворот жилета так, чтобы скрыть микрофон. Никакого толка от этого не было, но его раздражала угодливая зеленая лампочка Аби, готового к работе.

— Может, на этот раз найдут, — равнодушно сказал Чарльз. — Вы данные приберегите, может, их потом захотят посмотреть.

— Всенепременно. Что будет с телом?

— Мы его утилизируем, разумеется, — пожал плечами доктор Эфф. — Или вы хотите выкупить еще и труп?

— У нее есть мать, — напомнил Рихард.

— Она давно подписала отказ. Между прочим, она могла и данные перекупить, но ей, на ваше счастье, они оказались не нужны. — В голосе доктора слышалось неприкрытое ехидство.

Интересно, в чём он его подозревал? Впрочем, какая разница — Рихард готов был поставить почти обустроенную квартиру на окраине Среднего Эддаберга на то, что Чарльз Эфф понятия не имел, зачем ему данные с трупа террористки. Ах да, он же понятия не имел, что это труп террористки. Как удачно все складывается, кто бы мог подумать.

Рихард обернулся. Голубое свечение в саркофаге помутнело. Скоро оно погаснет, раствор сольют на очистку. Рабочие отмоют стекло, лаборанты простерилизуют иглы, и от Марш Арто останется прозрачная пластинка с данными от Аби и биометрикой.

Туда ей и дорога.

— Могу я попросить оставить нас на пару минут? — не оборачиваясь, спросил Рихард.

— Конечно. Всё-таки нежные чувства?

Клетчатое отражение Чарльза Эффа так и не вытащило руки из карманов. И не двинулось с места.

— Как ответственный за имидж центра, я радуюсь, когда его выпускники становятся героями, но как человек искренне скорблю, — глухо солгал Рихард.

И отражение вздрогнуло, расплылось. Послышалась шаги и шорох закрывающейся двери.

Рихард окинул кабинет быстрым взглядом. Сесть было некуда, и он, поддернув брюки, тяжело опустился на корточки. Колени сгибались без боли, но туго, а в суставах что-то отчетливо скрипело. Нужно было записываться на очередную коррекцию. А он слишком устал.

— Ты такая дрянь, Арто, — хрипло сказал он, приложив ладонь к саркофагу.

Ее лицо было совсем рядом — прямо у него под пальцами, за прохладной стеклянной коркой. Единственный глаз затянуло мутной пленкой, как у рептилии.

— Такая дрянь, — со вздохом повторил Рихард, погладив стекло.

В голубом свечении скользнула тень. Он безучастно смотрел, как голографическая татуировка — саламандра, золотая и красноглазая, судя по фотографиям из морга, — суетливо скользит вдоль игл, огибая каждую, будто они в самом деле ей мешали.

— Бесси думает, что она во всём виновата, — мрачно сказал он.

Ящерка скользнула по мертвому лицу, обняла виски длинным хвостом. Положила голову на уголок губ, раскинув передние лапки, словно пыталась обнять. Она тоже угасала, но Рихард знал, что когда тело будут сжигать, она будет метаться по нему, как живая. Всего несколько секунд — потом не останется ни ящерицы, ни Марш, но эта мысль всё равно была неприятна.

— Ты зачем это устроила? Хоть удовольствие получила? Или как всегда?

Ему показалось, что она вздрогнула. Показалось, что на долю секунды спала пленка, и что вот-вот ее лицо, которому смерть оставила снисходительно-отстраненное выражение, вновь перекосит бешеной злобой. Рихард представил, как она открывает рот, и из него вырываются частые голубые пузыри. Как щерятся иглы на ее спине, и теперь это вовсе не иглы, а настоящий гребень, продолжение позвоночника, как у морского чудовища из мутных колб в старом музее.

Она бы билась о стекло в попытке вцепиться ему в горло. Ненавидела бы его, может, даже пыталась кричать, захлебываясь раствором.

Рихард был бы так рад. Так рад, что Марш Арто осталась жива, и он может сказать ей, какая же она дрянь. И тогда не будет красного пальто, заходящегося истерическим оранжевым светом диода на ее воротнике, тяжелого воя приближающегося аэробуса, тысяч растерянных лиц. Жадного воодушевления в глазах людей, увидевших, как другой человек совершает Настоящий Поступок.

Удивительно, как мало они знали об этом поступке. Как мало он знал.

Рихард погладил острый край прозрачной пластины с данными.

Что она слышала перед смертью? Что сказал ей Аби?

О чем она думала?

Какого цвета были ее глаза? На свежих записях она в красной линзе. А какие были раньше — он не мог вспомнить.

Ей было страшно? На записи было не разобрать.