@biblioclub: Издание зарегистрировано ИД «Директ-Медиа» в российских и международных сервисах книгоиздательской продукции: РИНЦ, DataCite (DOI), Книжной палате РФ

© И. Г. Шестков, 2022

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2022

Удивительно теплая и дождливая весна нынче в Берлине. В конце февраля уже порхали бабочки, жужжали мухи и лопались первые почки. Сирень отцвела в марте. В апреле прилетели журавли.

Теплая, но не жаркая, и дождик идет часто. В районе, где я живу, деревьев не много, зато травы, кустарники и цветы растут тут как в Эдемском саду. В этом году – мелкая зелень до того ароматна, пышна и мясиста, что хочется превратиться в мальчика с пальчика и отправиться в эти джунгли на поиски синих стрекоз с изумрудными глазами. Делать это впрочем не советую, у нас тут много крыс, праздно рыскающих собак, любопытных сорок и прожорливых ворон.

В мае, недалеко от огороженной высокой решёткой спортивной площадки, на склоне насыпи, выросли маки. Сочные, красные. Размером с блюдце.

…

И вот, сидел я однажды на лавочке.

Там, где все засыпано излузганными семечками и до самого фильтра искуренными окурками (в нашем районе живет много выходцев из бывшего СССР), смотрел на эти жгучие алые цветы с темными крестами вокруг пестика и вдруг…

Чудесный их цвет зашвырнул меня на родину… лет на пятьдесят пять назад. Ничего не поделаешь, старею.

Перенес прямо в нашу крохотную кухоньку в университетском доме на улице Панферова.

На следующий день меня должны были принять в пионеры, и мама гладила мой новый пионерский галстук, красный как берлинские маки, который, как было написано на плакате, висящем на стене школьной пионерской комнаты, «пламенно горит и тремя концами словно говорит… с комсомолом, с партией дружба велика, связь трех поколений как гранит крепка».

Как же тут все знакомо… убого…

Вот и моя комнатка, узкая лежанка, старый письменный стол, скрипка, тетрадки, конструктор, книжный шкаф, фарфоровая лошадка на полке, любимые книжки… остров сокровищ… дети капитана гранта… копи царя соломона. Кактус.

На подоконнике – два небольших лимонных деревца.

Они погибнут через несколько лет от холода. Уехали отдыхать в Дом отдыха и забыли закрыть форточку в морозы.

Покрытая старой маминой ковбойкой клетка с щеглом Сёмой.

Через год или через два, кажется, я выпустил его, в августе…

Сколько дней или лет ты прожил на воле, Сёма? У нас тебе было неплохо, газету в клетке и воду я менял каждый день… корм покупал в Зоомагазине на Ленинском. Ты даже пел в неволе и смешно разговаривал сам с собой на своем языке, но в твоем пении слышалась тоска… по лесу, по полю, по свежему ветерку, по другим щеглам и щеглихам. И я отпустил тебя… открыл настежь двустворчатое окошко и приподнял решеточку-гильотину. Ты вылетел не сразу… посидел рядом с выходом, почистил клюв, осмотрелся, выпорхнул и был таков.

Я смотрел, как ты летишь, воспаряешь в небо. Через несколько секунд ты исчез в московском мареве. Навсегда… Я был так рад за тебя. На маминых ресницах я заметил слезы.

Плакала она и в тот вечер, гладила на кухонном столе мой первый галстук и плакала. От покрывавшей галстук влажной марли валил пар. Мама трогала утюг мокрым пальцем, утюг грозно шипел, и вспоминала, как ее саму принимали в пионеры в нетопленном военном классе их подмосковной школы. Галстук ей бабушка вырезала из своей старой блузки. Из-за горизонта доносилось грозное буханье пушек. Немцы рвались к Москве. Бабушка тихонько шептала дочке: «Не бойся, глупенькая, хуже не будет».

…

Вечером перед приемом я не находил себе места от волнения. Меня, советского третьеклассника, особенно волновал переход как бы на новый этаж жизни. Кажется, я не верил в сомнительные лозунги коммунистической пропаганды (утверждавшей, что пионер… с компасом в кармане и глобусом в руках, с линейкою подмышкой и змеем в облаках… он честен и бесстрашен на суше и в воде, товарища и друга не бросит он в беде… в трамвай войдет калека, старик войдет в вагон – и старцу и калеке уступит место он), но и иммунитет от ее ядов я еще в себе не выработал, внутренний бунт еще не поднял. Это произошло позже, во время вступления в комсомол, как реакция на попытку агрессивного промывания мозгов.

Но и бесследно для меня, эта, вторая после «октябрятской», государственная идеологическая атака не прошла.

Особенно меня почему-то волновал этот алый галстук, который я отныне должен буду носить на шее, знак принадлежности к пионерской дружине имени малолетнего героя Полесской крепости Петра Коростяного, который отказался покинуть крепость, а потом что-то там геройски переплыл. Уже во времена перестройки мне случайно попал в руки его некролог. Оказалось, пионер-герой попал таки к немцам в плен и несколько лет батрачил в Эльзасе, после окончания войны был возвращен на родину, где связался с нехорошими парнями и загремел в лагерь за бандитизм, получив сталинский четвертак, но вышел через семь лет и мирно дожил свою жизнь на свободе.

Цвет галстука меня завораживал, я млел и таял, глядя на него, погружался в непонятный мне самому экстаз. Его огненность и нежная шелковистость заставляли меня дрожать и грезить наяву.

Я ужасно хотел стать космонавтом. И бродить в пионерской форме и галстуке «по пыльным тропинкам далеких планет». Искать там свою судьбу.

И девочку… с зелеными глазами и таким же галстуком на шее.

…

Принимали нас в пионеры – во Дворце пионеров на Ленинских горах. Как и полагается, в торжественной обстановке.

Построили в вестибюле. Школьная пионервожатая, кособокая и косноязычная тетка лет сорока витийствовала минут двадцать. Призывала нас «мыть руки, всегда быть бдительными и непримиримыми с врагами нашего социалистического государства, беречь народное добро и собирать металлолом» и в итоге «продолжить и завершить дело мирового коммунизма». Жестикулировала и жутко выпучивала глаза. Тетку эту дети боялись.

Затем мы давали клятву, повторяли хором: «Перед лицом моих товарищей… жить, учиться и бороться… как завещал великий Ленин…»

Потом нам прицепили пионерские значки и повязали галстуки. Зазвучала песня – Взвейтесь кострами синие ночи…

Будьте готовы, нахраписто повторяла пионервожатая.

Всегда готовы, отвечали мы нестройным хором. На что мы были готовы, я не понимал. Руки я и так часто мыл. И металлолом собирал.

Затем нас повели в концертный зал.

…

По дороге домой я недоумевал: «Вот, на мне алый галстук. Но ничего не изменилось, ни во вселенной, ни во мне из-за этой тряпки на шее».

Только по-маленькому хотелось жутко. Процедура затянулась на несколько часов, а отпроситься и сходить в туалет я постеснялся.

Момент икс наступил, когда я выходил из лифта, на нашей лестничной площадке. По телу пробежала волна острой боли… терпеть дольше резь в паху не было сил.

Я присел… и описался.

Полегчало.

И тут же сверкнула мысль: «А если кто увидит? Соседи. Дети нашего двора».

В подъездах тогда не было замков, и мы часто носились по чужим лестницам. А если сюда случайно поднимется та, зеленоглазая?

В ужасе сорвал с себя галстук и попытался затереть им лужу. Не вышло.

Заплакал от бессилия и стыда.

Впал в прострацию. Сидел на холодном полу у нашей входной двери и дрожал.

Там и нашла меня бабушка, приехавшая к нам в гости. Заохала, ввела меня в квартиру.

Матери пришлось срочно стирать галстук, трусы, носки и школьные брюки. Мыть и сушить сандалии.

Пол на лестничной площадке вымыла бабушка.

Грегор провел последние двенадцать лет жизни в тюрьме.