Существовала одна сложность – коммерческие фуры приходили далеко не все. Где-то половине водителей было абсолютно безразлично, чем их загрузят. Так получалось, что шустрые студенты сразу разузнали о местных порядках и с первого же дня забрали под себя весь платный грузопоток, оставив бомжам только официальные трудовые расчеты. Для этого с каждой бригады выделили по одному добровольцу и отправили их к перекрестку с трассой, дабы сразу перехватывать и распределять весь коммерческий поток. Бомжи о такой несправедливости узнали только на четвертый день, поинтересовавшись у местных, по какой причине студенты пашут даже после заката солнца под светом фар грузовиков. И это при том, что сбор арбузов – не самое безопасное занятие: на бахчах водились змеи и скорпионы. Резиновые сапоги в тридцатиградусную жару – не самое приятное дело, но они исправно защищали ноги, а вот с руками было сложнее – змея прокусывала резиновую перчатку на раз. Поэтому, прежде чем брать в темноте арбуз, его сначала пинком откатывали ногой на полметра и уже потом хватали руками.

Стахановские темпы молодежи были высоко оценены бомжеватыми земляками. На следующий день студенческий дозор оказался жестоко избит за хлебание в одно рыло общественных ништяков, и ни одна бригада института не получила ни одной платной фуры. Вернувшись с полей, злые КМС-ники, недовольные мастера спорта и примкнувшие к ним возмущенные студенты других бестолковых в плане спорта факультетов, но имеющие навыки хоть какого-либо мордобоя, отметелили два барака бомжей так, что на следующее утро те не вышли на работу. В дополнение ко всему в качестве моральной компенсации, ну и для «лечения» пострадавших товарищей, была отобрана вся алкогольная продукция. Дело в том, что ханыги платой за погрузку брали исключительно алкоголь, который тогда отпускался по талонам. Для водителей было выгоднее расплачиваться натуральным продуктом, чем деньгами, а бомжи, заработав наличные, ничего не могли купить из необходимой алкогольной заправки, не имея этих самых талонов. Поэтому противник бился отчаянно, представляя грядущие потери. В паре комнат даже попытались забаррикадироваться, но Вася – мастер спорта по тяжелой атлетике – вынес и дверь, и баррикаду одним умелым рывком.

На следующее утро явились парламентеры – трое наименее пострадавших в вечерних баталиях.

– За добавкой пришли? – под усмешки их проводили к студенческим бригадирам.

– Ну, зачем вы так? Мы же по-хорошему. Вот общество скинулось, у местных самогона купили, чтоб разговор смазать.

Вместе выпили мировую. Несмотря на стенания бомжей о тяжелом детстве и апелляций к божьей справедливости, постановили отдавать им с трассы каждую третью платную фуру и вернуть весь алкоголь за исключением ящика дагестанского коньяка в качестве штрафа за беспредел на дороге и за неспособность решать вопросы мирным путем. Вадик и Костя активно участвовали во всех боевых событиях и последующих переговорах, чем заслужили законную долю авторитета своих коллег со спортфака, сдружившись той юношеской бескорыстной дружбой, что не покидает и в зрелом возрасте. Да и что может быть надежнее, чем узнавание друг друга в конфликтной ситуации?

Возвращались они домой арабскими шейхами – в карманах у каждого тяжело и солидно топорщилось по несколько тысяч рублей. Уму непостижимо, как доехали на перегруженном бахчевыми культурами автобусе до дома. Дынями были забиты багажники, а арбузами уложили весь проход Икаруса почти до спинок сидений. Когда случались редкие остановки, народ буквально выползал по арбузам на выход, а поход в туалет всей компанией занимал час. Когда автобус подъехал к институту и началась выгрузка, вернувшиеся неделю назад собиратели картошки прильнули к окнам аудиторий.

На площади перед родной альма-матер разминали ноги уже не собратья по учебе, а победители в пока еще не известном забеге. Их лица излучали ту уверенность в жизни, с которой можно было покорять города. Обитатели арбузного Икаруса разошлись в будущее разными дорогами, но одним курсом – в направлении денег. Средний и крупный бизнес, бандиты, финансовые спекулянты, топ-менеджмент – но это в будущем. А пока автобус помогала разгружать вся чутко реагировавшая на любую халяву общага, и вечером был пир.

Незаметно отплакала осень, затрещала морозами зима, и подкралась зараза-сессия. Какая неожиданность! «От сессии до сессии живут студенты весело, а сессия всего два раза в год», – пела за стеной чья-то гитара, вселяя неоправданный оптимизм и надежду, что и в этот раз прорвемся к заветному зачету сквозь лень и беззаботность общажной жизни.

– Ты в курсе, что сегодня декан на лекции всему курсу перекличку устроила? – спросил Вадика Костя.

– И че?

– А то, что она выписала фамилии всех, кого не было, и пообещала казнь лютую на экзамене.

– У тебя конспекты есть? – нахмурился Егоров, предчувствуя неизбежный армагедец.

– Нет. И никто не даст. Все напуганы до усеру, – покачал головой Гуров.

– Как сдавать будем?

– По нейрофизиологии есть кирпич, но он объемом с «Войну и Мир».

Кирпичом на студенческом сленге назывался любой учебник из-за сопоставимых размеров толщины обоих предметов.

– А экзамен когда?

– Через две недели.

– Успеем.

Для Егорова не было понятия учить предмет, он его читал. В школе стихотворение прочитывалось один, в крайнем случае два раза, если слишком длинное, и просто запоминалось. То же самое касалось всех гуманитарных наук. По остальным Вадик запоминал логику и формулы. Часто предметы ему не нравились, что вызывало внутреннее сопротивление, и это было самым большим препятствием в их изучении. Но учебник по нейрофизиологии человека он прочел как художественный роман. Особенно электрофизиологию.

Как оказалось, они с деканом были влюблены в один и тот же учебный предмет. Это была песня. Егоров недолюбливал химию за некую недосказанность. Пустые клетки таблицы Менделеева навевали сомнение во всей системе. Не помогал даже авторитет создателя русской водки. В биологии тоже не все устраивало – не было должного приложения точным дисциплинам. И тут, как оказалось, существовала наука, обойденная его вниманием, но полностью отвечающая собственным вкусам. Медиаторы, натрий-калиевый насос, мембранный потенциал, синапсы, рефлекторная дуга звучали музыкой для Вадикова сердца. Естественно, никаких двух недель не понадобилось, хватило четырнадцати дней. Все-таки три работы отнимали много времени. На экзамене он первый поднял руку, обозначив готовность к ответу.

– Ну, посмотрим, – тон декана не оставлял сомнений в ее намерениях. – Ни на одной лекции я вас, молодой человек, не видела. Сразу два ставить или поумничаете?

– Галина Петровна, виноват. Пришлось семейные вопросы решать, – уж если Вадик и врал, то грамотно. Ни одно женское сердце не устоит под аргументом семейных проблем.

– И что это за такие вопросы, которые учиться мешают? – декан повидала за свою жизнь разных малолетних проходимцев и под давлением на жалость, как ей казалось, не прогибалась.

– Ну, мама с бабушкиными проблемами не всегда справляется. Приходится подключаться. Не хочу об этом говорить. Давайте я лучше на билет отвечу? – Вадик понимал, что с темы семьи пора съезжать.

Его гоняли долго и основательно, но в итоге он единственный вышел с зачеткой, в которой красовалась надпись «отлично». С пятеркой пролетела даже Алена. Обычно при сдаче экзамена первыми отстреливаются отличники, а в конце троечники. Это абсолютно неверный подход. Нельзя первыми пускать звезд, на их фоне все остальные кометы и астероиды смотрятся ушлепками от науки. А уж если в вашу группу занесло малолетнего вундеркинда или будущего академического светилу, помешанному на науке, то эта черная дыра способна поглотить любые высокие балы. Усердие Вадика дало именно такой эффект. Егоров готовился к сдаче по учебнику и освоил гораздо больший объем знаний, чем давался на лекции. Он углублялся в темы, которые формально не относились к билету, заранее блокируя возможные дополнительные вопросы. После такого сравнения ни у кого из преподавателей не поднялась рука повторить в этот день отметку пять. Вадик запомнил прием и не упускал случая поиграть на контрастах и в других обстоятельствах. На следующий день его вызвали в деканат.