Я уронил голову в ладони. Сидел в темноте с красивой девушкой, которая ждала, когда же я ее поцелую. Откуда-то изнутри, глубокий и забытый, прошептал тихий голос:

– Чего ты хочешь?

Не успел я подумать над ответом, как распахнулась дверь, и в чулан вошел Холден Пэриш.

Ну конечно. Черт бы побрал эту дурацкую игру.

Свет из гостиной очертил его высокую фигуру, и я засунул руки в передние карманы джинсов. В чулане потемнело, когда он закрыл дверь, но даже без света я бы узнал Холдена; тесное пространство наполнилось ароматом гвоздики и одеколона, смешанным с сильным запахом текилы. Это поразило мои чувства сильнее, чем выпивка, и в миллион раз мощнее женского благоухания Вайолет.

– Привет, чувак, – произнес я. Непринужденно до ужаса.

– Привет, чувак, – передразнил меня Холден, и его темный силуэт скользнул вниз по противоположной мне стене. Раздался металлический щелчок, и вспыхнула его «Зиппо», выхватив из темноты только его лицо.

Я сидел совершенно неподвижно, наблюдая, как тени очерчивают его скулы еще более резкими линиями, которые вели к полным губам и ямочке на подбородке. Зеленые глаза блеснули над пламенем, затем огонек погас.

Было слишком темно, чтобы что-то разглядеть; но мое тело ощущало Холдена. От его близости в маленькой комнате внутри словно все гудело. Между нами пробежал ток, но Холден молчал, и мне сказать было нечего. Я чувствовал себя виноватым в преступлении, которого не совершал… пока не совершал.

– Итак, – начал Холден после минутного молчания. – Ривер, верно?

– Уитмор, да.

– Скажи мне вот что, Ривер Уитмор… – Вспыхнул свет, когда он снова щелкнул зажигалкой. Холден впился в меня взглядом, видя насквозь, словно я был сделан из целлофана. – Кроме меня… кто еще знает, что ты гей?

Я застыл, каждая молекула в моем теле словно окаменела. Я не мог ни двигаться, ни дышать, и все же провалился в ясные зеленые глубины глаз Холдена, отливающие золотом и пылающие в мерцающем свете. Он наблюдал, как на моем лице отразилась буря неконтролируемых эмоций, и его циничный взгляд смягчился.

– Ты псих, – произнес я охрипшим голосом. – И пьяный. Ты ни хрена обо мне не знаешь.

Холден наклонился вперед, пока наши лица не оказались в нескольких дюймах друг от друга, между нами плясало пламя зажигалки. Его близость опаляла; я чувствовал, как покалывала кожа, по рукам и позвоночнику пробежала дрожь, вниз, прямо к моему члену.

– Я сохраню твою тайну, – прошептал он. Затем его губы приоткрылись, и он медленно задул пламя. При этом я не мог оторвать глаз от его рта.

Меня резко окутало тьмой, пробуждая от какого-то гребаного вуду, которое этот парень творил со мной. Я не выдержал, вскочил с пола и протолкался к двери, распахнул ее и выбежал наружу.

– Гребаный ублюдок, – выплюнул я и, шатаясь, пересек комнату, привлекая внимание. Устраивая сцену.

Дерьмо.

Я сделал глубокий вдох и подошел к бочонку, чтобы налить еще стакан, а Ченс, Донти и несколько парней последовали за мной на кухню.

– Что все это значит? – спросил Донти.

– Этот новый парень что-то пытался с тобой сделать? – поинтересовался Ченс, сдерживая смех.

– Да, что-нибудь такое, к чему ты не был готов? – поддакнул другой парень, Майки Гримальди, с еще большим весельем. Как будто все происходящее очень смешная шутка.

Я мог бы придумать любую историю, какую захочу. И будет плевать, даже если я совру, достаточно одного моего слова, чтобы они вышибли из Холдена все дерьмо.

– Нет, ничего особенного, – сказал я, делая большой глоток пива. – Болтал всякую чушь, а я не в настроении такое выслушивать. Все нормально.

Парни меня услышали, и поскольку я был среди них королем, вопросов больше задавать не стали. Но как далеко простирается это безоговорочное принятие?

Кто еще знает, что ты гей?

Вопрос был как вспышка в кромешной ночной тьме, или бомба, сброшенная в темный колодец, сотрясшая фундамент и угрожающая всему зданию.

Я наблюдал, как парни – мои предполагаемые друзья – смеются и шутят, как будто ничего не изменилось.

«Потому что так и есть, – яростно напомнил я себе. – Ни единая гребаная вещь не изменилась».

И все же образ следящих за мной через мерцающее пламя зажигалки зеленых глаз, видящих меня насквозь, не заглушить и не утопить в пиве, как бы я ни пытался.

Меньше семи минут, а как все изменилось.

– Это… – выговаривал я пустому чулану, – был идиотский ход.

Я щелкал зажигалкой, то открывая, то закрывая ее, во мне гудело странное, тревожное возбуждение. Оно усилилось, когда я вспомнил лицо Ривера и то, как после моего вопроса на нем застыло несчастное и испуганное выражение. Страх, быстро сменившийся замешательством и чем-то еще. Чем-то подозрительно похожим на облегчение.

Я этого не ожидал, уверенный, что дразню натурала.

Но что, если это не так?

Мое маленькое черное сердечко дрогнуло при мысли, что я, возможно, задел Ривера за живое. Затронул то, о чем он даже не подозревал. Поставить его в подобное положение было…

– Неправильно, – пробормотал я. – Я поступил неправильно, и теперь должен извиниться.

Фу, ненавижу это. С другой стороны, извинение означало, что у меня есть повод снова поговорить с Ривером.

Молить о прощении.

На коленях…

– Полегче, парень, – пригрозил я, тыча пальцем себе в промежность. Черт, это все алкоголь.

Я начал подниматься с пола, когда в чулан впорхнула окруженная облаком женских гормонов и духов Эвелин и мгновенно убила мой стояк. Я снова опустился на пол, прислонившись головой к стене.

– Черт, забыл, что мы играем в «Семь минут на небесах: рай для герпеса».

Она громко рассмеялась.

– И что это означает?

– Это означает цепочку целующихся людей. Шикарный способ передачи герпеса.

– И все же, ты здесь. – Эвелин уселась передо мной в центре кладовки. – Подожди. Значит ли это, что ты поцеловал Ривера Уитмора?

Хотелось бы.

Но сразу подумал, какие слухи распустит о Ривере Эвелин, если у нее возникнут подозрения. Из-за меня он и так сейчас чувствует себя достаточно дерьмово.

– Я никогда не болтаю о поцелуях. Но нет. Мы не целовались. Вообще-то я практически уверен, что он ненавидит меня до глубины души.

– Прекрасно, – промурлыкала она. – Я не люблю делиться.

Эвелин приблизилась, скользнув руками по моим икрам, а затем вверх по коленям. Я слишком много выпил. Или, наоборот, недостаточно. Вместе со страдальческим выражением лица Ривера вернулась и вспыхнувшая во мне надежда. Страстное желание было несостоятельно и попросту обречено, так как я знал, что не способен на что-то большее, чем просто секс. Не в моих силах сделать кого-то счастливым, как, впрочем, и себя самого.

Теперь руки Эвелин лежали на моих бедрах. В полумраке ее волосы сексуально обрамляли декольте. Она напомнила мне Камилу Кабелло и песню, которую та спела с Шоном Мендесом.

– Я люблю, когда ты называешь меня сеньоритой, – тихо пропел я. – Хотел бы притвориться, что ты мне не нужна…

– Ты о чем? – спросила Эвелин с легким смешком. – Неважно. Давай больше не будем болтать.

Я неделикатно фыркнул.

– Больше? До сих пор у нас был обалденный тет-а-тет.

– Шшш. Вот для чего мы здесь.

Эвелин почти коснулась моих губ, но меня уже охватила маниакальная дикость, подпитываемая застаревшей болью. Из-за чувства вины перед Ривером она проснулась с удвоенной силой.

Мысли неслись галопом, голос с Аляски нашептывал, что я никчемный, нелюбимый, что я разрушаю все, к чему прикасаюсь… потому что это правда. Я снова и снова вспоминал выражение лица Ривера и то, как я задел струну – правильную струну, – но самым худшим из возможных способов. Он ненавидел меня. Я сам себя ненавидел. И мои родители ненавидели меня за то, что я был самим собой. Замкнутый круг, по которому я метался до тех пор, пока не разобьюсь на тысячу кусочков.