Мама говорила, Чин Чин присоединился к ним с Нана несколько месяцев спустя после их переезда в Алабаму. Отец тогда впервые полетел на самолете. Взял с собой лишь один чемодан и пачку бабулиных ачомо и махнул в Аккру в переполненном автобусе. Изнывая от жуткой толчеи, от необходимости почти три часа ехать стоя, он от души радовался своему росту, благодаря которому мог глотнуть свежего воздуха, возвышаясь над прочими пассажирами.

Увидев, куда папа направляется, служащие аэропорта «Котока» порадовались за него и пожелали счастливого пути. «Вот бы и нам за тобой, chale[7]», – сказали они. А вот в аэропорту имени Джона Кеннеди у отца на таможне конфисковали его чипсы.

В то время мама зарабатывала десять тысяч долларов в год, трудясь сиделкой у человека по имени мистер Томас.

– Поверить не могу, что мои дерьмовые детки наняли мне ниггу, – часто говаривал он.

Мистер Томас разменял девятый десяток и страдал Паркинсоном на ранней стадии, однако тремор никак не мешал его способности изрыгать оскорбления. Мама вытирала ему задницу, кормила его, смотрела вместе с ним телевикторину – и посмеивалась, ведь нахал не мог ответить почти ни на один вопрос. Мистер Томас успел сменить пять нянек, но все не выдерживали и сбегали.

– Ты по-ан-глий-ски по-ни-ма-ешь? – орал старик каждый раз, когда мама приносила ему оплаченные «дерьмовыми детками» полезные блюда, а не бекон, которого он упорно требовал.

Лишь на эту работу маму и взяли. Она оставляла Нана с кузиной или брала с собой, от чего вскоре пришлось отказаться, ведь мистер Томас взял за привычку называть моего брата «мелкой обезьянкой». Все чаще ей приходилось бросать сына одного на всю суточную смену и молиться, чтобы он просто спал до утра.

Чин Чину было еще сложнее устроиться на работу. Поначалу его тоже наняли компаньоном к больным людям, но слишком многие отказывались от услуг, едва завидев папу на пороге.

– Кажется, они его пугаются, – однажды сказала мне мама, но не объяснила, как пришла к такому заключению. Она почти никогда не думала о расизме. Даже мистер Томас, что в принципе не звал маму иначе как «этой ниггой», для нее был просто чудаковатым стариком.

Однако, гуляя с моим папой, мама стала замечать, как американцы воспринимают больших чернокожих мужчин. Отец позабыл про гордую осанку, стал горбиться, сжиматься. Особенно ходя по «Волмарту», где его трижды за четыре месяца успели огульно обвинить в краже. Папу отводили в комнатку у выхода, ставили к стене, охлопывали с головы до ног. Он тосковал по родному дому, чувствовал себя униженным и вскоре вовсе перестал выходить на улицу.

Тогда-то мама и нашла пятидесятническую церковь Собраний Божьих на Бридж-авеню. После переезда в Америку службы остались в прошлом, она старалась брать все воскресные смены, ведь по воскресеньям большинство алабамцев покидало дома ради двух священных обрядов – сходить в церковь и на футбол. Американский футбол маму не интересовал, а вот по службам она скучала. Приезд папы напомнил ей, сколь многим она обязана Господу, какая сила кроется в молитвах. Она хотела избавить отца от его страха, а для этого ей требовалось сперва освободиться от своих.

Церковь Собраний Божьих представляла собой маленькое кирпичное строение, не больше дома с тремя спальнями. На фасаде висело табло, где высвечивались послания, призванные зазвать людей внутрь. Иногда они представляли собой вопросы, вроде «Вы уже видели Его деяния?», «Вы обрели Бога?» или «Чувствуете себя потерянным?». Иногда ответы, например «Обойди весь белый свет, Иисуса лучше нет!». Уж не знаю, эти ли фразы привлекли мою мать, но церковь стала ее вторым домом, местом самых искренних молитв.

В тот день, когда она первый раз туда пришла, в святилище по громкоговорителям играла музыка. Завороженная голосом певца, мама медленно двинулась к алтарю по воле этого бесплотного зова. Она преклонила колени перед Господом и молилась, молилась, молилась. А когда подняла голову с мокрым от слез лицом, то подумала, что может и привыкнуть к жизни в Америке.

В детстве я думала, что стану танцовщицей или епископом Пятидесятнической церкви, женой священника или гламурной актрисой. В старших классах я добилась таких успехов в учебе, что казалось, мне нет иного пути, как пойти в доктора. Шаблонный вариант для любого способного иммигранта, вот только обычно к нему прилагаются сверхзаботливые родители. Маме же было плевать, чем я занята, она ни к чему меня не принуждала. Подозреваю, мною бы больше гордились, если бы я сейчас стояла на кафедре Собраний Божьих и невнятно мяукала сто шестьдесят второй псалом из книги песнопений перед собравшейся паствой. Почему-то все хористы в этой церкви ужасно пели. Когда мне разрешили посещать «взрослые службы», как звали их ребята из церковной школы, я каждый раз пугалась визгливых завываний епископа. Те вызывали неприятные ассоциации. Когда мне было пять, а Нана одиннадцать, мы нашли выпавшего из гнезда птенца. Брат сгреб беднягу в свои большие ладони, и мы кинулись домой. Там никого не было. Там всегда никого не было, но мы знали – надо торопиться. Если мама придет и обнаружит в доме птенца, то либо пристукнет его на месте, либо унесет и бросит где-то умирать. А еще непременно расскажет, как именно поступила. Мама никогда не берегла наши чувства, в отличие от прочих родителей. Если я клала под подушку выпавший зуб, надеясь на приход зубной феи, то наутро просто находила его на том же месте. Нана отдал мне птенца, а сам пошел налить ему молока в блюдечко. Держа в руках крошечное тельце, я ощутила пронизывающий его страх, нескончаемую дрожь – и сама принялась плакать. Нана сунул птенца клювом в блюдце, но тот не стал пить. Его дрожь передалась мне. Вот такие образы и вызывал у меня голос епископа – трясущееся тельце несчастной птицы и перепуганный ребенок. Так что от этой профессии я отказалась.

Следующим вариантом в списке значилась жена священника. По моим наблюдениям, супруга пастора Джона ничем особо не занималась, но я решила подготовиться и повадилась молиться за домашних питомцев всех своих друзей. Например, золотую рыбку моей подруги Кейти, которой мы устроили похороны в унитазе. Глядя, как ее оранжевый хвост уносит потоком воды, я вознесла поминальную молитву. Еще был Бадди, золотистый ретривер Эшли, игривый, озорной пес. Бадди любил переворачивать мусорные баки, которые соседи выставляли на улицу по вторникам. А значит, в среду наутро наша улица вся была завалена яблочной кожурой, пивными бутылками и коробками из-под хлопьев. Мусорщики жаловались, но Бадди упорно гнул свое. Однажды миссис Колдвел, которая и так подозревала мужа в неверности, обнаружила у своего бака трусики, причем не свои, что и стало последней каплей. На следующей же неделе она съехала, а во вторник вечером мистер Колдвел устроился в шезлонге у своего бака с ружьем на коленях.

– Если этот чертов пес еще раз сунется к моему мусору, вам понадобится лопата.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.