– Вы прямо-таки угадали! – ехидно сказала Джерис. – Торговать мне сегодня нечем, но ожерелье надо отдать. Дорогое.

Торговки зашептались и заёрзали на местах. Джерис нахмурилась и оглядела толпу лати. Кафизель молчала.

– Чего уставились? – спросила Джерис и спрятала руки в карманах.

Торговки повскакали с мест, поднялся шум, и кто-то плюнул Джерис под ноги. Кафизель подняла руку, призывая их замолчать.

– Новости прилетели. – сказала она и цокнула языком. – Очень интересные новости, Джерис.

– Это ещё какие? – нагло спросила Джерис, подходя к Кафизель.

– Такие. – кивнула Кафизель головой в сторону холма, и Джерис остановилась. – Видели тебя. В храме.

Джерис усмехнулась, поправила складки юбки и сказала:

– А что, теперь в храм только с разрешения? Может, ещё главе города прошение отправить?

– Видели тебя старухи с Кадрога. И то, что ты сделала, тоже видели.

Джерис подошла вплотную к Кафизель, едва не касаясь лицом её широкой груди.

– Старухи, говоришь?

Торговки зашумели, поднялись с мест и похватали с земли мелкие камни.

– Призналась! Призналась! – закричали они.

– Колдунья проклятая!

– Староверка!

– Тихо! – завопила Кафизель, но торговок уже было не остановить.

Женщины кричали все разом, и слова слились в единый вой. Толпа лати набросилась на Джерис, и она скрылась под их телами. Мимо проходили люди, косились, ускоряли шаг, увидев, что происходит что-то неладное, и скорее удалялись, чтоб не портить себе настроение. Но всё же, отойдя, останавливались, глядели, кривили лицо, а потом шли дальше, и кричали остальным, что на Баник кого-то бьют. Тогда приходили другие, так же смотрели, так же кривились, и так же уходили, догоняя товарищей у мангалов с шашлыком.

Ветер гонял по улице обрывки белого шёлка. Кафизель еле растолкала женщин, которые никак не могли успокоиться и, потеряв шляпу, наконец-то попала в толпу.

– Всё! – заорала она. – Хватит! Разошлись! – и топнула ногой так, что женщины отскочили.

Джерис никак не могла подняться. Обрывки шёлка в крови еле прикрывали её белое, покрытое ссадинами тело. Кафизель убрала волосы с лица Джерис, намотала их на руку и потянула Джерис вверх, чтоб та поднялась.

– Храм вздумала наш портить? – сказала она сквозь зубы. – Сообщу главе города. Проклятая колдунья! Ещё раз появишься в Гаавуне – повесим!

Джерис смотрела на Кафизель такими страшными глазами, что та отпустила волосы и отошла на шаг.

– Ну, что ж, тогда спасибо, что не повесили. – усмехнулась Джерис, вытирая кровь с губ.

Кафизель приблизилась и прошептала:

– Тётке Разель спасибо говори. Помогла она мне когда-то. – и тут же закричала: – Пошла вон! И стыд этот прикрой! Мы тут люди приличные!

И бросила к ногам Джерис грязный лоскут ткани.

Идти было тяжело. Каждый шаг отдавался болью в голове и во всём теле. Не пройдя и десять лавок, Джерис опустилась в тени коридора напротив дома, украшенного живыми розами. Он благоухал, и переливались разноцветные стёкла его окон в лучах солнца. Под вывеской "Розовый сад" в дверях стояли юные лати и, перешёптываясь, показывали на Джерис пальцем.

Тогда двое торговцев рядом с Джерис переглянулись друг с другом.

– Здесь занято! – вдруг заорал Гвор, но тут же, не ожидая такого громкого своего крика, прикрыл рот рукой.

Щуплый пихнул его в бок, да так, что тот покачнулся. Джерис сидела, словно онемевшая, но от крика Гвора вскочила с места. Торговцы уставились на нее.

– Не велено никого пускать. – учтиво заметил коротышка. – Идите, пока нам всем не попало.

– Иди, иди, чего стоишь. – помахал рукой Гвор.

Только после того, как Джерис стало невозможно разглядеть в толпе, он выдохнул и сказал:

– И чего ты меня пихать начал?

– Дурак совсем? – рассердился сосед. – Не слышал, чего там орали? Колдунья она!

Толстяк здорово испугался.

– А если она это… Того? Придёт домой и на меня наговорит чего-нибудь?

Коротышка сдвинул брови и многозначительно покачал головой в знак согласия.

– Ну и глупый же ты, Гвор! – вдруг рассмеялся он. – Видел глаза её? Она ж заговоренная, витает в своих колдовских видениях. Не до тебя ей.

– Ну ладно. – с облегчением сказал Гвор и улыбнулся.

Стрелка часов ещё даже не успела опуститься до половины первого дня, как вся Баник обсуждала народный суд жестокой и опасной колдуньи, ломающей камни и готовой обрушить сами холмы на несчастный Гаавун, где в самом разгаре шла торговля ни в чём неповинных добропорядочных людей. Одни рьяно настаивали на том, что с колдуньей надо было разделаться окончательно, чтоб не бояться её тёмными ночами, и обвиняли Кафизель в мягкотелости, а другие утверждали, что, милосердно отпустив лати Фенгари, обитатели Баник обеспечили себе спокойное существование на Эгары вперед. Но, как бы значительны ни были разногласия обеих сторон, в одном латосы оказались полностью согласны – ничто не могло испортить сегодняшний праздник, когда можно, наевшись, напившись вволю и раздобрев, повеселиться, поплясать, почувствовать сплоченность людей и сплоченность мыслей.

Ожидание радостного события вытесняло из разума латосов все неприятные происшествия, которые так расстраивают и утомляют накануне Светлого торжества, и не дают предаться веселью. Может быть, они подумают об этом позже. Как-нибудь. Но не сегодня.

Таррель лежал на крыше, закрыв лицо руками. Грудь вздымалась тяжёлым не то от жары, не то от гнева, дыханием. Солнце жгло кожу. Крики, смех, балаганная дудка и песни заполняли всё вокруг. Таррель оторвал руки от лица и съехал по крыше. Схватился за ветку дерева, спрыгнул вниз и окунулся в прохладную тень сада. Здесь, на заднем дворе какого-то лавочника, что не пришёл сегодня торговать, тесно росли деревья и стоял огромный чан с водой. Таррель окунул в него голову и, едва не захлебнувшись, вынырнул.

– Проклятье! – прошипел он и ударил ладонью по воде, где стояло отражение его искажённого злобой лица.

На тропинке возле забора зашаркали торопливые шаги. Таррель выскочил в узкий переулок и наткнулся на тётку Кафизель. Лицо её было мрачным.

– Я что тебе сказал? – почти вскричал он, схватив Кафизель за локоть.

Кафизель молчала, уставившись себе под ноги.

– Ты, кажется, забыла, кто тебе помог? Забыла?

– Да не знала я, что они на неё накинутся! – шёпотом воскликнула Кафизель.

– Я что, сказал, чтоб её здесь избили?

– Да не знала я, что так выйдет! Попробуй их угомонить! Жива твоя Фенгари – и ладно! И на том спасибо скажи.

Кафизель выдернула руку.

– Это ты спасибо говори, Кафизель. – сказал Таррель и надел капюшон. – До конца жизни своей говори. Помни, кто тебя от мужа избавил. Знала бы, под чьими руками он умер – сейчас бы нам всем в ноги кланялась.

– Разель я и так поклонилась. Больше никому не буду.

Таррель развернулся и уже собирался уйти, как Кафизель шёпотом закричала:

– А вторая часть?

– Подавись! – сказал Таррель и бросил на землю большой круглый ардум.

"Щедрый угол" – любимое местечко и заядлых гуляк, и тех, кто не прочь спокойно посидеть за кружечкой хорошего хмельного, слушая басни стариков и новости молодых. Большой, двух ярусов деревянный зал с частыми колоннами из стволов дуба был гостеприимен ко всем. Маленькие окна под потолком пропускали совсем мало света, и потому сюда, помимо всех прочих, любил и такой народ заходить, который либо припрятаться хочет, либо незамеченным остаться, или же разговоры провести тихие, чтоб ни одно ухо не услышало.

Суетлив был хозяин харчевни латос Таака: всегда сновал по залу туда-сюда с четвёркой юрких помощников, вежливо интересуясь у гостей, не надобно ли им чего, не наполнить ли кружки доверху, не снять ли с углей новую порцию сочных угощений. В этот день работы ему выпало столько, что и захлебнуться, пожалуй, можно. Повсюду мелькали и неизвестные, и до тошноты знакомые лица с пьяными глазами и развязанными донельзя языками.