Залдунгов никогда не боялись в Гаавуне, ведь сами владыки Эллатоса ещё много сотен Эгар назад назвали их своими сыновьями, хранителями и высокой короны, и самого низшего плуга. Но теперь они точно не хранители Джерис Фенгари.

– Лотзо! Провинция Бакастур! Отправляемся, стойло сто восемь! – сказал возница.

Все поднялись и пошли внутрь. Особенно шустрыми оказались гаавунские старухи. Они скорее всех приложились ладонями к бумаге, оставляя свои родознаки, и скрылись внутри повозки. Джерис ждала своей очереди.

– Тьфу, ничего не видать! – пробормотал возница и зажёг фонарь.

В ярком свете прямо возле Джерис оказалась отвратительная чёрная голова, покрытая наростами. Не то жаба, не то лошадь, существо смотрело двумя мутными косыми глазами и потряхивало гребнем на шее. Джерис вскрикнула и отшатнулась. Тогда в глубине этой головы начал рождаться звук. Сначала тихо клокотало, будто закипала вода в горшке, и вдруг чудовище завыло что есть силы, и зажмурило глаза. Заметалось в стойле, зашлёпало лысыми лапами по соломе, и тогда возница кинулся к нему.

– Тварь! – вскричал он, избивая животное палкой. Несмотря на свой размер, тяжёлый скакун сжался, испугавшись хозяина, и отвернул голову.

– Дрянь, вот тебе! – кричал возница, надевая мешок на голову животного.

Джерис так дёрнулась назад, что чуть не повалила человека, стоящего позади.

– В своём уме? Чего орёшь? – рявкнул возница. – Напугала эту тварь! Договорную давай! – и тут же замахнулся на животное. – Отрезать бы твою уродливую башку!

Джерис так и стояла, упёршись спиной в человека сзади.

– Родознак! – крикнул возница и протянул Джерис бумагу.

– Нечего с неё брать, приятель. – раздался голос за спиной Джерис. – Безродная она. И недоделанная, к тому же. Что ей ни скажи – не поймёт, зачем рот открываешь.

Джерис узнала этот голос. Она дёрнулась, чтоб выбежать прочь, но руки жёстко удержали её.

– Ты сам-то кто будешь? – недоверчиво спросил возница. И тут же протянул: – А… Вон чего. Зачастил ты к нам, парень. Что, добычу новую тащишь? – и усмехнулся.

– Можно и так сказать.

Таррель, держа Джерис под руку, уже пошёл к повозке, как возница встал на его пути, переминаясь с ноги на ногу.

– Ты это… Ну…

– Да ты что, в самом деле? – воскликнул Таррель.

– Ну, Бакастур просит. Надо всех на бумагу. Без этого, парень, никак.

Таррель достал из кармана блестящий ардум. Возница отвернул голову, сделав вид, что не заметил.

– Без этого никак. – повторил возница.

Джерис услышала, как тяжело и злобно вздохнул Таррель за её спиной.

– А я будто только через твой Стан туда попасть могу! – сказал он сквозь зубы.

– Да знаю я, знаю, что можешь. – виновато говорил возница. – Но если уж сюда пришёл, отсюда езжать, значит, надо? В гости своих харчей не приносят.

– Да что б тебя! – воскликнул Таррель и принялся разматывать ладонь.

Возница протянул бумагу и, пока Таррель прикладывал руку, приговаривал:

– Вот так. Закрепить тебя надо. Вот, молодец.

Бумага под ладонью Тарреля зашипела, засияла золотым светом, и опалилась словами "Таррель из рода Таррелей" вперемешку с кровью. Возница успокоился.

– Ну всё, забирайся. Зла не держи, принято у нас. Без этого, парень, никак. – сказал он и потопал к козлам.

– Чтоб тебя древены порвали. – прошептал Таррель и весело помахал вознице.

Джерис сидела в повозке и сквозь дыру в шторе смотрела на Тарреля, пока тот бранился с возницей. И пусть слабый свет еле освещал его лицо, Джерис видела, что он в ярости. Резкие движения, дрожащий голос, мечущийся взгляд, руки никак не могут успокоиться, и то прячутся в карманах, то мнут плащ.

Таррель глядел себе под ноги, никак не забираясь в повозку. Потом вдруг повернулся, и Джерис поймала его страшный взгляд. Он никак не мог видеть её в темноте, но будто бы видел, и смотрел ей прямо в глаза. Возница взобрался на козлы, и повозка пошатнулась. Тогда, распахнув шторы, Таррель забрался внутрь, и огонь фонаря потух.

– Стойло сто восемь, Лотзо, Бакастур, отправляется! – закричал возница на всю улицу.

Повозка медленно выехала из стойла и покатилась по дороге в темноту холмов.

Совсем стемнело. Дорога долгая, ухабистая. Не видно соседей в повозке, но слышно их дыхание. Чей-то храп. Кто-то ворочается, кто-то шепчется. Только впереди, напротив Джерис, тихо. Точно не сидит там никто, и не смотрит, и даже не дышит. Но он точно там есть. И даже в темноте Джерис знала, что он не смыкает глаз. Боится, что снова упустит. Даже дышит так тихо, чтоб не упустить ни звука. Чтоб почувствовать, если она тихо проберётся мимо него и соскочит с повозки.

Быть может, часы на Кутрави сейчас пробили девять. Или десять? Или уже больше ста ударов они отбили? Их удары так похожи на стук сердца, что бьётся в груди Джерис и никак не хочет успокаиваться. Оно теперь долго не успокоится. Может быть, никогда.

Вокруг лишь лес, чёрные стволы деревьев. Они мелькают на фоне ярко-синего южного неба, качая кронами, как люди качают головой, когда хотят посочувствовать. Вот из стволов появляются руки; это уже не деревья, а толпа теней, они волнуются и двигаются в завораживающем ритуальном танце. Тени заполняют пространство со всех сторон – от самого дна до краёв.

Тогда спускаются с неба звёзды, спускаются к самой земле. Это уже не звёзды. Они заперты теперь в телах гуляющих теней, мерцают, точно глаза, и освещают пространство, полное пустоты.

Над тенями темнота, но в её объятиях, если приглядеться – далекий-далёкий свод, такой тяжёлый и огромный, точно весь мир, а на нём – слои, слои, один за другим, будто каменное древо, и каждый слой тоньше предыдущего. Зажато между этими слоями море давно потухших родознаков. Не рассыпаться, не исчезнуть этому храму, пусть и трещины в нём, и вмятины повсюду, будто неизлечимая болезнь, и гуляет под ним ледяной ветер под тяжёлые звуки барабанов.

Что-то двинулось впереди, зашевелилось с неистовой силой, вырываясь из-под земли. Вот вырастает стена, и ещё одна, появляются башни и крыши, это уже целый чертог, прекраснее которого Джерис и видеть не приходилось. Он стоит, гордо возвышаясь над острыми скалами, хребтом торчащими из земли, словно зубцы короны. Земля под чертогом проседает, вдавливает скалы, и они хрустят, не выдерживая натиска, будто ломают им кости одну за другой. Не справиться им с таким весом.

Странный запах наполняет воздух, и с самой верхней башни, особняком возвышающейся над другими, течёт что-то то тёмное. Оно ползёт, липкое и гадкое, и рыжие стены превращаются в чёрные, поблёскивая в свете звёздных глаз гуляющих теней. Страшно смотреть, точно происходит здесь что-то тайное и постыдное.

Дёготь стекает, пока не остаётся ни одного чистого места на прекрасном чертоге. Громко падают капли. Этот липкий звук раздаётся эхом в самых дальних углах. И зов этот не остаётся без ответа.

В глубинах темноты раздаётся тихий шорох. Вокруг темно, но что-то приближается. Поначалу звук робкий, несмелый, но нарастает с каждым мгновением. Вот это уже шум, который нельзя перекричать. Это топот несчётного количества мохнатых лапок, трения усиков о камни, клацанья челюстей.

Из темноты валят ползучие гады. Они лезут со всех сторон так стремительно, что невозможно уловить взглядом ни единое существо – лишь каша из блестящих глазок, высунутых языков и тысяч гладких панцирей.

Гады живой волной облепливают подножие чертога, потом стены, крыши и окна, забираются всё выше и выше, пока не добираются до самой последней башни. Они облизывают чертог, жадно впиваясь мордочками в каждую каплю дёгтя, давятся им, корчатся в муках, но всё едят и едят, и не могут насытиться. Потому что им вкусно.

Так хочется избежать этого зрелища, так напрягается всё тело, что Джерис дёргается что есть силы, но звенят и больно впиваются в голое тело цепи.

– И в оный день, без насилия, без принуждения, лати Фенгари осуждена на смерть. – звучит позади неё голос. – Осуждаем?