У кубинского старосты были две «рабыни» – подруги его невесты на Острове Свободы. Они, собственно, и готовили всю еду, Мигелю оставалось только снисходительно открывать рот. Мулатка Беатрис и негритянка Доминга. Вместо прелестей горячего тропического секса Вадик познавал с ними обычную кубинскую кухню: конгри, пикадильо, ропа, арроз и прочее. Егоров периодически угощал девчонок своими бутербродами и маминым вареньем. Те в ответ хихикали и строили глазки, намекая, что секс все-таки возможен. Егоров смущенно отводил глаза и откладывал близкие взаимоотношения в дальнюю перспективу. В нем еще теплилась надежда не разменять золотой настоящей любви на гроши мимолетного секса.

В итоге Вадик беспощадно органично вписался в двести семнадцатую комнату. Общение с кубинцами среди заснеженной России придавало жизни особенную экзотическую атмосферу. Казалось, они контрабандой умудрились перевозить свою солнечно- беззаботную, на первый взгляд, жизнь в наш немытый со времен начала перестройки край. И эта вальяжная необязательность сквозила в любом разговоре.

– Мигель, что за фотографии висят над твоей кроватью? – спросил как-то Егоров, указывая на галерею портретов над его постелью. – Вот это кто? – он ткнул пальцем в пухлую тетку того же оттенка, что и у галлериста.

– Это мама, – по голосу Мигеля было понятно, что его накрывают самые теплые и нежные воспоминания.

– А это кто? – мужик на фото выглядел гигантом по сравнению с толпой, его окружавшей. Шла какая-то празднично-революционная демонстрация, судя по частоколу поднятых вверх кулаков.

– Это папа, – голос кубинца посуровел.

– А это?

– Сестра Милайда, – он от души махнул рукой не только на фотографию, но и, казалось, на всю судьбу сестренки. Похоже, что семья была недовольна ею.

– Это?

– Невеста, – голос кубинца стал серьезным и ответ-

ственным.

– Это?

– Любовница, – заулыбался Мигель.

– А это?

– Любовница, но подальше.

– А это? – глаза Вадима начали округляться.

– Любовница, но совсем далеко, – засмеялся доморощенный Дон Жуан.

– А ты не боишься, что Беатрис и Доминга узнают?

– А они знают.

– Чего?! – Егоров не верил своим ушам.

– Вадя, у нас есть правило: если мужчину захотела чужая женщина, то жена не должна его ревновать, и он может с ней спокойно переспать.

– Ты меня лечишь, нигер.

– Я тебя учу жизни, снежок.

Тема любви вытесняла все из кубинских голов. Все кроме танцев. Мигель прокомментировал эту, как он считал, национальную черту, рассказав анекдот: «Стоит девочка, плачет и одновременно танцует. Ее спрашивают: чего плачешь? Мама умерла. А чего танцуешь? Музыка хорошая».

А вот с музыкой были проблемы. Вкусы соседей не то что разнились – они были из разных галактик. Егоров слушал рок, в основном, Кино и Аквариум. Мигель – кашу из кубинской и российской попсы. Оба не выносили музыкальных пристрастий друг друга.

– Ну почему в такой великой стране почти нет песен о любви? Что ты слушаешь? Твой БГ вообще не понятно о чем поет. Вот у нас на Кубе все песни о любви и чуть-чуть о революции, – укорял Мигель Вадика.

– Поэтому вы у нас учитесь, а не наоборот, – усмехнулся Егоров.

– Цыплят по осени считают, – блеснул белоснежной улыбкой кубинец.

– Новую поговорку выучил? – подколки начали входить в моду их отношений.

Вадик наступил на больную тему для Кубы – экономическое отставание даже от уже развалившегося Советского Союза. При всем очаровании Че Гевары реальность не соответствовала порыву пламенного команданте. Напившись русской водки, кубинцы уже не стесняясь материли Фиделя. Некоторые так преуспели в заочных оскорблениях, что не решались возвращаться на родину после института и брали любыми путями российское гражданство. Мигель в этом отношении был не просто сдержан, а еще и пресекал подобные разговоры, хотя с матом обращаться умел как испанским, так и русским.

Надо сказать, что ненормативная лексика была первыми выученными словами мужской половины иностранных студентов. Вадик как-то оказался свидетелем такого обучения. В комнате сидели первокурсники: русский и кубинец. Жестами они пытались изобразить то, что словами изображать было неприлично, давая названия каждый на своем языке. У них кое-как получалось. В этом сомнительном деле Егорову повезло: Мигель оказался потрясающим учителем.

– Ваш мат – просто жалкое подобие нашего. Я просто поражаюсь, как великий и могучий русский язык остается таким жалким и ущербным на поле мата. Ваше выражение эмоций крайне примитивно. Хуже вашего мата только пиндосы с их мазефаками.

– Чего?!!! – от такого напора Вадик даже вздрогнул.

– Мэ парэ́сэ кэ ла вэ́на дэ ла лэ́нгуа па́са пор ту ку́ло поркэ́ а́бласму́ча мье́рда!

– И что должен обозначать этот набор случайных звуков?

– Мне кажется, что кровь к твоему языку поступает из твоей задницы, потому что ты такое дерьмо несешь! Вот, что это означает.

– Ну а мат где?

– Ихо дэ миль пу́тас. Сын тысячи сук. Теперь доволен?

– Пока нет. Очень с натяжкой можно назвать это матом.

– Па ла пи́нга. Пошел на х**, – Мигель начал заводиться. – Что тебе объяснять? У вас член называют х**м. И все!!!

– И в чем проблема?

– Вы придумали космические корабли и освоили ядерную энергию, но не смогли больше одного названия придумать самому главному для мужчины органу. У эскимосов около двадцати названий снега. Они его любят, жить без него не могут. А вы себя не любите, раз так относитесь к инструменту любви и продолжению жизни.

– А у вас сколько названий? – поинтересовался Вадим.

– Пи́нга, по́йа, пе́не, ра́бо, морро́нга. Кстати, когда ты говоришь, что у тебя много рабо́ты, это очень нескромно.

– Это почему?

– «Рабо́та» по-нашему – это «большой член». А я в душе видел твой член, он совсем не «рабо́та», – Мигель мелко-подленько захихикал. Даже не понятно было, как такому амбалу удавалось издавать такие микрозвуки.

– А ничего, что я под холодной водой стоял? – возмутился Вадик. Все-таки слабым местом мужчины является не только ум, но и космических размеров комплекс по поводу своего достоинства.

– Не оправдывайся, этого не нужно стесняться, – губы Мигеля разъехались до ушей, и Егоров сразу понял, как выглядел бы Джокер в черном варианте. – Ме да де пи́нга.

– Чего?

– Мне по х**, – Мигель выдержал театральную паузу.

– Кстати, на твой маленький пи́нга запала Беатрис. И если хочешь с ней отношений, то не надо говорить «Бамос а асер эль амор» – «Давай займемся любовью», скажи ей лучше «Бамос а сингар» – «Давай п******я».

– Мигель, а нормальные комплименты девушкам имеются? Или все через пи́нга?

– О! Наконец-то ты заговорил о деле, – кубинец поднял руки над головой и возвел глаза к потолку. Он подсел к Егорову и как-то очень по-отечески спросил:

– Вадик, ты ни разу не попросил меня освободить комнату на вечер. Что с тобой не так? Как ты вообще обходишься без женщин? Неужели ты все еще девственник?

– А вот это не твое дело, – краска начала заливать лицо Егорова, беспощадно обнажая правду.

– Давай научу клеить баб? Тебе надо знать несколько фраз, которые разогреют любую красотку. На испанском ничего учить не надо. Я пущу слух, что ты девственник, тебя и так кубинки разорвут. Особенно Беатрис, – он заржал. – А вот для своих русских Наташ бери ручку и записывай подкаты.

Такой искренней заботе Вадим не мог сопротивляться. Мигель без сомнения был профессионалом в деле охмурения женского пола.

– Итак, ты просто подходишь к девушке с улыбкой и, глядя ей в глаза, говоришь один из следующих комплиментов: «Твоя мама, должно быть, кондитер, потому что такую конфетку, как ты, не всякий сделает!», «Дорогая, иди по тенечку – на солнце карамельки тают!», «Ты такая сладкая, что я поправляюсь, просто глядя на тебя!»

– Мигель, какой-то у тебя набор гастрономический. Может, с еды переключишься на другие ассоциации? – Вадиму явно претил такой приторно-пошловатый набор скриптов.