15 ноября 2000 г.

Я думал, мне будет больно. Хотел почувствовать этот чёртов щелчок, когда ты выкрикнула «всё кончено». И чтобы всё как в тех романах, что ты читала мне по вечерам. Боль, одиночество, сломанное, нет, даже разбитое сердце.

Я правда хотел, чтобы так было. Но сейчас я смотрю на дверь, которой ты только что хлопнула, и… ничего. Так пусто, Грейнджер, ты бы знала.

Я мечтаю снова почувствовать хоть что-то. Но ты ушла и забрала с собой частичку меня самого. Того, кем я являюсь. Так что мне всё равно. Никак. Хорошее слово. Мне плевать. Как будто меня лишили всех эмоций разом, и теперь я не способен ни улыбаться, ни злиться.

Объясни мне, почему?

Свист, слышимый с кухни, заставляет меня моргнуть и прийти в себя. Я снова смотрю на ручку двери, думаю о том, что наверняка она еще теплая от того, как долго ты её держала. Я знаю, что виноват. Но я даже не сожалею. Ты выжгла внутри меня дыру.

И мне нужно, реально, блять, мне стоит сорваться, выбежать на лестницу, схватить тебя за руку, выкрикнуть что-то вроде «я тебя не отпущу». Я не собирался тебя отпускать. Но бежать я тоже не хочу. Ты лишила меня и желания.

Я заставляю себя повернуть голову, оторвать взгляд и не вспоминать твои глаза, полные слёз. Нет, чего-то я всё-таки хочу. Вырвать из своей головы картинку твоего лица. Она отпечаталась в моём черепе — твои мокрые после дождя волосы, щеки, с размазанной на них тушью, уголки губ, испачканные в помаде, и пальцы, сжатые в кулаки до капелек крови на ладонях.

Она заставляет меня что-то чувствовать, а я не хочу помнить, что я всё еще человек, потому что тогда мне должно быть больно. Я боюсь боли. Она слишком настоящая и реальная, мне это не нужно. Это просто какой-то абсурд, не правда ли?

Всё еще слышу свист чайника, который ты поставила, и он меня даже не бесит. Из нас двоих кричит сейчас только он, и я не против. Я чувствую себя статуей. И впервые в жизни не знаю, что мне делать дальше.

Делаю шаг, второй, третий, земля под ногами плывёт волнами. Отвратительное ощущение — не чувствовать опоры. Не стало тебя и не стало стабильности. Ну и на кой хуй мне такая жизнь?

Я должен злиться. Или расстраиваться. Но я просто выключаю плиту и опираюсь о стену. Пялюсь в окно, пока капли воды стекают по стеклу вниз. Ты вернёшься? Или ты побежала под этим ливнем к тому, к кому всегда хотела? Он идеальный, тихий, послушный, стабильный. Да, вот чего ты искала. Теперь я будто знаю каково это — потерять свою стабильность, не чувствовать опоры под ногами.

Капли дождя красивые. Эти струйки, складывающиеся в красивый узор на чуть запотевшем окне. Я думаю, могут ли они повторяться или это всегда уникальный узор. И почти слышу, как ты смеешься за моей спиной. Ты так любишь выставлять меня идиотом, а я люблю твой голос. Ты стала бы прекрасным учителем.

Вместо этого ты стала аврором.

И тебе было плевать на моё мнение полгода назад. Тебе плевать на него сейчас. По крайней мере я рассчитываю на это. Потому что если нет, то я не понимаю, зачем ты бежишь через этот ливень. Или стоишь под дверями подъезда на улице.

Не знаю.

Мне нравится думать, что тебе не больно.

Тогда у этого всего был бы смысл. А так это просто ссора, из-за которой ты ушла. А я так и остался стоять. Мне не стыдно, что я не побежал следом. Я не знаю, что сказать тебе, никогда не знал. Ты всегда лишала меня дара речи. Дыхания. Желания обладать чем-то кроме тебя.

Ты была моим всем. А теперь я стою и смотрю на окно, как умственно отсталый. И квартира все еще пахнет тобой. Твое вино все еще на столике у камина, потому что я хотел, чтобы ты со мной посидела. Но ты сказала, что с тебя хватит.

С меня тоже.

Мне надоело чувствовать хоть что-то.

Надоело быть живым.

22 ноября 2000 г.

Полагаю, что жизнь продолжается в любом случае. Галстук сегодня слишком давит на кадык, я это чувствую, и почему-то это ощущение чего-то лишнего на коже первое этим утром, что снова запускает меня и мой мозг.

Мне просто кажется, что я теряюсь в пространстве и времени, и всё вокруг проходит мимо меня. Ты правда думаешь, что мне не плевать на это? Нет. Всё равно. Всё течет, меняется, люди что-то делают. Просто… живут, в общем-то. Я наблюдаю за этим со стороны, и мне смешно.

Неужели яркое солнце или дождь — это так важно? Люди кажутся мне глупыми. Они хмурятся при пасмурной погоде и радуются солнцу. Не знаю. Мне просто всё равно. Не чувствую себя частью толпы.

Сегодня я увольняюсь из Министерства. Давно руки чесались, но ты всегда перехватывала моё заявление.

Нет, Драко, тебе нужно восстановить репутацию.

Нет, Драко, так мы будем ближе.

Я усмехаюсь себе же в зеркало. Тебе нравится быть сейчас ближе ко мне, м, Грейнджер?

Нет, Драко, это лучше, чем работать под крылом у твоего отца.

За Люциуса мне не нужно переживать. Я не обязан его любить. Как в любой чистокровной семье, я имею право просто тупо ждать, пока этот старик умрёт. И я не обязан заботиться о нём, целовать, обнимать, поддерживать, ждать после работы и волноваться, блять, каждый раз, когда он выходит из дома на работу.

Так что лучше я буду работать у него. Там есть многое, чего ты никогда мне не дашь. Раньше я считал всё это необходимым, теперь нуждаюсь в избавлении от всего, что люди зовут «любовью».

Хотя бы мне не придется смотреть, как Уизли тащится к тебе под юбку, а ты не слишком-то рьяно этому сопротивляешься. Может, я не прав. Но сейчас какая уже разница, не правда ли?

Всё министерство в курсе. Но я никак не могу понять, что за версия у них крутится на языке, у всех этих остолопов из Отдела Магического Правопорядка. Скитер думала, я сделаю тебе предложение. Я тоже так думал.

Но в любом случае, я, кажется, виноват. Хочу посмотреть тебе в глаза и увидеть, что ты сожалеешь об этих сплетнях. Что ты сказала только Джинни, а та только Парвати, а она только Браун и теперь знает всё Министерство. И что ты не думаешь, как все. Ведь мы знаем истинную причину.

И она не в изменах, не в работе, не в друзьях. Она… во всём. Мы просто не сошлись. Так бывает. Мне нравится оправдывать наше упрямство тем, что мы просто не подходим друг к другу.

Полагаю, ты меня избегаешь, потому что, когда я ставлю у твоего секретаря подпись на заявлении, ты так и не показываешься на глаза. Не знаю. Тебе стыдно? Больно? Не хочешь выглядеть разбитой или добивать меня своим очевидным счастьем? Хочу, чтобы ты была счастлива. Хотя бы без меня.

Но в голову упрямо лезут картинки того, как я заглядывал к тебе в кабинет с утренним кофе. Как исчезал в своём отделе Сотрудничества, а потом всё равно вытаскивал тебя на обед. Пока они тебя не повысили. Пока не стали отправлять на задания на границе смерти. Пока ты чуть не умерла у меня на руках.

С тех пор я не мог смотреть тебе в глаза полтора месяца.

Я мог видеть только твоё лицо, искаженное болью. И слышать свои мольбы.

Гермиона, пожалуйста, останься.

Гермиона, они того не стоят.

Гермиона, это опасно для твоей жизни.

Я жалок?

Я жалок.

Я думаю, что это всё правильно и так должно быть, не давая решетке лифта закрыться прямо перед моим носом. Пустой. Отлично, чем меньше знакомых лиц и косых взглядов, тем проще.

Мне всё ещё хочется оправдаться. Выкрикнуть им, что всё было не так, никто никому не изменял. Мы всего лишь так погрязли в этом водовороте из ошибок и недомолвок, что оба привнесли достаточно в это расставание.

Тупое слово.

Оно жжет на языке, когда я пытаюсь произнести его. И в горле поднимается желчь. Мерзкое слово. Мы не расстались. Ты устала и ты ушла. И я не могу тебя винить, хотя, кажется, делаю это.

И я почти убеждаю себя, что даже больше виноват перед тобой, когда ты появляешься вдали.

Я матерюсь себе под нос и вжимаю кнопку лифта сильнее в стену, надеясь, что он поедет. Но он не двигается с места. И мне хочется провалиться.

Ты улыбаешься, но я знаю, что улыбка вымученная, выхватываешь стопку документов у ассистента и слушаешь короткий доклад. Я вспоминаю, как стоял рядом или за спиной, иногда просто укладывал подбородок тебе на макушку и слушал. А ты после моего ухода просила об отчете еще раз, потому что никогда не могла сосредоточиться.