Не приближаясь к метро, Полино-слон пошел по противоположной стороне проспекта. Неслоны, которые двигались ему навстречу, взглядами насильников и подлецов словно приглашали Полино-слона остановиться. Полино-слон не мог себе позволить этого сделать. Ведь этим он очень сильно бы огорчил, а, может быть, и довел бы до неприличной больницы красноштанного слона Владимира.

Однажды слон Соня заблудился.

– Где это я иду? Лучше бы здесь не ходить… Сам себе удрученно шепчу…

Слон Соня переживал справедливо. Юго-западной струей жестковатого приземистого ветра его, такого просторного, вытолкнуло куда-то в конец проспекта маршала Блюхера.

– Нет, ну каких-то маршалов я понимаю, знаю, признаю – ну, Казакова, например, или Жукова… Захарова… А Блюхера – это нет, это мне не надо, оставьте его себе.

Слон Соня смешно и ворчливо бормотал протестные высказывания и удалялся еще глубже в неизвестное.

Слон Соня сам не помнил себя злым, но сейчас, страдая от заниженных температур севернее Невы, хотел всё вокруг отменить и разрушить. Из него в ограниченном количестве стружкой сыпались ругательные пассажи.

Подворачивались колченогие хозяйственные старухи угрожающего вида.

– Всех еще обходить, – вздыхал слон Соня, согревая конец хобота у себя во рту.

– Да уж обойди, развалина! Вымахал, чудовище.

Слон Соня полуприкрыл глазки, всегда доселе готовые к игривости и кокетству, и перешел дорогу, не осмеливаясь ответить злым и несчастным людям.

На морозе у него выпукло проявилась картавость.

«А вот бы осталась она», – подумалось слону. «Так здорово же. Здогово. Я фганцуз, я лучше слон-фганцуз. Гешительно лучше, чем слон на Магшале Блюхеге». Он уже сам себя передразнивал.

Это его развеселило, он радостно расхохотался и непроизвольно затрубил, взмахивая довольным хоботом.

«Эротично, очень эротично звучит. Я и так-то не промах, а с этим манерным, умеренным эффектом…».

Он был прав. Его естественный образ, до этого и так, казалось, не дававший всем покоя, похоже, был завершен.

Он хохотал и трубил еще и еще, оставляя за левым ухом неприятные дома. Из них гавкали, из некоторых окон выбрасывали уловимые легкие предметы.

– Но домой-то уже нужно… Где ты моя, улица Доблести… Ничего похожего здесь нет. Разве что площадь Мужества. Эх… Но где она… И сто́ит ли…

«Нужно, должно быть, продолжить радоваться. Авось и помогут. Иначе мне, когда я большой и мрачный, вряд ли поспособствуют…»

– Пгекгащу ггустить, буду хохотать!..

И – расхохотался.

Плохо что-либо различая на фоне слепящего утоптанного снега, он, тем не менее, обнаружил перемену. Справа, через дорогу, стали появляться какие-то сероухие дружочки.

«Это же дружочки-слоники!».

Слоники сильно смущались, шли чуть впереди, по направлению шага слона Сони, боком к нему, и украдкой глядели на Соню и любовались. Вскоре их стало очень много, кроме того, была видна некая координированность.

– Дгужочки, – вполголоса произнес красивый слон Соня, наблюдая.

Слоники засмущались еще пуще, их щечки порозовели, а ушки волнительно закачались. От вспыхнувшей сильной стеснительности они даже ускорили шаг, и в этом их беге сообща был некий знак, и через минуту до слона Сони, кажется, стало доходить главное. Особенно – после того, как слоники повернули на ужасный проспект Энергетиков, приглашающе останавливаясь.

«Они меня выводят отсюда, помогают…», – затаив широкое дыхание, восхитился слон Соня. «А еще ругался…». «Как отблагодарить-то, не знаю».

Алый румянец признательного смущения проступил и на щечках слона Сони. Идти было, судя по всему, долго, но он уже полностью полагался на незнакомых дружочков.

И, да – румянец – не от мороза. Совсем не от него.

У всех окрестных слонов и слоников были неказистые тяжеловесные мужские имена, кроме слона Ульяны. Слон рефлексировал по этому поводу, не чувствуя себя исключительным, а чувствуя себя наказанным. Пушок зеленоватого отлива на его щечках тоже ненавязчиво выделялся: у всех слонов он был серым. Слон Ульяна думал, что, возможно, это как-то связано с зеленой веткой метро, рядом с которой он жил. Недавно по этой ветке пустили новые поезда, и слон Ульяна не знал, как в них ездить. Смущался и ходил пешком.

У слона Ульяны было собственное помещение, где он спал, дышал и ухаживал за ульями. В свое время слон Ульяна перенес к себе большие ульи с пчелами из опасных загазованных мест и развесил их хоботом у себя в комнате на специальных крючочках. Ему казалось, что пчелы его любят. Не было ни единого повода заподозрить их в обратном. Раз в день слон открывал окно, нацеплял улей в форме обруча на хобот и перевешивал его через высокий подоконник. Мудрый слон полагал, что пчелам нужно дышать и охлаждаться. Они были старыми, держались друг за друга и никуда не летали.

Щурясь, слон Ульяна покачивал хоботом, грел его на солнышке слабого огня. Венок из пчел обдувало ветром, полным запахов пыли и трав. Двадцать шесть лет назад он родился в эту апрельскую декаду. Слон никогда не уточнял день, чтобы радоваться как минимум неделю. Получается, сам своего происхождения до конца не знал.

Вдоль проспекта Седова ходили ублюдки. Ублюдки были одеты в спортивные штаны и несли в руках мешки и бутылки. Здесь часто случались аварии и рывками звучали строгие угрозы. Слон хлопал ушками. Пчелы спали и не копошились. Вчера Слон ел мед и думал, как сварить из него медовое пиво. Друг, Слон-пивовар Владимир недавно погиб, став случайной жертвой поножовщины ублюдков. Нож вошел ему прямо в печень, избавив его от прогрессирующих степеней фиброза. Раньше они с Ульяной пили много пива, слон Владимир терся головой о зеленый пух ее щечек и наслаждался гнусавым звуком ее трубления.

Был еще слон Сидор с тонкими ногами и фактурным обольстительным тылом. Слон Ульяна боялся обольщаться. После гибели Владимира он стал ленив и целомудрен, и, кроме того, ему стало казаться, что слон Сидор – не совсем слон. Не бывает таких резких слонов и чтобы столько сексу в них имелось – думал слон Ульяна. Слон Сидор, к слову, не оплакивал слона-пивовара Владимира и пил в тот вечер с ублюдками, выловленными в прошлом веке из Черной речки.

Когда слон Ульяна, перекинувшись через окно, стал засыпать, пчелы, окружавшие его хобот, наоборот, оживились и стали гулять по улью. Кто-то из них беззвучно гадил шоколадной крошкой. Наверное, с годами слон стал уставать. По будням он работал не с пчелами, а с мухами, и надсадное суетливое жужжание со временем подточило его хрупкую нервную систему. Стало худо с концентрацией внимания. И вот он, результат – стал засыпать среди бела дня, сам того не желая. Устал от насекомых, и повредилась сигнальная система.

Пчелы заинтересовались тем, что у хобота внутри. Десяток из них заполз Ульяне в хобот. Самые немощные увязли в тонком слое защитной слизи, остальные еще имели силы шевелиться. Слон Ульяна зачмокал губами, начинавшими улыбаться. Смешные веки, похожие на морские раковины, задергались. Внутрь заскочило еще больше любознательных пчел, и слон Ульяна непроизвольно взмахнул тяжелым хоботом. Его тут же стали кусать. Слон Ульяна тревожно засопел, просыпаясь, и неосторожно чихнул, разбросав по сторонам всех гостей его сна. Кто-то из них уцелел внутри и повторно укусил слона Ульяну. К одному агрессору подключились другие. Они вылетели из улья, опрокинутого на землю древесного цвета. Счет их шел на десятки.

– Ой, ой, ой, – завыл слон и стал беспомощно трубить, так же панически, как голосит пожарная сирена.