Риса нигде не было.

Может быть, паршивец куда-то спрятался?

– Э-э-эй! – Я сложил ладони рупором. – Пора идти! Буфет закроется!

Молчание. Лишь слабое эхо передразнило из леса.

Быстрым шагом я обошел склон, время от времени окликая сына. Но в ответ ветер приносил лишь шорох листвы, скрип стволов да удары о землю сухих сучьев. Один раз я совершенно отчетливо услышал визг кабана. Кабаны… Мое сердце похолодело… Что, если Рис вернулся на тропу, ведущую к водопою, чтобы поближе рассмотреть «дикарей»? Наверно, так оно и есть. Я же говорил ему про лосей. Сын захотел посмотреть на лосей и спрятался в кустах. А тут стали возвращаться кабаны…

Что было сил я побежал к тропе. Через пять минут я уже был на месте. Никого. Конечно же, Рис сидит в засаде у пруда и ждет лосей. Но Рис не знает, что лоси не бегают один за другим, как кабаны, а движутся широким фронтом, сокрушая все на своем пути…

Возле пруда я остановился, тяжело дыша. Пруд был пустынен. Кабаны, напившись, ушли, а лоси еще не появлялись. От леса на пруд пала тень, и вода, и без того темная, теперь стала совсем черной и тяжелой, как расплавленная смола.

– Бори-и-с!

«…ис-ис-ис…»

Я присел на кочку. Разве можно найти в этом огромном лесу маленького ребенка? Да притом еще голодного. Сидит сейчас где-нибудь под деревом и плачет. А ветер заглушает плач через какие-то пять метров.

– Рис! Рис! Рис!

«…ис-ис-ис…»

Зачем я взял в лес мое «асфальтовое» чадо! Ведь о лесе Рис имел представление лишь по чахлым кустикам в нашем сквере. Как правы были Мама, Дедушка и Бабушка, которые не отпускали Риса от себя ни на шаг! Что же делать?

Я решил вернуться на земляничный склон: Рис не мог уйти далеко – и начать поиски оттуда по спирали, как это делается в настоящих отрядах.

Теперь я уже не бежал, а шел медленно, осматривая кусты и землю в надежде обнаружить следы. Время от времени я звал сына, но мне отзывалось лишь эхо.

Я нашел место, где оставил Риса рвать землянику. Здесь виднелось множество следов, но надо быть Соколиным Глазом, чтобы определить, где сын ползал на коленях, где катался по земле, где растирал что-то ногой. Отдельные места поляны были вытоптаны, трава вырвана. Рис вел себя и в лесу так же, как в квартире…

В одном месте я все же нашел кончик клубка. Примятые кустики земляники тянулись к краю леса, на север… Возле опушки они обрывались, так как начинался наст из дубового листа, а на насте никаких следов не остается. Но важно было то, что я знал, в какую сторону направлялся мой сын. Я пошел на север…

В лесу темнеет быстро и неожиданно. Не успело солнце скрыться за дальними верхушками, как тени загустели и вдали стали сливаться с деревьями. Пробежал ветерок, и лес наполнился тревожными звуками, как всегда перед наступлением ночи. Днем придавленные зноем, теперь сырые запахи земли стали подниматься, и сквозняки между деревьями приносили запахи то холодного болота, то прелых листьев, то покрытого росой сена… Одиноко кричала какая-то птица. В ее крике были тоска и тревога. Может быть, она, как и я, искала своего детеныша?

Я то и дело спотыкался о скрытые в опавшей листве корни деревьев. Один раз я упал, ударился затылком о что-то твердое и некоторое время лежал неподвижно, глядя на темные кроны деревьев. Было абсолютно тихо, или, может быть, это я на время потерял слух. От земли тянуло прелью. Какое-то насекомое быстро-быстро пробежало по моему лицу. Мое сознание то затухало, то прояснялось. Не хотелось ни шевелиться, ни звать на помощь, ни думать. Лежать бы и лежать на мягкой подушке из листьев, пока совсем не потухнет небо.

«Вот так, наверно, умирали в лесу не найденные санитарами солдаты, – подумал я. – Один на один со своими думами».

Мне вдруг стало страшно. Мне показалось, что я могу тоже умереть в этом лесу, если буду долго лежать на подпревающих листьях… Я вскочил и, пошатываясь, быстро пошел между темными деревьями, все с большим трудом угадывая дорогу.

Вдруг лес впереди вспыхнул. Прорвавшись сквозь бесчисленные переплетения ветвей, разорванный на части качающимися тенями, изъеденный тьмою, на землю упал солнечный сноп. Он упал трудно, как комета, преодолевшая притяжение бесчисленных более сильных, чем она, миров, и стал биться между темными стволами и корнями деревьев, освещая все вокруг кипящими яркими брызгами. Темный лес настороженно следил за этим явлением. Он уже весь был во власти ночи, он уже спал и видел свои мрачные сны, снившиеся ему еще в те времена, когда в гигантских папоротниках бродили зеленые чудовища с маленькими головками и тяжело, прогибая молодые стволы, летали громадные чешуйчатые птицы…

И вдруг эта вспышка, разомкнувшая ему веки, это мгновенное превращение тьмы в сияющий клубок света… Казалось, на поляну, куда упал солнечный сноп, снова вернулся полуденный зной.

Трава заискрилась росой. В ложбинах и между корнями шла отчаянная схватка тьмы и солнца. Там что-то копошилось, чуть ли не вскрикивало, вспыхивало, гасло… Место схватки то освещалось полностью, до самой последней сухой былинки, то заполнялось, словно осенней водой, плотной тьмой…

Я остановился, пораженный. Это было как в сказке… Как в страшном сне. Солнечный сноп, опускаясь, наткнулся на плотные заросли и, трепеща все слабее и слабее, погас. Самый верхний, самый отчаянный лучик еще метался среди листвы, еще прыгал по сучьям, никак не хотел умирать, цеплялся за жизнь, но с каждым мгновением его движения становились все более слабыми, все более неуверенными, и наконец лучик просто растаял во тьме, как тонкая ледышка, брошенная в горячую воду.

Сразу стало темно и сыро. Ветер, шевеливший верхушки деревьев, словно только и ждал, когда уйдет солнце, чтобы спуститься вниз. Он стал рыскать между стволами, шуршал сухими листьями, стучал опавшими ветками, и было очень похоже, что кто-то на ощупь искал внизу потерянную вещь.

…Риса я нашел только часа через полтора по громким крикам и плачу, которые далеко разносились в притихшем лесу. Сын погнался за белкой и заблудился буквально в двухстах метрах от земляничной поляны. Он весь дрожал от страха, голода и холода.

– Папа, я хочу домой, – плакал он навзрыд. – Я боюсь… Я не хочу больше здесь…

– Мы заблудились, сынок… Я не знаю, где наш дом.

– Тогда пойдем туда, где небо светлое. – Рис потянул меня за руку в сторону, где село солнце.

Мне ничего не оставалось делать, как подчиниться сыну. Может быть, встретится какая-нибудь дорога или человек…

– Я очень, очень хочу есть… Я никогда так не хотел… В животе больно…

– Потерпи, сынок…

Минут через двадцать мы вошли в мелколесье. Небо здесь было еще светлое. На западе виднелись отсветы зари: бледно-розовые полосы, хаотически разбросанные по краю неба. Постепенно мелколесье сменилось хвойными посадками. Небольшие сосны и ели ровными рядами тянулись к горизонту. Земля в аллеях была усыпана хвоей и шишками, поэтому идти было вязко и колко. Рис, обутый в легкие кожаные босоножки, то и дело припадал то на одну, то на другую ногу. Наконец он выдохся и уселся на маленький пенек.

– Я больше не могу…

– Залазь…

Рис уселся на мои плечи. Мы двинулись вдоль посадки, производя сильный шум, так как приободрившийся Рис хватал руками ветки.

Вскоре стало совершенно ясно, что мы идем под уклон и что посадка вот-вот должна кончиться: деревья стали мельче, реже, ширина аллеи увеличилась.

Испуганно запищала, сорвалась с большой сосны и низко полетела над землей большая черная птица. Мы нарушили ее ночной покой… Время от времени, разбуженные нашим движением, в кустах чирикали мелкие птахи.

Впереди над деревьями замерцала большая зеленая звезда…

– Ты подожди немножко… Потерпи… Хорошо? – просила женщина.

Мужчина ничего не ответил, только повернулся на бок.

– Я сейчас…

Женщина, оставив дверь веранды открытой, пересекла двор и, распахнув калитку, вышла на улицу. Накинутый на голову белый в черную горошинку платок зацепился за ветку росшей в палисаднике молодой березки и повис на ней, но женщина не заметила этого. Хлопая длинной черной юбкой, она побежала по дорожке, вьющейся вдоль домов поселка среди пыльного подорожника.