Тоня в свою очередь улыбнулась и пожала неподвижно опущенную на диван руку.

– Теперь вы не видитесь с матушкой?

– Нет, и не испытываю желания. За первые мои шестнадцать лет она сильно подорвала мое желание любить ее. Хотя ее можно понять – на долю каждой женщины сваливается столько, что представить страшно. Она стала заложницей своего тела, тем же рискует каждая из нас. Среди нашей сестры так мало счастливых. Главным образом оттого, что мы просто не вольны распоряжаться даже собой. Но я надеюсь, вы будете счастливы. Уж кто-кто, а вы заслужили это.

С какими тайными надеждами приезжала Марианна, осталось Тоне недоступно, но в тот день в ней укоренилась догадка, что вся эта история намного сложнее, чем кажется на первый взгляд.

В глубине души Лиговской думал, что Марианна не входит в число людей, которым позволено выбирать. Так же считала и она сама. Но невероятно оскорбилась бы, узнай о мыслях только что избранного жениха и подумала еще, искупит ли подобную топорность взглядов неподдельная искренность и своеобразное рыцарство. Она желала быть хорошей женой человеку, любившему ее больше всех.

По дороге обратно, к Лиговскому, который, как ни странно, направил ее дальнейший путь, Марианна не плакала. Выход был, причем осязаемый. Крисницкий чувствовал в ней нечто дикое и опасное, почти ощущая запах крови, исходящий от ее темных губ. Возможно, эта была его фантазия о совершенной женщине, и он обыкновенно не рассмотрел трепещущее взывающее к нежности нутро. Теперь ей нужно было пристанище, как загнанному охотниками зверю, и она интуитивно знала, куда податься.

Проезжая мимо небольшого трактира, она услышала пронзительные, как натянутая струна и чистые, как хрусталь, звуки. Русская народная песня, мучительная, страстная, глубоко осмысленная не разумом, но душой, разливалась по редколесью.

Выглянув, Марианна приметила оборванную босоногую девушку, окруженную несколькими такими же, как сама, бродягами. Девочка пела так надрывно, душевно, что даже кучер расчувствовался и, сняв меховую шапку, пустился в плач, с ненавистью на весь мир тряся головой. Марианна без его помощи вышла из двуколки и вложила в руку певицы несколько целковых.

Крисницкий после очередного совещания с Лиговским мрачно сидел перед ним и выслушивал недовольство своего влиятельного партнера.

– Ты заботишься о своих людях не потому, что жалеешь, а оттого, что так твоя прибыль заоблачная, – сказал ему Лиговской, давно намеревающийся дать по зубам гордецу Крисницкому.

– Что ж в том плохого, если в конечном счете все равно забочусь? Мои рабочие не умирают в грязных больницах, как у твоих собратьев.

– Какой же ты…

– Что? Эгоист? – усмехнулся Крисницкий, с вызовом глядя прямо в глаза Лиговскому. – Откуда, Сергей Васильевич, в тебе вдруг взялось навязчивое желание проникнуть мне в сердце? Прежде тебя устраивали мои воззрения. Ты будешь доказывать мне, что это нечестно, что я сгублю свою…

– Я не собираюсь ничего доказывать тебе. Не в том мы оба возрасте.

«Издевается, скотина. Мало ему сознавать, что я не допущу скандала, так еще заполучил Марианну», – свирепо думал Крисницкий, продолжая понуро разглядывать рисунок на крышке стола. Он не оскорбился, потому что в глубине души знал, что Лиговской прав. Но именно в тот момент он понял, что никогда больше не станет сотрудничать с ним, какие бы выгоды не сулило для его производства черпание тайн Лиговского. Крисницкий не желал унижаться принятием того, что мнение этого человека о его личных качествах что-то значит для него.

– Тогда на кой черт ты вообще начал этот разговор?

Лиговской не ответил, в свою очередь усмехнувшись. Помедлив, он все же разомкнул уста:

– Михаил Семенович, я, конечно, понимаю, вы переживаете счастливые времена, но, если вы и дальше будете так вести дела, это не лучшим образом отразится на ведении фабрик. Личные отношения дельца вашего масштаба не должны преобладать над работой.

– Что? – неопределенно отозвался Крисницкий, с трудом вникая в смысл отповеди коллеги.

– Вы слишком много внимания отводите семье. Это позволено женщинам, но никак не нам.

– По какому праву вы даете мне указания?

Лиговской фыркнул, не удостаивая Крисницкого ответом. Он размышлял о том, что после свадьбы не желает ни каких-либо соприкосновений жены с семьей Крисницкого, ни, уж тем более, им самим. И вообще в последнее время Лиговской понимал, что не желает больше обитать в столице, так город на Неве опротивел ему. Он пытался убедить себя в этом, и отчасти это было правдой. Но в большей степени, конечно, здесь повинна была Марианна. Пусть больше никто не охотится на нее! Лиговской, несмотря на личные чувства, собирался продать собственные предприятия Михаилу, а на вырученные деньги прикупить землю в центре России и почивать на лаврах помещика. Но после этого разговора, не из-за ревности даже, передумал. Конечно, лучше всех о его наследии позаботился бы Крисницкий, не отдав его на поругание и разорение, но он так напыщен, смотрит на него, как властелин, несмотря на то, что сам происхождением не опередил его.

– Я отхожу от дел, но не предлагаю тебе выкупить мою недвижимость, – только и сказал Лиговской, втайне надеясь уязвить Крисницкого.

Ему удалось. Собравшись с силами, Михаил с отвратительной ухмылкой ответил:

– Уходишь от дел, чтобы покрепче удержать жену в золотой клетке?

Наступило молчание, которое, казалось, не в силах прервать был даже удар грома. Лиговской не покраснел, но взгляд его поведал Михаилу о многом.

– Понятное дело, – продолжал Крисницкий, поняв, что наступил собеседнику на любимую мозоль. По безотчетной тяге доставить боль человеку, крадущему у него Марианну, он продолжал игру в негодяя.

Если бы теперь он смог посмотреть на себя со стороны, вполне возможно, его оттолкнуло бы собственное отражение.

И снова мысль о любовнице нашла на него, как волна при купании в море и ударила с неожиданной силой, забрызгав солоноватой горечью. Несмотря на то, что Тоня потеснила ее, окончательно Марианна не ушла, да и не могла уйти из его жизни. Встречаясь с Лиговским, Михаил, конечно, понимал, что имеет к нему не только отношение по службе, но теперь до него дошло четкое понимание, что Лиговской недостоин такой женщины, как Веденина.

– Разумеется, такую надо стеречь, иначе останется потом только рога чесать. Не понимаю, с чего ты взял, что нашел жену по себе? Или захотелось пофорсить?

Лиговской остановил себя на мысли, что Крисницкий вопреки своему страху оскандалиться по старинной мужской привычке ждет завязки драки. «Нет, голубчик, тебе я не доставлю сегодня такой радости».

– Как бы вы не кичились своими связями с высшим светом, Михаил Семенович, придется вам признать, что из этого дельца я вышел победителем.

– Что это вы имеете в виду? – спросил Крисницкий с надменной улыбкой, которая, впрочем, омрачилась тенью непонимания, а оттого в некоторой степени страха.

– А то, что потеряли вы свою Марианну, сударь. И не стоит теперь выплескивать на мне свою досаду. Я, по крайней мере, действовал открыто, и, в отличие от тебя, честно. И если пытаешься довести меня до дуэли, тебе не удастся. Я приму смерть от кого угодно, только не от тебя. Это просто смешно.

Крисницкий, пытаясь скрыть волнение, не смог даже оскорбиться как должно.

– Мою Марианну? Ты знал… А я еще думал, что ты ненавидишь сплетни и живешь в затворничестве…

– Плохо ты знаешь, Мишель, людей, окружающих тебя. Слеп, как крот во всем, что не касается отвлеченных понятий и предприятий.

– Она за тебя идет от безысходности, – прошипел Крисницкий.

До этого обдумывая, стоит ли раскрываться совсем, Лиговской не удержался.

– Я ведь нарочно уговорил Федотова сосватать за тебя дочь, поскольку надеялся, что это отпугнет Марианну. И прав оказался. Она так любила тебя, даже в свете об этом знали и жалели ее, а ты… Впрочем, мне это только на руку. Что у тебя было к ней – инстинкт ли, чувство собственничества, забудь.