Иногда память подбрасывала ей день похорон, и это было неприятно, но она никак не могла отогнать жестокие видения. В нос будто наяву ударял густой запах ритуальных трав и плавящегося воска, в ушах начинало звенеть, и её буквально силой затягивало в воспоминания, выбраться из которых было той ещё задачей. И хотя ей казалось, что её сознание в те дни тонуло в тумане, она запомнила всё в деталях.
В тот день, когда Оливия получила записку с ужасным известием, отец послал в школу официальное прошение, чтобы его дочь освободили от занятий на какое-то время и отпустили домой. Конечно, Дамблдор не возражал. Тем же вечером Розье шагнула в камин в директорском кабинете и оказалась в поместье. Кристиан был так бледен, что Оливия всерьёз опасалась, как бы он сам не умер от горя. Смерть единственного сына знатно его подкосила…
Тело Эвана тоже доставили домой из больницы, но Оливия не нашла в себе сил даже взглянуть на него, тогда как отец проводил почти всё время рядом со своим мальчиком. Организацию похорон взял на себя Долохов, который в те дни находился в поместье Розье практически постоянно. Только благодаря его присутствию в доме хоть как-то поддерживалось подобие жизни. Кристиан не захотел никаких гостей, ничего помпезного, никаких случайных любопытных глаз. Только самые близкие. По мнению Оливии, самых близких набралось более чем достаточно. Она не хотела видеть и половину из этих людей.
Церемония проходила в крошечной часовне, что примыкала к фамильному склепу Розье. Некоторые чистокровные семьи до сих пор чтили древнейшие традиции волшебников, корнями восходящие к средневековью и тесно связанные с кельтами, так что Долохов отыскал друида для свершения ритуала. Хотя Оливия хорошо помнила, что похороны матери были выдержаны в классическом европейском стиле, без всяких «штучек», но мировоззрение Волдеморта и Пожирателей Смерти предполагало возврат к истокам, к настоящей, природной магии и отказ от всего, позаимствованного у маглов. Они презирали их традиции.
Погода была под стать событию: пасмурная и мрачная. Свинцовые облака висели низко, то и дело с неба проливалась неприятная ледяная морось. Холод стоял собачий, и Оливия была рада укрыться от всего этого в тёплой и светлой зале. Помещение было довольно маленьким, и гости толпились внутри, пытаясь рассредоточиться вокруг алтаря. Оливии полагалось стоять в первом ряду, подле отца, так что ей пришлось пройти мимо всех, выдержать их взгляды, полные сочувствия, искреннего или же напускного. Она набрала в грудь побольше воздуха, сжала кулаки и сделала шаг, затем ещё один. Каблуки ботинок гулко стучали о камень, и каждый раз ей казалось, что сейчас её нога не найдёт под собой пол и провалится в пустоту. Идти было как никогда тяжело.
Её кузины Нарцисса и Белла с мужьями стояли позади всех, дальше — тётка Друэлла, сестра отца, которую Оливия терпеть не могла, и её супруг Сигнус (наименее любимый дядя Сириуса). Здесь были однокурсники Эвана: два молодых человека, чьих имён Оливия не помнила, и заплаканная девушка. Та самая, с которой он танцевал на выпускном балу и с которой они потом ехали в карете. Кажется, её звали Агата. Светлые волосы украшала чёрная сеточка, под глазами размазалась тушь. У дальней стены стоял низкорослый мужчина с длинной бородой, как у Дамблдора, и в белоснежном балахоне, его лицо скрывала тень от капюшона. Он слишком сильно выделялся на фоне чёрных траурных мантий остальных.
Оливия совершила последние шаги и остановилась рядом с отцом. Долохов стоял по другую сторону от Кристиана, он был единственным здесь, кого девушка привыкла видеть во всём чёрном. Это был его любимый цвет. Отец сразу же вцепился в ледяную ладонь дочери, она сжала его дрожащие пальцы в ответ. Оливия подняла взгляд, и в груди противно заныло. Каменный алтарь, по краям исписанный завитушками рун, оказался слишком близко, и теперь она отчётливо могла видеть профиль своего старшего брата. Черты его лица заострились, тёмные волосы были аккуратно уложены, неестественный румянец украшал бледную кожу.
Друид отлично поработал над его внешним видом, можно было даже подумать, что он всего лишь спит, но от этого Оливии становилось только хуже. Эван был завёрнут в белый саван, на его груди лежал венок из веточек кипариса{?}[ У многих народов кипарис – дерево грусти, печали, смерти.]. В чашах курились благовония: терпко и сладко пахла рута{?}[Издревле это растение использовалось в магической практике у разных народов, в т.ч. для окуривания больных, для церемоний погребения. ], в контраст ей по помещению разливался свежий хвойный аромат, исходящий от тлеющих еловых веток{?}[По народным поверьям ель препятствует возвращению духа умершего.]. Всюду горели свечи. Белёсая дымка постепенно заволокла часовню, делая всё вокруг ещё более нереальным. У Розье начала кружиться голова, хотелось выйти на свежий воздух, но это было бы неуместно, так что ей оставалось только терпеть.
Полился поток малопонятной для Оливии речи — друид начал церемонию прощания с чтения особых заклинаний. Он говорил на одном из кельтских языков, но Розье не имела понятия, на каком именно. Девушка лишь периодически улавливала знакомые с уроков Древних Рун слова. Символы на алтаре вдруг вспыхнули голубым свечением, а затем плавно погасли. Волшебник смолк. Он взмахнул палочкой, и тело Эвана слегка приподнялось над алтарём. Друид двинулся по узкому переходу, соединявшему часовню со склепом; гости поднялись и последовали за ним. Эван медленно плыл впереди всей процессии.
Оливия двигалась машинально, продолжая держать отца за руку. Скрипнула дверь, открывая перед ними тёмное помещение. Пахнуло затхлым, застоявшимся воздухом. Долохов наколдовал свет: на стенах зажглись несколько факелов. Раньше здесь было только три саркофага — для родителей Кристиана и для Марион Розье, а теперь появился четвёртый. Точно такой же, как и остальные, только открытый. Друид плавным движением кисти опустил тело Эвана внутрь мраморного гроба. Родственники столпились вокруг, Оливия оказалась прямо перед мёртвым. Ей вдруг жутко захотелось коснуться его, но она не знала, было ли это уместно. Волшебник в белом достал откуда-то палочку Эвана и вложил её в его руку. Палочке полагалось покоиться вместе с хозяином.
— Да примут его Мерлин и Моргана! — провозгласил друид.
Нестройный хор голосов эхом повторил за ним, и крышка стала медленно задвигаться. Оливия решилась, подалась вперёд и тронула Эвана за руку, быстро сжав его пальцы. Они оказались такими ледяными и странными, что она тут же отстранилась, чувствуя себя так, будто её окатили водой. Оливия впервые в жизни дотронулась до мёртвого человека и теперь жалела об этом. Ощущения были ужасными. Развернувшись на деревянных ногах, девушка кое-как вышла на улицу, пропуская мимо ушей соболезнования родных.
— Бедный мальчик, мой племянник, — говорила тётя Друэлла своим дочерям, промакивая уголки глаз шёлковым платком. Её голос раздавался позади Оливии. — Ушёл совсем юным. Теперь род Розье прервётся, как ни прискорбно.
— Ваша кровь продолжит течь в нас, мама, в наших детях и в детях Оливии, — ответила ей Белла.
— Да, но фамилия…
Дальше Розье уже не слышала их разговор, скрывшись за кустами роз, которые сейчас представляли собой печальные голые стебли. Оливия чувствовала нарастающую панику, воротник мантии душил, и она с силой оттягивала его, совершая короткие, резкие вдохи. Ветер бросил ей в спину чей-то оклик. Кажется, это была Нарцисса, но Оливия не остановилась. Ноги сами вели её куда-то, жухлая трава шуршала под ногами, на волосах оседали мелкие капельки дождя. Она не ощущала холода, только болезненный спазм, засевший в грудной клетке. Собственные заледеневшие руки теперь казались ей руками покойника, онемевшие пальцы ей не принадлежали.
Она опустилась на холодную мокрую скамью у выключенного фонтана, вцепилась в каменное сиденье. По щекам побежали горячие слёзы, крупными каплями они падали ей на колени, делая чёрную ткань мантии ещё темнее в этом месте. Голова гудела, зрение стало нечётким, всё расплывалось. Оливия не могла поверить, что судьба послала ей всё это вновь. Снова переживать смерть близкого человека, снова испытывать боль. Ей было страшно, что с отцом тоже могло что-нибудь случиться, и она испытывала гнев от невозможности противостоять воле событий. Отсутствие контроля над собственной жизнью бесило её.
