Карина устроилась у окна, уставилась в окно.

Ночной город поблескивал желтыми огнями, манил, словно пытался обнять и остановить.

Но она представляла себя рыцарем на закованном в железные латы коне, который прорезает мечом темноту и мчится к большому и светлому, что поселится однажды в душе. И этот лениво дремлющий человек в форме будет ее оруженосцем.

«Господи, что за чушь у тебя в голове! – одернула себя, прислонившись лбом к холодному стеклу. – Точно лечиться надо».

В кассах автовокзала купила билет в один конец и устроилась в кресле – до отправки оставалось меньше получаса. В груди трепетало волнение, закипая и разливаясь по венам. Адреналин стучал в висках. Она впервые ослушалась всех! Она впервые в жизни действовала сама, не спросясь разрешения, не согласовав, не обсудив и взвесив с кем-то все «за» и «против». И это ощущение полной свободы и возможности управлять своей жизнью напоминало бунт, глоток свежего воздуха.

Направляясь к рейсовому автобусу, Карина поймала свое отражение в темном стекле – взъерошенная, будто воробей, тревожная, с лихорадочно горящими глазами и растрепанным хвостом. Девушка, которая начинает новую жизнь.

Она впорхнула в салон, пробежала в самый хвост, чтобы устроиться в углу, на диванчике. В ноги дул, согревая, горячий воздух. Она ехала по городу, прощаясь с ним и обещая вернуться совсем другой – обновленной, цельной, точно знающей, чего она хочет в этой жизни. Вернется, чтобы жить по-настоящему. Не завтра, не послезавтра. Может, ей для этого потребуется месяц… или два. «Да, два месяца, это наверняка». Через два месяца будет совсем весна, она заполнит эти улочки, умоет покатые крыши и позолотит купола соборов. А над реками будут парить белокрылые чайки.

Карина подремывала, чувствуя, как бесповоротно меняется ее судьба.

Конец марта, Смоленская область

Когда Карина вышла из автобуса на старенькой, еще советских лет, остановке у заснеженного поля, над ним поднималось солнце. Тонкие, словно паутина, ванильно-розовые облака тянулись над черной кромкой леса. Карину никто не ждал. Сотового не было, перезвонить и уточнить она уже не могла, куда идти дальше – не знала. Посмотрев вслед отъезжавшему от остановки автобусу, вздохнула, плотнее закуталась в куртку.

Подстелив на скамейку рюкзак, уселась на него и приготовилась ждать. Обещали встретить.

Первое время в голове роились мысли, беспокойные, шальные. Собраться, пойти назад, в город. По крайней мере, не замерзнет. Вспоминала, когда следующий автобус, чтобы добраться до поселка. Выходило, что еще через четыре с лишним часа.

Пальцы на ногах быстро замерзли, да и колени под тонкой джинсой – тоже.

Девушка встала, принялась ходить взад-вперед. Подпрыгивая то на одной ноге, то на другой, старалась согреться. Терла колени. Дышала на заледеневшие пальцы и опасливо поглядывала по сторонам: неяркое солнце освещало пустырь за остановкой, поля и будто живой, враждебный лес.

– Нда-а, вот тебя угораздило, – девичий голос за спиной.

Карина вздрогнула, резко обернулась: веснушчатая девчонка, на вид – подросток совсем: серая вязаная шапка из мохера, темный бесформенный пуховик ниже колен, в каком не каждая пенсионерка выйдет «в люди», валенки с галошами. Оглядела всю с ног до макушки, покачала головой, кивнув на демисезонные ботинки девушки:

– Не по погодке-то обувь, или не предупредили тебя? – не дождавшись ответа, махнула рукой: – А впрочем, какая разница. Доберемся, переоденешься, красоваться тут не перед кем.

Карина нахмурилась:

– Да я и не красуюсь… Я…

Незнакомка засмеялась:

– Да брось ты, я ничего такого не имела ввиду. Я о том только, что еще ночью подмораживает, а днем слякоть, в таких ботиночках по поселку не походишь… Да и не зачем… – Стянув в руки мохнатую рукавицу, потянула руку: – Меня Младой зовут.

Карина сжала протянутые пальцы – едва-едва. Млада покачала головой:

– У-у, заледенела вся. Бери мои рукавицы!

– Нет, не надо, – Карина запротестовала, но ее новая знакомая настойчиво сунула рукавицы в руки. Карина вздохнула: – А сама как?

– А сама в карманы спрячу. Я уже привыкла…

В самом деле, Млада сунула руки в глубокие карманы невзрачного пуховика. Кивнула в сторону леса:

– Пойдем! К заутрене еще успеем, матушка Ефросинья обрадуется.

И шагнула на мерзлую землю, на едва заметную под выпавшим инеем тропу.

– Мы через поле пойдем? – Карина ужаснулась.

Млада кивнула:

– Так быстрее, напрямки, по полю, потом лесом. Через полчаса будем на месте. А если по дороге, то километра на три больше. – Она остановилась, настороженно посмотрела на гостью, ожидая, что та решит. Добавила с сомнением: – Замерзнешь совсем…

Карина вздохнула, шагнула следом:

– Пошли, раз ближе.

Она рассчитывала, что Млада ей что-нибудь расскажет о поселении, но та отвечала уклончиво. «Матушка все расскажет». «Матушка тебе лучше все покажет». Шли быстро, Карина быстро запыхалась, поэтому прекратила приставать с вопросами, пошла молча.

Прошли пролеском, миновали подзастывшую, пахнущую прошлогодней листвой и гнилью, речушку, черную сейчас, в тонкой корке льда. Перебрались через мосток. Млада немного замедлила шаг, оглянулась через плечо:

– Никак согрелась?

Карина кивнула, поправила съехавшую с плеча лямку сумки.

– Согрелась. Долго еще.

– Так пришли уже, – Млада засмеялась, да тут же осеклась, будто поперхнулась смехом – у тропы их ждала темная фигура.

Черная юбка в пол, черная куртка. На голове – темно-серый платок, из-под которого виднелась узкая полоска хлопкового платка, белого, с наивным бирюзовым узором. Карина сразу узнала женщину: по строгому, пробирающему насквозь взгляду, высоким скулам, по непримиримой осанке. Ефросинья.

Млада сразу посерьезнела, сжалась и ссутулилась. Склонив голову к груди, торопливо и будто опасливо обошла матушку, пробормотала:

– Доброго здравия, матушка, вот – исполнила твое поручение, привела новую послушницу…

Ефросинья кивнула, протянув руку, замерла – Млада ловко поднырнула под ладонь, подставив макушку для снисходительного поглаживания, бросив на Карину быстрый взгляд, поспешила дальше, оставив девушку с наедине с Ефросиньей.

– Ну, здравствуй, Агата…

Карина опешила.

– Я Карина, я вам звонила… – девушка с ужасом поняла, что пожилая женщина ее с кем-то путает.

Но та прикрыла глаза, жестом велела замолчать:

– Все мирское оставь здесь. Мысли мирские, греховные, заботы. Отныне имя твое сестра Агата, пока не очистишься, как слеза Богоматери. Тогда верну тебе имя прежнее. Но только тогда. Поняла? – Карина послушно кивнула. – И коли спрашивать тебя кто станет, всем имя называй, данное сейчас. Поняла ли?

– Поняла. Сестра Агата.

Ефросинья удовлетворенно вздохнула – втянула колкий воздух и медленно выпустила его из груди: белая нить пара взвилась вверх, легла на ивовые ветви.

– Хорошо… – проговорила сухо. – Пойдем. Сегодня начнется твое послушание. Первое время – самое сложное. По нему пойму, можно ли спасти душу твою, очистить…

– А что, бывает, что нельзя? – Карина старалась не отставать.

Ефросинья замедлила шаг, посмотрела с издевкой:

– Неужто думала, что дьявол так просто от паствы своей откажется?

– Дьявол? – Карина нахмурилась, не понимая. В голове снова мелькнула мысль, что ее с кем-то спутали. – Я вроде ничего такого не делала…

Ефросинья усмехнулась:

– Не делала, говоришь? Отца с матерью ослушалась, в блуде живешь, лицедейством занимаешься: что ж это как не дьявольские проделки?

Девушка стыдливо промолчала. Матушка заговорила строго:

– Это оно только кажется, что живешь как все, значит, не грешишь. А только не замечаешь, что город погряз в грехе и во блуде, как Содом и Гоморра. Все, все прогнило. Даже дети, агнцы божии, и те с мальства́ к бесовским гаджетам привыкшие… Дьявольские игрища пока небеса не разверзнутся и не поглотят обитель дьявола и греха.