– Ну, скорее гей, чем нет, – сказал я. – Но это… скорее потому, что женщины менее склонны затаскивать юношей в постель, чем иные мужчины.
– Кто это был? – спросила мама, хмурясь.
– Ты не знаешь, – сказал я, отвернувшись.
Но это была ложь. Одного она точно знала, он был вхож в наш дом и сделал то, что сделал, когда приезжал к нам на дачу однажды летом. Это было так давно, что я и не помнил уже, сколько лет прошло. Однако после произошедшего на выпускных экзаменах я получил все отличные оценки, потому что этот «друг нашей семьи», мамин товарищ по работе, с которым они когда-то учились в институте или в школе, я уже этого знаю, был председателем Московского ГорОНО. Это был первый урок о том, что секс – это отличный товар. Но я не могу сказать, что я с тех пор ещё хоть раз так же продался, не оттого, что я такой уж чистый, просто не представилось возможности, но я запомнил это на будущее. После все мои приключения на этом фронте были единичными и случайными, после каких-то вечеринок. Так что нет, никакой системы в моей сексуальной жизни не было, потому что её самой почти не было.
– И что мне теперь… жениться? – я разозлился, что меня принуждают ещё как-то прикидываться или… чего они от меня хотят?! – Мам, если вы лишите меня средств к существованию, что я, по-твоему, сделаю? Не думай, что любителей мальчиков так мало. Придётся пойти на содержание к какому-нибудь слюнявому развратнику.
– Ты понимаешь, что за это можно сесть в тюрьму? – спросила мама.
Превосходно… За то, что мне меньше повезло в жизни, чем нормальным людям? За то, что в наш дом проникло зло, растлившее меня в мои пятнадцать или шестнадцать, меня ещё выбросят на улицу, а потом, если что и в тюрьму? Мама…
– Послушай, Марк, я на твоей стороне. Что бы ты ни делал, что бы ни думал о жизни… Я хочу сказать, не надо шокировать остальных в нашей семье, хорошо? Иначе все имущество достанется каким-нибудь сто десятым внучатым племянникам наших дедушек, а не тебе. Тебе это надо?
Вот мама, всегда была самым ценным членом в нашей семье. Причем членом в самом широком смысле слова. Не стала ни кудахтать, ни ахать, сразу к делу. Поэтому с мамой мне было общаться проще всего. С отцом нет. Он слишком холодный, закрытый человек. Даже выражение его лица никогда не меняется, о чём он думает на самом деле, я никогда не мог бы догадаться…
И только бабушки и дедушки с обеих сторон обычные традиционные и жизнерадостные люди, которые прожили свои длинные интересные жизни всем на зависть ярко и быстро, потому что знали много горя и радостей. Они пережили то, чего я, мне кажется, никогда не смог бы выдержать: ни войну, ни голод, ни страх репрессий, о которых говорят так много, один мой дед, тот самый генерал, попал в лагерь перед войной, но он был из тех счастливцев, кто вернулся и после воевал как герой. Страннее всего то, что он не только не рассказывал об этом, и о войне не любил, как и остальные, но и никогда не держал обиды за несправедливость. Искренне никакой несправедливости не видел, так и говорил на мои изумлённые вопросы: «Время было такое». Так что да, мои бабушки и дедушки никогда не смогли бы понять и принять мой способ существования.
Это они ещё не знали всего, что я, вскоре после того как вышел из клиники после лечения от наркотиков, всерьёз увлёкся ещё кое-чем: пользуясь тем, что мама работала в министерстве внешней торговли, я заинтересовался этим, то есть возможностями, которые она, конечно, использовать не могла, и даже не думала об этом, а я, на волне развития кооперации и мелкого предпринимательства задумался о том, что я могу использовать информацию, которой владела мама: о контрактах и планах министерства. Ведь сводить и соединять тех, кто выгоден друг другу, и иметь с этого небольшой процент – невинное развлечение, которое постепенно стало увлекать меня и даже приносить небольшой доход, на карманные расходы, как говориться.
Но лишиться наследства… а наследство… вообще-то, было, что терять. Я посмотрел на маму.
– Ладно… я всё понял. Мне девушку завести?
– Прекрасная идея, – кивнула мама, улыбаясь одними глазами.
Идея была хороша, вот только исполнить её непросто. Какая девушка согласиться встречаться так, как хотелось бы мне, просто изображая отношения? Вот, о чём я подумал, когда увидел Таню Олейник на вступительных: она стала бы идеальной девушкой для меня, потому что она мне нравилась. И я мог бы гордиться ею перед всеми, а мне не хотелось даже думать о девушке, которая мне не нравилась бы внешне. Но у Тани был парень…
Однако оказалось, никакой он был не парень, а жених, и к началу учёбы уже Таню бросил…
Я так и спросил её, когда мы ехали на Кузнецкий.
– А парень твой не против? Ну, что ты в манекенщицы собралась?
– Парень? Нет у меня никакого парня, – сказала Таня.
– Летом был, – не унимался я. – Я тебя с ним видел.
Таня посмотрела на меня. Долго смотрела, будто раздумывала, что сказать.
– Слушай, Марк, ты ведь… Почему ты увязался за мной?
– Странный вопрос, – усмехнулся я. – Понравилась.
Она долго смотрела на меня, потом покачала головой, улыбаясь чуть-чуть и только губами. Нас покачивало в вагоне метро на диванах с большими толстыми пружинами, старые-престарые вагоны, кажется, что они тут ездят с первых лет метрополитена. На «Кольцевой» таких много и на всех старых ветках.
– Нет, Марк. Ты… не хочешь быть со мной. Ты хочешь… быть мной.
Я засмеялся, смущаясь, и откинулся на спинку, чтобы больше не смотреть в её глаза. Вообще-то я впервые встретил человека, который так легко проник в мои мысли и даже чувства, ибо во мне, человеке тонкой организации, чувства возникали быстро, правда, как правило, мимолётно и почти не оставляя следов, что утомляло и заставляло чувствовать себя убогим. Хотя, не могу сказать, что во всех окружающих я постоянно наблюдал душевную глубину, не чувствуя её в себе. А может быть, к себе я был более строг… Не то, чтобы я хотел быть женщиной, отнюдь, меня это вовсе не привлекает, женщины в основном так глупы и слабы, и к тому же кажутся мне нечистоплотными, что я никогда женщиной быть не хотел и себя женщиной не представлял. Но вот Таня… она будто и не женщина, сексуальный эльф, или ангел. И да, сейчас она была права, я ещё не знаю, что именно меня привлекает к ней, что именно тянет, то, что она тот самый Олейник, что вызвал восхищение Вальдауфа, вернее, та самая, или то, что запомнилась мне ещё летом, потому что во всей пёстрой толпе поступающих я увидел только её, или то, какой она выглядела сейчас, здесь, в подземелье метрополитена, светя ногами, волосами и своим чудесным лицом…
Мы вышли из метро, я посмотрел на Таню, и сказал, решив, что иметь её другом было бы очень полезно, потому что вообще-то друзей у меня не было. Те, что были прежде, двое друзей с которыми я был близок с детства, умерли, а новых завести мне было негде, не в наркологической же клинике. Хотя там я мог бы… но не случилось.
– Ладно, Таня, ты… права, – я решил быть откровенным, лучший способ привлекать к себе людей – это быть собой. А Таню я хотел привлечь.
– Так зачем потащился за мной? – Таня снова немного улыбнулась вбок.
– А ты хотела, чтобы Богдан пошёл?
Она нахмурилась, будто не сразу поняла, будто не могла вспомнить, что за Богдан такой.
– Курилов? Разве Богдан знает город? Он же… откуда-то издалека.
Я засмеялся.
– Ну ты даёшь, парень буквально сходу влюбился, а ты не заметила?
Таня лишь пожала плечами, будто недоумевая.
– Влюбился… ерунда какая. Он же меня не знает.
– «Не знает», – засмеялся я. – Чё тя знать-то, глянул и поехал головой. Меня и то забирает.
– Чепуха, – Таня махнула рукой, не жеманясь. – Сегодня «поехал», как ты говоришь, а завтра опять трезвый. Приехал.
– Ты странная.
– Да нет.
– Тебя парень твой бросил? – спросил я в лоб.
Таня даже остановилась и посмотрела на меня.
– А?.. а, да, – она кивнула, опустив голову. – Бросил, да.
