– Ты вундеркинд, что ли? – изумился Ронан.

– Так говорят. Мой IQ – сто пятьдесят три.

Миллер недоверчиво присвистнул.

– Кажется, довольно полезные навыки, да?

– Полезные? – он фыркнул. – Все равно что иметь ключ к разгадке жизни.

– Если бы, – вздохнул я, наслаждаясь тем, как легко у меня завязывался разговор с этими парнями. – По моему опыту это означает лишь, что бесконечные мысли в голове могут мучить меня более изощренным способом сразу на нескольких языках.

Повисло короткое молчание, и я затаил дыхание, ожидая насмешек или того, что меня вышвырнут со своего пляжа.

– Итак, – наконец отозвался Миллер. – Мне направлять тебе свои домашние задания по электронной почте или предпочитаешь бумажную версию?

Меня наполнило теплом.

– Без шансов, Стрэттон.

– Да, здесь просто идеально, черт возьми, – воскликнул я через несколько минут. – Как будто мы на краю света и никто не может нас тут достать.

– Ага, – согласился Миллер, а Ронан кивнул.

Я сделал глубокий вдох. Терять нечего. Была не была.

– Я гей, – выпалил я. – Просто хочу сразу все прояснить. На случай, если это не было очевидным. Проблемы возникнут?

Брови Миллера сошлись на переносице.

– Нет. С чего бы?

– Спроси моего отца, – ответил я, и в моей груди зародилась надежда. Я посмотрел на Ронана.

– А как насчет тебя?

Ронан допил остатки своего пива и отбросил бутылку в сторону.

– Нет, я не гей.

Мы с Миллером обменялись взглядами и взорвались диким хохотом. Настолько неукротимым, что можно смеяться, пока не забудешь, что собственно тебя так рассмешило. Именно такие мгновения моментально укрепляют дружеские отношения. Теплый воздушный шар внутри меня расширился, на несколько мгновений вознеся меня над тьмой. Когда я отдышался и вернулся на землю, мое место было у этого костра, с этими ребятами.

– Ты сумасшедший ублюдок, знаешь об этом? – продолжая смеяться, сказал мне Миллер.

– Так меня и называют.

– Знаешь, ты ведь мог быть с ними. Среди популярных учеников.

– Зачем, если намного веселее над ними издеваться?

– Веселее, – повторил Ронан, не сводя глаз с ревущего пламени. – Так вот ради чего было все это дерьмо с Фрэнки? Ради Веселья?

– Я сделал это, чтобы застать его врасплох, – солгал я. – Вот и все.

На их лицах отразилось одинаковое выражение сомнения и беспокойства, но они не стали давить, и я понял, что один из ключевых принципов их дружбы – предоставление друг другу пространства.

– Откуда ты? – спросил Миллер через некоторое время.

– Из Преисподней. Сиэтл, – уточнил я. – Хотя не сам Сиэтл был адом, только дом моих родителей. Сейчас я живу со своими тетей и дядей. У них здесь загородный особняк, в районе Сибрайт, но они поживут в нем год, пока я не окончу школу.

– Зачем вообще утруждать себя школой? – поинтересовался Миллер. – С таким IQ, как у тебя, разве ты не должен лечить рак или создавать роботов в Массачусетском технологическом институте?

– Медицина требует дисциплины. У меня ее нет.

– А чем ты хочешь заниматься?

– Стать писателем, – ответил я, потирая испачканные чернилами пальцы. – Не знаю, смогу ли я в этом преуспеть.

– Почему бы и нет? Ты достаточно умен.

– Запредельный IQ означает, что я легко владею языком и словами, но это не гарантирует, что они будут задевать души. – Я повернулся к Миллеру. – Как твоя музыка. Она была от всего сердца. Когда я научусь писать так, как ты играешь, мой друг, вот тогда я буду называть себя писателем.

Он, казалось, был сильно удивлен комплиментом и не знал, что с ним делать. Но я усвоил здешние правила и не настаивал.

С Ривером я должен был поступить так же.

– Тебе оставался всего год старшей школы, – наконец выдал Миллер. – Зачем уезжать?

– За меня все решили. После второго года старшей школы мой отец устроил мне небольшую поездку в глушь.

– Ты имеешь в виду лагерь?

– Конечно, – ответил я, чувствуя, как рот наполнился горечью. – Лагерь. Этот тур подразумевал год в Швейцарии. В Лечебнице дю Лак Леман. Для нас с вами это Женевское озеро.

– Лечебница?..

– Дурка. Сумасшедший дом. Психиатрическая лечебница. Как хотите называйте.

Он отвел взгляд.

– Господи…

– Насколько я могу судить, никакого Господа нет, – грустно возразил я. – Поверь мне. Я проверял.

Наступило еще несколько мгновений тишины, и я забеспокоился, что был слишком откровенен для такой ночи, как эта. Затем Ронан, который некоторое время молчал, разжег огонь сильнее, выстрелив в него из бутылки с бензином.

– Наверное, тот лагерь посреди дикой природы был просто убойным местечком.

Я уставился на огонь, ощущая, как ко мне возвращается тепло, а с ним и веселье.

– Этот парень настоящий?

– На сто гребаных процентов. – Миллер чокнулся соком с моим пивом. – За то, что выжил в лагере. И за Швейцарию.

Я сглотнул внезапные слезы.

– За Ронана, ты великолепный ублюдок, – хрипло провозгласил я и потянулся, чтобы чокнуться с ним бутылками. – За то, что мы на сто процентов настоящие.

Ронан порылся в кармане куртки и вытащил маленький желтый предмет.

– За Фрэнки, тупого ублюдка, который не заметил, как я стащил его полицейский электрошокер.

На долю секунды мир замер, а потом мы расхохотались. Мы смеялись до тех пор, пока мне не захотелось плакать от уверенности, что это странное счастье не продлится долго. В конце концов, я все испорчу. Миллеру и Ронану надоест мое дерьмо, или из-за отсутствия у меня тормозов я перейду черту, и они решат, что я не стою их дружбы.

Но в то же время я здесь, и это даже больше, чем можно было надеяться. Это идеально.

– Я собираюсь начать с того, что разбужу ваши одурманенные летом умы, – произнес мистер Рейнольдс. Приятный на вид учитель математики с торчащими усами и в очках с толстыми стеклами нарисовал на белой доске синим маркером оси x и y. – Для начала освежим в памяти информацию о связи между дифференцируемостью и непрерывностью функции.

Я вздохнул с облегчением. После всего сумасшедшего дерьма, которое произошло на вечеринке Ченса в субботу, я все выходные старался не думать о тех двух минутах с Холденом Пэришем в чулане. В моей жизни и так было слишком много путаницы и неясных эмоций; больше мне не нужно. Математика – точная наука. Конкретная. В ней действуют нерушимые правила.

До той ночи я думал, что и моя жизнь такая же.

В окно проникал утренний свет, пока весь класс математического анализа – всего около двенадцати человек, так как предмет был необязательным – вытаскивал карандаши и открывал блокноты. Когда я снял с себя форменную куртку, то задел свой карандаш, и тот упал и откатился мне за спину. Харрис Рид, худой, жилистый парень, которого я знал по прошлогодней алгебре, поднял его и, застенчиво улыбаясь, протянул мне.

– Вот, держи.

Я одарил его своей самой дружелюбной улыбкой в ответ.

– Спасибо, приятель.

Ребята из моей компании назвали бы Харриса чудиком или ботаником, если бы они вообще о нем думали. Но я поклялся никогда никого не заставлять себя чувствовать ничтожеством без причины. Кроме того, вероятно, с Харрисом у меня было больше общих тем для разговора, чем с любым парнем из футбольной команды.

– О, и поздравляю, – добавил Харрис.

– С чем?

Он смущенно улыбнулся.

– Тебя выбрали Королем Осеннего бала. Сегодня утром?

– Ах да, – ответил я со смехом. – Спасибо.

Ранее на торжественном собрании в спортзале нас с Вайолет Макнамара провозгласили Королевой и Королем Осеннего бала. Мероприятие вылетело у меня из головы через десять минут после окончания.

Взяв карандаш, я повернулся обратно и чуть не выронил его снова. В дверях, развалившись, стоял Холден Пэриш.