В октябре начали репетировать «Замерзшую пучину»: роли достались Коллинзу, Чарли Диккенсу, Джорджине, Мэйми и Кейт — для Кэтрин раньше роли как-то находились, но не теперь, когда она стала толста и утратила остатки красоты: ее даже из дома услали, ибо там производилась перестройка под сцену и зрительный зал, и она уехала в деревню к Макриди.

Ставить решили с размахом, рассчитывая потом гастролировать, Чарли пригласил знакомого молодого композитора написать музыку, три художника трудились над декорациями, сделали массу технических устройств для показа моря, снега, заката и даже северного сияния. Премьера состоялась 6 января 1857 года, всего дали четыре спектакля, аудитория каждого — 25 человек… Теккерей, присутствовавший на одном из представлений, сказал, что Диккенс мог бы хорошо зарабатывать, пойди он на сцену по-настоящему.

Диккенс — Бульвер-Литтону, 28 января: «Нет ничего более неудачного и вредоносного, чем наша палата общин, да и весь парламент в целом». В марте он ездил с Коллинзом в Брайтон, в апреле с Кэтрин и Джорджиной в Рочестер, чтобы осмотреть перестраивающийся Гэдсхилл, в июне завершились выпуски «Крошки Доррит»: героиня выходит замуж за Кленнэма, спасшего ее семью и годящегося ей в отцы. В «Холодном доме» была та же ситуация, но старик вернул девушке свободу, чтобы она вышла за молодого. Здесь — нет. К чему бы это? И совсем исчезли долгие описания прелестной «обломовщины» — просто герой с героиней «пошли туда, где ждала их скромная и полезная жизнь, полная радости и труда на благо ближнему», «а люди вокруг них, крикливые, жадные, упрямые, наглые, тщеславные, сталкивались, расходились и теснили друг друга в вечной толчее…». Любопытно: в романе на сей раз нет классического диккенсовского злодея (вообще-то формально есть, но он опереточный и совсем не страшный): зло воплощают так называемые «нормальные люди» — «крикливые, жадные, упрямые, наглые, тщеславные»…

В «Крошке Доррит» имеется еще добрый десяток сюжетных линий, страшных и смешных, о которых мы ничего не рассказываем, дабы не портить вам удовольствие от чтения (этот роман мы включаем в первую пятерку нашего списка), и около сотни персонажей, очаровательных и отвратительных: остановимся лишь на одном из них. Автор пришел в ужас, увидев, какой стала его прежняя любовь, и не удержался от прямой карикатуры, изобразив Флору Финчинг, женщину, которую много лет назад любил герой и которая теперь, овдовев, пытается его обхаживать. Диккенс — признанный мастер передачи каких-нибудь смешных особенностей речи, но тут он превзошел себя:

«— Я, право, не сомневаюсь, — продолжала Флора, сыпля словами с завидной быстротой и из всех знаков препинания ограничиваясь одними запятыми, и то в небольшом количестве, — что вы там в Китае женились на какой-нибудь китайской красавице, оно и понятно, ведь вы так долго пробыли там, и потом вам нужно было расширять круг знакомств в интересах фирмы, так что ничего нет удивительного, если вы сделали предложение китайской красавице, и смею сказать, ничего нет удивительного, если китайская красавица приняла ваше предложение, и она может считать, что ей очень повезло, надеюсь только, что она не из сектантов, которые молятся в пагодах.

— Вы ошибаетесь, Флора, — сказал Артур, невольно улыбнувшись, — ни на какой красавице я не женился.

— Ах, мой бог, но, надеюсь, вы не из-за меня остались холостяком! — воскликнула Флора. — Нет, нет, конечно нет, смешно было бы и думать, и, пожалуйста, не отвечайте мне, я говорю сама не знаю что, вы мне лучше расскажите про китаянок, верно ли у них такие узкие и длинные глаза, как на картинках, вроде перламутровых фишек для игры в карты, а на спине висит длинная коса на манер хвоста, или это только мужчины носят косы, а потом вот еще колокольчики, почему это у них такая страсть везде навешивать колокольчики, на мостах, на храмах, на шляпах, хотя, может быть, это все выдумки? — Флора наградила его еще одним прежним взглядом, и тут же понеслась дальше, как будто на все ее вопросы уже был дан обстоятельный ответ.

— Так, значит, это все правда! Боже мой, Артур — ах, простите, я по привычке — мистер Кленнэм, следовало бы сказать, — и как вы могли столько времени прожить в такой стране, ведь там, наверно, всегда темно и дождь идет, иначе зачем столько фонарей и зонтиков, ну конечно, это уж такой климат, вот, должно быть, прибыльное занятие, торговать там фонарями и зонтиками, раз ни один китаец без них не обходится, а какой странный обычай уродовать ноги с детства, чтобы можно было носить маленькие башмачки, а я и не знала, что вы такой любитель путешествий».

Но пусть Флора толста, смешна и неумна — она лишь добра желает возлюбленному и помогает Крошке Доррит:

«Право же, я просто в отчаянии, что так заспалась именно сегодня, ведь я непременно хотела встретить вас сама, как только вы придете, и сказать вам, что всякий, в ком Артур Кленнэм принимает участие, хотя бы и не такое горячее, может рассчитывать на участие и с моей стороны и что я очень рада вас видеть у себя, и добро пожаловать и милости просим, и вот извольте, никто не догадался меня разбудить, и вы уже здесь, а я еще храплю, если уж говорить всю правду, и я не знаю, любите ли вы курицу в холодном виде и ветчину в горячем, многие не любят, между прочим не только евреи, а у евреев это угрызения совести, которые мы должны уважать, хотя очень жаль, что у них нет угрызений совести, когда они нам продают подделки, а деньги берут как за настоящее, но если не любите, это будет просто ужасно».

Ей-богу, Флора самый обаятельный персонаж во всей книге, так что, видимо, не одно желание злой насмешки руководило автором, а (бессознательно, быть может) неумирающие остатки любви, благодаря которым он создал, пожалуй, наиболее живую из своих литературных женщин. (И реальная Мария Биднелл не оскорбилась, ни в какой суд не подавала — то ли она действительно была очень доброй, то ли не прочла роман.)

«Крошка Доррит» великолепно продавалась поначалу — больше 40 тысяч экземпляров, затем тиражи упали до обычных 32 тысяч; это позволяло получить хорошую прибыль, но для Диккенса было оскорбительно мало. Почему? Слишком много и длинно про социальные проблемы, маловато про любовь… И критики опять бранились: «Сатердей ревью» заметила, что Диккенс «опять не смог привлечь внимание интеллектуальных слоев общества», но «осуществляет очень пагубное политическое и социальное влияние на остальное население»; Теккерей назвал книгу «непроходимо глупой», рецензент «Блэквудс мэгэзин» — «пустой болтовней». На наш взгляд, так сказать можно разве что из зависти — или от полнейшего непонимания.

Лето прошло в Гэдсхилле за ремонтом: армия рабочих почти вытоптала сад, устанавливая водяные насосы, делая новые выгребные ямы и вскапывая клумбы. В это неудачное время по приглашению Диккенса приехал Ханс Кристиан Андерсен — несмотря на предшествующую нежную переписку, гость страшно не понравился, и семья не знала, как и отделаться от него. В июле труппа Диккенса дала четыре представления «Замерзшей пучины», собирая деньги для вдовы недавно умершего коллеги, Дугласа Джеролда; на одном из них пожелала присутствовать королева. Она даже предлагала сыграть спектакль в Букингемском дворце — Диккенс отказался из щепетильности. 4 июля королева посетила спектакль, приведя с собой бельгийского короля Леопольда и принца Фредерика Прусского; записала в дневнике, что пьеса ее «глубоко взволновала», приглашала автора за кулисы, но Диккенс и тут отвертелся, сославшись на то, что не может предстать пред королевой загримированным — ему еще предстояло играть в фарсе, который по традиции всегда шел после основного спектакля. Возможно, он просто робел.

Для вдовы Джеролда денег не хватило — и Диккенс дважды читал перед двухтысячной аудиторией (в Сент-Мартин-Холле) «Рождественскую песнь». Мальчики приехали из Булони на каникулы, чтобы провести первое лето в Гэдсхилле, и попрощались с отплывавшим в Индию Уолтером. Отец и Чарли провожали его в Саутгемптон; 20 июля Диккенс писал мисс Куттс: «Он был угнетен с минуту, когда я прощался с ним, но быстро оправился и вел себя как подобает мужчине».