– Разумеется.
– Только долго.
– Долго нет. Гляну и дальше бегу. Чего интересного? Конечно, если самолет… другое дело. – Рис кончил обгладывать шею и запустил кости в погасший костер.
– Самолет – это, конечно, интересно… Хочешь, я тебя научу играть на небе?
– Играть на небе? Разве можно играть на небе? Сроду никогда не слышал. Как туда залезть?
– Давай научу.
– А конфеты у вас есть? – Рис по своей натуре был закоренелым материалистом и всегда пытался извлечь выгоду из любой ситуации.
– Конечно, есть, я страшная сластена.
– Я тоже.
– Ну тогда давай дружить, – блондинка Нина протянула моему сыну руку. Рис в знак согласия хлопнул по ней своей.
– Что ж, давай.
– А сейчас пошли умываться.
– Ладно, пошли.
Сын и блондинка взялись за руки и направились к реке. Я не узнавал Риса: сколько дома было крика и разговоров, когда наступало время умыться и почистить зубы.
Я подошел к парню с транзистором. Он сидел в прежней позе, поставив себе на колени приемник, и ловил какую-то умело ускользавшую, словно это было живое скользкое существо, джазовую мелодию.
– Давай послушаем последние известия, – предложил я. – Сейчас как раз время.
Парень – я сразу прозвал его Радиоманом – не услышал меня. Я тронул его за плечо.
– Что? – нервно встрепенулся Радиоман.
– Последние известия.
– Какие последние известия?
– Послушаем последние известия.
Взгляд у Радиомана стал осмысленным.
– А, это ты… хулиган… Нашел Колю?
– Да вроде бы встретились.
– Вломил он тебе?
– Обошлось.
– Жаль. Тебя следовало бы как следует отутюжить. Ишь чего натворил. Я бы обязательно тебя избил, если бы силы хва…
Радиоман умолк на полуслове, так как схватил наконец мелодию.
– Да брось ты ее, – попросил я. – Послушаем известия. Что там на Кипре?
– На каком Кипре?
– Как на каком? На острове.
– Что?
– Я говорю, давай послушаем, что там на острове Кипр делается.
– Что ты привязался со своим Кипром! – вскипел вдруг Радиоман. – А то сейчас позову Колю! – Радиоман хотел добавить еще что-то, очевидно крепкое, но тут вдруг чисто и сильно наконец-то зазвучала ритмичная мелодия, и парень как-то сразу обмяк, расслабился. Глаза его сделались невидящими, губы что-то зашептали, плечи стали подергиваться в такт мелодии.
От палатки шел человек с интеллигентской бородкой. На нем была голубая рубашка, удобные брюки спортивного покроя в зеленую полоску, темные защитные очки в массивной оправе. В руках он держал белую нейлоновую веревку.
– Не желаете прогуляться в лес по дровишки? – спросил человек в очках.
– С удовольствием. Но мы уже собрались уходить.
– Куда вы пойдете в самую жару? В жару надо купаться. Вам на станцию?
– Нет. На кордон.
– Тем более. Это далеко. Я знаю. Туда километров семь, если не больше. Вам лучше переждать жару здесь. У нас палатка, тень от осины. Шашлыков нажарим. Потом я вас провожу до тропинки. Она приведет вас прямо на кордон.
Я заколебался.
– Хозяйка будет волноваться… Мы ведь не пришли ночевать.
– Теперь какая разница? Придете позже… Да и ночевка в лесу здесь не редкость. Она так и подумает: встретили знакомых, заночевали. Зато сын шашлыков отведает. Я слышал – вы заблудились. Он же голодный, как звереныш.
– Ладно. Уговорили.
Я крикнул Рису, что скоро вернусь (над берегом торчала его намыленная фыркающая физиономия), и мы зашагали к лесу.
Моего спутника звали Володей. Он работал архитектором в областном управлении. Фамилия Володи была Железнов.
– У вас пестрая компания, – заметил я, когда мы вышли на тропинку. – Инкассатор, архитектор, борец…
– Борца нет.
– Этот, как его, Коля…
– А-а, занимался когда-то классической борьбой. Сейчас он продавцом в мясном магазине.
– Парень с транзистором, по-моему, интересная личность. Своеобразная какая-то…
– Это мой брат.
– Извините. Я не знал.
– Ничего. Когда он с транзистором, действительно выглядит каким-то невменяемым. Но вообще-то цели у него благородные. Он студент лесотехнического института. Проходит на кордоне практику. Он и открыл это место. Правда, здесь хорошо?
– Очень. Я даже не представлял, что еще могут существовать совсем недалеко от города такие девственные уголки…
Солнце уже припекало по-настоящему. Тени слились с травой, с камышами, стали бледными, трепещущими, почти не заметными. На небе не было даже признака облаков. Оно выглядело синим льдом. В детстве у нас на лугу вымерз однажды небольшой пруд, и осталась только ледяная шапка. Мы спускались под эту шапку и смотрели через лед на небо. В солнечный день оно было точно таким, как сейчас. Архитектор снял очки, аккуратно протер их белоснежным носовым платком.
– Да, вы правы, – сказал он. – Компания довольно разношерстная, поэтому, наверное, и интересная. Мы познакомились в совхозе, где убирали картошку. Сначала нас было много, я имею в виду тех, кто приезжал сюда. Потом в результате естественного отбора остались лишь самые упорные. Ведь так и должно произойти в результате эволюции? Как вы считаете?
– Наверное, так…
– Да, остались лишь самые упорные, способные выжить в этой несуразной компании. И у каждого какой-нибудь свой «приветик».
– У вас тоже есть?
– Разумеется! Иначе я бы давно вымер, как мамонт.
– Какой же, если не секрет?
– Нет, не секрет. Я убежден, что человек – часть природы. Это моя идея «фикс».
– Какой же это «приветик?» – удивился я. – Это общеизвестно.
Архитектор усмехнулся.
– В том-то и дело, что каждый знает. Но сам он, этот «каждый», хочет он того или нет, систематически и планомерно вместе со всем человечеством ведет наступление на природу.
Архитектор постепенно стал возбуждаться. Веревка, которую он смотал и небрежно перебросил через плечо, соскользнула на землю и потянулась следом, извиваясь в ковыле, как тонкая хищная змейка.
– Лично я не веду наступление, – сказал я.
– Это вам только кажется.
Некоторое время мы шли молча. Неожиданно архитектор резко нагнулся.
– Посмотрите, какой великолепный сук…
Мой собеседник поднял большой сук. Это был действительно красивый сук – сухой, со слегка облупившейся корой, под которой проступало гладкое смуглое тело, оно тихо светилось среди ковыля…
– Природа даже в смерти красива, – сказал архитектор. – Если, конечно, смерть естественная. Нет ничего страшнее неестественной смерти природы. Вы когда-нибудь видели отравленную реку? Течет среди зеленых берегов тяжелая темно-коричневая вода. И ни всплеска, ни кваканья, ни единого проявления жизни. Только шелестит пожухлый мертвый камыш да у берегов бьется желтая пена. А пена-то не такая, какая бывает у обыкновенной речки, а какая-то особая: пористая, устойчивая, какая получается у хозяек, когда они стирают синтетическим порошком. Скоро и эта речушка станет такой.
– Почему вы так предполагаете?
– Я не предполагаю, я знаю точно. Здесь будет построен небольшой кожевенный заводик по переработке местного сырья. Очистные сооружения, конечно, предусмотрены, но строить их будут лет двадцать. Артезианских колодцев тоже никто рыть не станет. Зачем иначе этот заводишко хотят строить на речушке? Ясно, что собираются черпать воду из реки, а в нее спускать отходы. Так что годика через три вместо этой цветущей долины вы увидите зловонную лужу.
– Но ведь здесь заповедник, – возразил я. – Кто же разрешит строить в заповеднике?
– Вы думаете, что те, кто проектирует, дураки, что ли? Они построят этот вонючий заводишко за пределами заповедника. Так что никто не придерется.
– Почему вы так пессимистически настроены? Ведь можно доказать. Написать куда-нибудь… Существуют ведь различные инстанции.
– Конечно же, испишут ворох бумаги, станут негодовать газеты, появятся статьи в научных журналах, протесты общественности… Пока все это будет продолжаться, строители быстренько отгрохают заводишко. У них план, лимиты, прогрессивка, фонды, им некогда читать газеты. Разрежут быстренько красненькую ленточку и начнут скоблить кожи. Попробуй тогда выкорчуй отсюда заводишко. Сто лет будешь корчевать, пока не надоест.
