Прогуливаясь перед полётом по венским улицам, он наблюдал как позолота с резных вывесок отражается в золоте головок нижнеавстрийских официанток, и оттуда стекает солнечным кружевом, озаряя мостовые славной имперской столицы. Слышал как отдаётся эхо многочисленных туристических каблуков в залах музея истории, чьё величие и слава покоится на выстреле Гаврила Принципа. Он глазел на кондитерские, где в дерзком великолепии на антикварной посуде, назло прошлому и невзирая на проигранные войны, красовался торт Sacher. В толпе туристов перед Cafe Hawelka на Dorotheergasse полковник де Вилье вполне осознавал, что империи никогда не умирают, поскольку истинное величие потерять нельзя. Как нельзя потерять белое облако купола здания в стиле барокко, плывущее над прекрасным голубым Дунаем, чьи ласковые волны, покидая зелень шварцвальдских лесов, будут темнеть и темнеть, пока не превратятся в грозное чужое Чёрное море.
Зелёные кованые столики с полукруглыми стульями кофеен-кондитерских радушно принимали в свои объятия пёстрый человеческий поток, состоящий из туристов, мелких воришек и некоторого количества людей с размытой биографией и цепкими взглядами. Бывшие шпионы, оставшиеся без работы и дела после того, как потеряли своих врагов, вели себя как сводники с автовокзалов. Этот винегрет «бывших» позабавил де Вилье, напомнив ему фильмы Бергмана и легенды, которые рассказывали все разведчики мира в те времена до падения Стены, когда всё было проще, хотя и не так наивно, как это кажется нам нынешним.
В самой глубине кофейни, сидя лицом ко входу, его ожидал Кукловод. В его спокойно сложенных ладонях между пальцами застыли серебряные чётки, а беспокойные глаза спрятались за квадратной оправой чёрных солнцезащитных очков Ray Ban. С седыми редкими волосами, аккуратно зачёсанными, с лицом более добродушным, чем нужно, в безупречном крахмальном воротничке, чуть смягчённом капелькой чистого дезодорированного пота, увидев его, он растянул губы в целлулоидной улыбке и сердечно, а посему неискренне, ответил на рукопожатие полковника.
Кукловод и де Вилье дождались, чтобы забегавшаяся за день официантка приняла заказ, а затем без ненужных вступлений приступили к составлению списка пушечного мяса. К составлению списка тел, имеющих военный опыт и готовых на все, списка тех, которым терять нечего и которые готовы заложить жизнь свою за сберегательный счёт, открытый на их имя в той стране, которую они укажут. В качестве приманки решено было также упомянуть повышение в чинах и дальнейшее сотрудничество.
– Для тех, кто выживет! – беззвучно хохотнул Кукловод с которым у де Вилье давно сложилось полное взаимопонимание, несмотря на то, что Кукловод по-французски говорил плохо, а по-английски ещё хуже.
Деньги не давали возникнуть между ними стене непонимания – так себе однажды объяснил этот феномен де Вилье. Было решено, что люди Кукловода начнут вербовку в Боснии и Сербии. За каждого человека следует награда, ведь правительство Французской Республики умеет быть (опять смешок) благодарным. Войны не прекратятся никогда, они лишь меняют свой облик, их, что бы там ни думали янки, ведут и выигрывают люди, а не компьютеры.
– Местом назначения будет Заир, а с электричеством там проблемы, не говоря уже об интернете! – усмехнулся де Вилье, подчёркивая, что секретность миссии будет обеспечена.
– Зато бриллиантов там с лихвой! – добавил Кукловод.
Транспорт и вооружение решено было сделать заботой Кукловода: ему доставят столько средств, сколько он посчитает нужным заявить. Всё необходимо делать очень тщательно и очень осторожно, – предупредил его де Вилье вполголоса, исподтишка наблюдая за лицами, сидящими за соседними столиками.
– В год выборов любой скандал может быть судьбоносным. Ни один след не должен вести к западным властям. Если что-то вскроется, то ответственность должна лечь на плечи кого-то, кто связан с Балканами.
Для надёжности Кукловоду следовало бы установить контакты с сербской службой безопасности. Те, возгордившись, что их высоко ценят и что им доверили тайну, таким образом, будут считать себя партнёрами, что очень будет кстати, если что-то пойдёт не так. – Они не побрезгуют никакой работой, – продолжил полковник голосом человека, которого опыт научил, что деньги если не стирают полностью границу человеческой порядочности, то значительно её уменьшают. – А если всё же не согласятся, то можете обратиться к другому балканскому народу, указав, что их враги или союзники отказались: обычно этого достаточно, чтобы получить расположение и тех, и других. В остальном, они и так жаждут оказать нам любую услугу, так как думают, что в какой-то момент им за это воздастся. Они никогда не понимали и не верили в то, что для цивилизованной Европы всё они – на одно лицо: ничем не примечательные, едва приученные к порядку и окультуренные дикари – сказал полковник, обмениваясь с Кукловодом понимающими взглядами.
– Цивилизованные народы вовсе не должны держать слово, данное дикарям.
Кукловод кивнул, соглашаясь и улыбкой скрепил договор. С мусульманами, хорватами и сербами он работал часто и умел делать это безукоризненно:
– У нас у всех одна мать, просто она по ошибке отдавалась разным отцам – втолковывал он людям, с которыми вёл свои дела и которым никогда не глядел в глаза, ограничивая контакты вялым пожатием руки в которой спящей змеёй грелись серебряные чётки. На встречах Кукловода и его так называемых партнёров, интересных той пёстрой незначительностью различий, которая толкала их уничтожать друг друга, споров не было. В работе с ним они применяли уроки, полученные на западе и исходили из сходства, а не отличий, которые хранили в сердце своём как память о единокровном сиротстве.
Де Вилье, вынимая одну за другой сигариллы из пачки и уничтожая их в пепельнице после пары затяжек, подал знак, что встреча подходит к концу. Кукловод хоть и был ему в чем-то близок и понятен, но был также невыносимо противен: простой работорговец без собственных идей и убеждений, человек, верить которому нельзя. И пусть после долгих лет сотрудничества сугроб недоверия подтаял, но всё равно между ними было достаточно холодной осторожности. Кукловод же с приклеенной улыбкой глядел на полковника, окутанного дымом уничтожаемых им сигарилл и презирал за высокомерие, которое он считал слабостью, за стремление придать себе больше важности, чем есть на самом деле и за барскую надменную глупость человека, уверенного в ничтожестве мира, огромного и чужого, находящегося за оградой европейского уютного изолятора.
Кукловод также не питал особой симпатии ни к своим согражданам и соотечественникам, истинным компатриотом он считал личный денежный капитал, хотя иногда в глубине души и признавал, что хотел бы быть изначально частью европейского дивного и стерильного мира, что заставило бы де Вилье общаться с ним на равных. Это желание – встать вровень с миром сильных чувствовалось во всем: в поведении, одежде, даже в этих нарочитых киношных очках. Но, увы, беседы наподобие этой, снова и снова убеждали Кукловода, что ни он, ни его дети никогда не смогут преодолеть этот незримый и такой крепкий и ощутимый барьер. И дело – не в деньгах, врёт капитализм об обществе равных возможностей. Впрочем, к черту капитализм и дивный мир, создаваемый им.
Закончив встречу, мужчины попрощались равнодушно и расстались с видом случайно встретившихся едва знакомых людей. Де Вилье посмотрел на часы Patek Philippe — до рейса было свободных ещё часа три. Размеренными шагами, мало отличаясь от обыкновенных туристов, полковник легко смешался с толпой: тень в море подобных. Утонув в море престарелых пар, наконец-то осуществивших мечту повидать мир, закрутившись в вихре разноцветных рубашек, японских камер и путешествий в кредит, де Вилье продвигался вперёд, морща нос от запаха потных тел и их затхлых тривиальных желаний и радостей.
Покинув пёструю смесь людей и языков, Кукловод, отыскал на парковке за автостанцией свой зелёный металлик Mercedes Benz Karavan, где ожидала его крупная, может даже полнее чем нужно, блондинка, чьи волосы также были чуть светлее, чем нужно, а толстая змейка золотой цепочки на груди чуть желтее, чем следовало бы. Это была супруга Кукловода, а на заднем сидении томились два черноволосых потных мальчугана. Не обращая внимания на извинения мужа, она завела какую-то свою историю, то укоряя его, то рассказывая о своих покупках. Кукловод сел в автомобиль, погладив детские головы мальчишек с той нежностью, на которую он, по мнению де Вилье, не был способен, и двинулся домой.
