Ведь эта женщина… Боже! Она, похожая на безжалостное и губительное стихийное бедствие, прекрасное и беспощадное, как и сама природа, словно специально была создана для того, чтобы вызывать в окружающих самые противоречивые чувства. Она, полная жажды жизни, всё еще чужая самой себе и вместе с тем познавшая себя настолько, что мужчине этого никогда не понять. Доверчивая и мудрая, великодушная и жестокая, игривая и увлекающаяся, стремящаяся удержать и незаметно покидающая… Вся её сущность была чистейшим воплощением необузданности и даже в минуты покоя в ней, казалось, было слишком много энергии, столько затаенной мощи и темперамента, что с одного лишь взгляда становилось понятно — её безумно сложно приручить. Меня восхищало её умение столь непритворно наслаждаться жизнью, не прося за это прощения, с таким трогательным рвением вбирая в себя всю полноту ощущений, не боясь перегореть.

Лёгкой, почти летящей походкой Камилла стремительно направлялась к автомобилю, и я тут же облокотился о спинку сиденья, придавая себе как можно более непренуждённый и расслабленный вид, но едва Джеймс открыл перед ней дверцу, как меня тут же накрыло пьянящим шлейфом сладковато-древесного аромата её парфюма, напрочь спутавшего все мои мысли и чувства.

Камилла инертно смахнула рукой упавший на её лицо локон шоколадно-карамельных волос и встретила меня очаровательно-невинной улыбкой. Я улыбнулся в ответ, отчаянно стараясь сохранить остатки самообладания, но эта острая физическая потребность в ней была настолько сильна, что даже те оставшиеся полметра, все ещё разделявшие нас, казались мне бездонной пропастью.

— Привет, любимый! — ловко нырнув в салон автомобиля и заманчиво прикусив нижнюю губу, Камилла без тени стеснения несдержанно бросилась в мои объятия.

— Девочка моя, — лишь прижав её к своей груди и вобрав в лёгкие аромат её волос и кожи, я наконец ощутил долгожданное умиротворение.

Она оставила на моих губах короткий поцелуй с сладковатым привкусом ванили и с озорной усмешкой сбросила с себя серебристые босоножки, укладываясь на сиденье и забрасывая ноги вверх, словно нарочно демонстрируя красоту своих точёных лодыжек, по которым так нестерпимо сильно хотелось провести пальцами.

Слегка поёрзав по обивке сидушки, я устроился так, чтобы было удобнее держать её в своих руках, и она лениво свернулась клубочком на моих коленях, удовлетворённо мурлыча, словно кошка.

«Ну и штучка!» — подумалось мне тут же.

Мгновение назад она казалась мне абсолютно недосягаемым божественным видением, а сейчас, босая и невероятно трогательная, походила скорее на нежного и безобидного ребёнка, что так доверчиво льнёт к твоим рукам, требуя ласки и любви. А я, Бог мой… Я так сильно её любил! Любил даже за то, что стоило бы ненавидеть. Она не знала никаких сомнений и умела в мгновение ока стать тебе необходимой и в то же время никогда не быть в тягость. Как вода — живая и подвижная, непостоянная. Способная не просто найти дорогу, но проложить путь, незаметно просачиваясь куда угодно и занимая собой всё пространство. Но стоило расслабиться хоть на миг, выпустить её из виду всего на секунду, как не успев оглянуться понимаешь, что её уже и след простыл.

— Почему ты всё время оборачиваешься? — спросила она вдруг, ни с того ни с сего.

— Я всегда озираюсь, — улыбнулся я, бережно проводя ладонью по её щеке. — Старая привычка, от которой трудно избавится.

— Тебе часто приходилось скрываться?

Я взглянул на Камиллу с удивлением. Какой дурацкий вопрос! Всё равно, что спросить: «А часто ли мне приходилось дышать?». Но, как ни странно, в груди у меня потеплело от радости, и я подумал: «Слава Богу, что ей это всё неизвестно».

— Майк?

— Да, любимая.

— Я посплю немного, ладно? — протянула она с ленивой улыбкой и, тихонько зевнув, закрыла глаза.

— Конечно, родная. Отдыхай.

— Разбуди, как будем дома.

Дома. Она и понятия не имеет, что я уже давным давно, точно неприкаянный призрак, нигде не ощущаю себя дома. То единственное место, что казалось мне домом когда-то, у меня вероломно отняли. Хотя в её объятиях даже это становилось совсем неважным.

Глядя вперёд на быстро подминающееся под колёса автомобиля дорожное полотно, я подумал о тех далеких временах, но тут же одернул себя, стараясь отогнать эти назойливые и беспокойные мысли прочь. В какой-то момент жизни вдруг осознаёшь, что воспоминания начинают занимать слишком много места. Это очень опасный и тревожный путь. Предаваться им стоит с большой осторожностью.

Куда приятнее было просто наблюдать за ней. И тут я подумал, что меня до странности трогает вся эта, в сущности, очень обыденная обстановка — на твоих коленях покоится другой человек, который доверчиво спит и ничего не боится. И мне правда так хотелось уберечь её от всего на свете, защитить и оградить, не лишая при этом хрупкой иллюзии того, что она держит всё в своих руках. Жизнь пока еще была для неё забавой, весёлой игрой, и я искренне надеялся и готов был приложить любые усилия ради того, чтобы так всё и оставалось.

Ками зашевелилась. Тихонько вздохнув, она перевернулась на другой бок. Стараясь дышать как можно тише, я снова взглянул на мягкие черты открытого и светлого, миловидного лица и всё же не смог удержаться от соблазна провести кончиками пальцев по её пухлым, слегка приоткрытым губам. Близость этой женщины всегда влияла на меня подобным образом. Стоило лишь слегка прикоснуться к ней, и я напрочь забывал о добродетели и всех своих благих намерениях.

Мне вдруг вспомнились те дни, когда она впервые подняла на меня свои чарующие глаза, когда я узнал, каково это — обладать ею. Всю неделю после той первой ночи в голове у меня был полнейший разброд. Будто короткое замыкание. Я так и не понял, что же между нами произошло. Что представляла из себя эта женщина с величественно-библейской походкой и почему-то приводящими в абсолютный восторг и умиление тщеславно-высокомерными замашками. Долгое время я не мог прийти в себя и на что-либо решиться. Было лёгкое увлечение. Нет, пожалуй нечто чуть большее, чем лёгкое увлечение. И это немного пугало и сковывало мои пальцы, как только я задумывался о том: «А не набрать ли мне её номер?».

То она казалась мне легкомысленной, ничем особо не примечательной молодой девушкой, каких в L.A. полно, то я сам казался себе избалованным и пресыщенным жизнью плебеем. Но одно было точно — она была полной противоположностью всех тех женщин, что были у меня до неё. Не пошлой блондинкой, и не вульгарной искусительницей, как она сама наверняка воображала, но трагическим видением, от которого захватывало дух! Камилла обладала небрежной и несколько ленивой самоуверенностью женщины, прекрасно осознающей свою силу и власть, и умело это использующей. Чуть позже я понял также, чем еще помимо прочего она так сильно привлекала меня. Невозмутимость, которую я старательно воспитывал и взращивал в себе годами, была дана ей от природы. И это непреодолимо влекло!

После той ночи я изо всех сил старался не думать о ней, хоть и мало что мог с собою поделать. А потом всё вдруг разом переменилось. В то мгновение, похоже, в мою жизнь вмешался сам господь Бог, о чём свидетельствовало её присутствие на вечеринке моего приятеля, Кристиана Одижье. Мгновение, когда я впервые ощутил душащую меня бессильную ревность в отношении неё.

Я отчетливо помню момент, когда поднял голову и вдруг увидел Камиллу. Она стояла вполоборота ко мне и казалась бесконечно далекой. С холодным, невозмутимым видом она лишь безразлично скользнула по мне секундным высокомерным взглядом и отвернулась, раня тем самым до глубины души. Живое воплощение несбыточных фантазий с трагическим выражением лица, — она безвольно покоилась в объятиях другого мужчины. Тогда я подумал, что не вынесу этого! Что сделаю всё, что угодно, прибегну к любым уловкам и ухищрениям, придумаю любое оправдание своей трусости и нерешительности, лишь бы незамедлительно вернуть себе её внимание. Она как-то вдруг совершенно изменилась в моих глазах. Казалась такой гордой, самодостаточной, неприступной… И оттого еще более желанной, чем прежде. Сомнения тяжелым камнем лежали у меня на сердце. Мне казалось, будто я понес невосполнимую утрату, упустил что-то бесконечно мне дорогое из-за собственного безрассудства и неосторожности.