Себя уважать ты не сможешь отныне.

     Всеобщего Сбора заслышав набат,

     В поход соберется даже аббат,

     Но кто же ударит в тот Колокол звонкий?

     И ступит на озеро Страха лед тонкий?

     Лишь тот это будет, кто славу отринет,

     Кто Честь и Отвагу кольчугой накинет,

     Кто жизнь до последний кровинки отдаст,

     Лишь только бы плуг возродил дикий пласт…

<p>

</p>

     Давно отзвучали последние слова баллады, но за столом надолго воцарилась благоговейная тишина. Несмотря ни на что, песня дарила надежду, звала в дорогу, в бой. И оттого, наверное, тем горше было сознание, что слуги Тени первыми нанесли мощный удар. Первыми протрубили в Большой Гонг войны, а Серебряный Колокол, глашатай Всеобщего Сбора, в это время ·молчал ...

     - Чего приуныли, дети мои? - попытался взбодрить товарищей монах. - Негоже носы вешать да грусти предаваться, когда в кружке пенится доброе, славное вино. Выпьем же, братие, за погибель вражьего воинства и чтоб все спиртное у них обратилось в коровью мочу. Помоги в том Святой Дунстан.

     После тоста смиренного святого отца все заметно повеселели и стали наперебой просить спеть одну из песен его обширного музыкального репертуара. Дав знак Аллену подыграть на лютне, монах щелкнул пальцами и, порой фальшивя, начал:

<p>

</p>

     Однажды в трактире усохло вино.

     И с горя хозяин прыгнул в окно.

     Но все же ему повезло, повезло,

     Живым он остался родне всей назло.

     Лишь зад свой о камни изрядно побил,

     А после себе лишь одно он твердил:

     - Какого же черта вино я не пил?

     Ведь даром усохло в бочке оно!

     И бочка усохла, вот странно одно ...

     Но Бог с ней, пузатой, дубовое дно

     Не видел я, что ли ... Усохло вино!

     Но странно, пожалуй, еще тут одно:

     Куда по ночам усыхает жена?

     Помацаешь рядом - лежит и храпит,

     Попозже посмотришь - рубашка лежит.

     А утром проверишь - под нею она,

     Все сонно бормочет: - "Усталая я".

     Так, может, под утро проверить вино?

     Глядишь, и отыщется в бочке оно?

     - Уж лучше бы следом за бабой сходил,

     Ему посоветовал папочка Билл.-

     Найдешь и бочонок пропавший вина,

     Примеришь подарок: остры ли рога?

     Смотри, мне не выколи ими глаза.

     Проверил трактирщик папашин совет.

     На кладбище новый положили букет.

     "От свекра невестке", - на нем написали.

     И бочки уж более не усыхали.

<p>

</p>

     Дружный хохот не стихал добрых пять минут. Смеялись все, даже сохраняющий высокомерную дистанцию Белый. Два моих друга веселились вовсю, выделяясь, пожалуй, погромче остальных: Джон своим оглушительным ржанием требующего кобылу жеребца, Фин-Дари же скрипучим хихиканьем, вообще отвратительным до предела. Как на мой вкус. Монаха упросили исполнить еще пару подобных песен. Правда, тот особенно и не упирался, выдвинув лишь одно требование: его кружка не должна пустовать.

     Раззадоренный успехом отца Тука, Маленький Джон тоже полез в барды. А это было, пожалуй, самое худшее, что он, болван этакий, мог придумать. Ко всем своим прочим "талантам", ну там голос и слух, великан блистал еще одним - умением накачаться вином' по самую завязку. Уже ранее запуганный его прежними музыкальными выступлениями, я втянул голову в плечи и сжался в комок. А глупая публика приготовилась с восторгом слушать. К моей великой досаде, слова и звуки, исторгаемые луженой Джоновой глоткой, были хорошо слышны и через плотно закрытые уши. Вот они:

     У-у, у-у, у-у! Один по горам я иду!

     Вот день я иду, вот второй,

     Об пень спотыкаюсь ногой.

     У-у, у-у, у-у! Хромая, я дальше иду.

     Иду я иду, у-у, у-у, у-у

     И пень тот проклятый кляну.

     А ему что до бедной ноги? И-и, и-и, и-и!

     Темно и не видно ни зги.

     Знать, я заблукал, не нашел перевал.

     И все из-за старого пня,

     Аx-xa-xa-xa-xa-xa-xa-xa!