– Я намерена отстаивать свои права, намерена заставить его признать меня своей законной женой публично, здесь, в доме, где он позволил огласить его помолвку с другой женщиной – а затем я намерена оставить его. Он уничтожил мое уважение к нему, я не стану больше жить с ним. Я смогу зарабатывать на жизнь дома, в Германии. С нашим браком покончено; но вы, сэр, не гневайтесь на него. Все случившееся – лишь между мною и ним. Он не должен пострадать из-за моего решения.

– Моя дорогая, ограничьтесь собственными проблемами – и предоставьте мне самому решить мои. Никакой жестокости не будет, никто не пострадает более, чем он того заслуживает. Не мучайте себя, идите и отдохните, потому что вам предстоит вскоре пережить тяжелые сцены.

Сквайр позвонил в колокольчик и приказал лакею привести экономку. Вскоре она пришла – симпатичная женщина лет тридцати, с миловидным лицом и честными ясными глазами.

– Пиготт, эта леди – миссис Филип Каресфут, так что будьте добры относиться к ней со всем уважением, которого она заслуживает. Не надо вытаращивать глаза – просто внимательно выслушайте меня. Вы устроите леди со всеми удобствами в Красной спальне и будете ей прислуживать. Понятно?

– О да, сэр! – отвечала Пиготт, делая книксен. – Я поняла вас. Соблаговолите пройти со мной, мадам?

Хильда поднялась и оперлась на руку Пиготт. Волнение и усталость совершенно измотали ее, однако прежде, чем выйти из комнаты, она обернулась и со слезами на глазах поблагодарила старого сквайра за его доброту к несчастной беспомощной женщине.

Страшные глаза Дьявола потеплели, он подошел к Хильде, склонился и поцеловал ее бледный чистый лоб, а затем произнес с всегдашним своим величественным видом:

– Моя дорогая, пока что я всего лишь проявил обычную любезность, которую и должно оказывать даме. Если же мне суждено будет прожить подольше, я надеюсь подарить вам всю любовь, которой заслуживает моя несправедливо обиженная дочь. До свидания.

На этом они расстались, еще не ведая, где им предстоит встретиться вновь.

Когда дверь за Хильдой закрылась, сквайр пробормотал:

– Эта женщина достойна уважения… англичанка или немка – кровь себя покажет. Бедняжка… И бедная Мария Ли! Негодяй… Ах, опять этот приступ… – и старик прижал руку к груди. – Это дело сильно расстроило меня, что и немудрено.

Вскоре спазм отпустил его, и мистер Каресфут принялся писать письмо, очевидно, причинившее ему немалое смущение – адресовано оно было мисс Ли. Запечатав его, он положил конверт в шкатулку для писем, а затем подошел к секретеру, открыл его, вынул некий документ и начал внимательно его изучать.

Дворецкий Симмонс негромко сообщил, что мистер Беллами приехал и ожидает в гостиной.

– Немедленно приведи его! – быстро приказал старый сквайр.

Адвокат покинул Эбби-Хаус вскоре после семи вечера, и не прошло и четверти часа, как к крыльцу подъехала коляска, в которой сидел Филип – в самом мрачном расположении духа. Поскольку о его приезде никто не знал, ему пришлось нанимать экипаж в Роксеме. Вероятно, отец все же ждал его, ибо в тот момент, когда слуга открыл дверь, вышел из своего кабинета и приветствовал сына своим обычным насмешливым тоном:

– Здравствуй, Филип, ты снова дома? Полагаю, ты был в городе и вернулся в экипаже Джорджа? Вот и хорошо, я хотел поговорить с тобой. Заходи же скорей, дорогой сынок, нам очень надо побеседовать…

«С чего это он так дьявольски приветлив? – обеспокоенно думал Филип, входя в дом. – Бойтесь данайцев, дары приносящих…»

– Разумеется, отец, но если ты не против, я хотел бы сначала поужинать.

– Поужинать? Ах ты, я и забыл об ужине… Я был очень занят. Но долго я тебя не задержу, и потом мы поужинаем все вместе.

Филип с удивлением и подозрением глядел на отца. Привычки старого сквайра не менялись десятилетиями, распорядок дня был незыблем – так почему же он забыл об ужине?

Тем временем отец вел его в кабинет, бормоча себе под нос:

– Еще один шанс… его последний шанс…

В камине ярко пылал огонь – вечер был холодным – а на столе стояли графин с хересом и бокалы.

– Налей себе вина, Филип, налью и я. Под вино хорошо начинать беседу. Как там в псалмах? «Вино, которое веселит сердце человека, и елей, от которого блистает лице его…» Блистает! Хо-хо! Устали мои старые кости, я присяду… присяду…

Дьявол Каресфут уселся в старое кожаное кресло возле камина, спиной к окну, за которым уже угасал дневной свет. Яркое пламя осветило его резкие черты, и Филип заметил, что иссохшие щеки отца горят темным румянцем. Было что-то странное и тревожное во всей этой сцене, и Филип с каждым мгновением чувствовал все большее беспокойство.

– Холодновато для первого-то мая, верно, парень? В восемьдесят два года мир вообще кажется намного холоднее. Восемьдесят два, отличный возраст, хотя и кажется, что лишь на днях я сидел в этом самом кресле и качал тебя на коленях, а ты забавлялся звоном моего репетира… Тем не менее, прошло уже двадцать лет, а всего я прожил четырежды двадцать и еще два года… Отличный возраст… холодный мир…

– Вы хорошо себя чувствуете? – спросил Филип несколько грубовато, но не без участия.

– О, да, благодарю тебя, Филип, я никогда не чувствовал себя лучше. Моя память так прояснилась, что я ясно вижу то, о чем не вспоминал уж лет семьдесят, а то и поболее. Боже, Боже, вот за тем книжным шкафом была дыра в обшивке, и в ней я прятал кремень и огниво, которыми разжигал огонь у подножия Посоха Каресфутов. На его коре осталась отметина с тех пор. Я был озорным мальчишкой и надеялся, что из старого дерева выйдет отличный факел. Кроме того, я был дерзким щенком – мне нравилось прятать запретные вещи под самым носом моего отца. Ах, и другие воспоминания посещают меня, едва я задумаюсь. Вот здесь, на этом самом столе стоял гроб моей матери. Я стоял там, где сейчас стоишь ты – и я поднял крышку гроба, чтобы поцеловать мою мать еще раз, прежде, чем они навсегда спрячут ее от меня. Интересно, сделал бы ты то же самое для меня? Я любил мою мать, это было пятьдесят лет назад… Встретимся ли мы с ней вновь? Это был первый день мая, давно прошедшего мая. На ее гроб бросали ветви цветущего терновника… Странно, очень странно! Однако к делу, парень, к делу! Что же я хотел тебе сказать… Ах, да, – тут его манеры изменились в мгновение ока, голос стал суровым и резким. – Ты уже принял решение насчет Марии?

Филип беспокойно заерзал на стуле, наклонился к камину и поправил бревно в пламени, подбросил в огонь кедровой стружки, и лишь после этого ответил:

– Нет, не принял.

– Странная нерешительность, Филип, я не могу этого понять. Полагаю, это ведь не потому, что ты уже женат?

На лице старика застыло мрачное спокойствие, когда он задал этот вопрос, ужасный в своей прямоте. Густые черные брови сдвинулись, в расширенных зрачках металось отражение пламени – так перед самым началом бури двойная молния пронзает облака своим невыносимым блеском. Голос старика был спокоен – и страшен.

Филип не видел огня, горящего в глазах его отца, но по голосу понял, что дело плохо. У него была всего лишь секунда на то, чтобы выбрать признание – или ложь, уже просившуюся на язык. Внутренний голос твердил, что отцу недолго осталось пребывать в этом мире, так стоит ли вызывать на себя его гнев, если еще возможно сохранить все в тайне? Тон отца обманул его, он неправильно понял его, он не думал, что отец может что-либо знать… Если бы Филип лучше знал жизнь, он рассудил бы по-другому.

– Женат? Разумеется, нет! Откуда такие мысли? – Филип рассмеялся.

Тут он увидел, что отец встал и приближается к нему. Еще мгновение – и на плечо Филипа легла железная рука Дьявола Каресфута, а его ужасные глаза вспыхнули страшным огнем, словно пронзив молодого человека насквозь. Голос отца изменился до неузнаваемости, когда он буквально прошипел в ухо Филипа:

– Ты, бессовестный лжец, мерзкий пёс – твоя жена сейчас здесь, в этом доме!