Но Рис презрительно отвернулся.

– Да, кстати, – сказал он как бы между прочим, – какая еда готовится в этом дурацком буфете?

– Наверно, что и в других буфетах.

– А что в других буфетах?

– Котлеты, яйца, сыр, масло, чай, булки…

Сын проглотил слюну.

– Возьмем все. Ладно?

– Ладно. А сейчас давай заниматься делом. Вот тебе банка. Лови разных жуков, а если сможешь, то и бабочек.

Мой сын взял банку и убежал.

Травяной ковер был идеальным. Даже ковер на центральной базе не мог сравниться с ним. Конечно, чего там говорить, на центральной базе был хороший ковер, однако во время тренировок все равно явно ощущаешь сучковатые доски пола, не говоря уже о том, что, когда к нему прилипнешь носом, сильно шибает потом.

Я разбежался, сделал на руках стойку, плавно кувыркнулся и, хотя нарочно выставил голову больше, чем было надо, ощутил лишь мягкое, нежное прикосновение травяного покрова. Раздавленная мной трава пахла сильно и остро, так пахнет свежескошенная осока вблизи речки.

После упражнения не хотелось вставать. Несколько минут я лежал, раскинув руки и глядя в небо…

Но я не успел как следует размяться. Вдруг сильный вопль потряс воздух. Я вскочил на ноги. С противоположной стороны поляны ко мне со всех ног мчался Рис.

– Ой-ей-ей! – не своим голосом вопил Рис. – Черт проклятый! Ой-ей-ей!

– Что случилось? – испугался я.

– Глаз! Ой-ей-ей! Глаз проткнул!

Мой сын отнял от глаза ладонь, и я обомлел. Вместо правого глаза у Риса красовалась огромная шишка.

– Ты упал?

– Нет! Какой-то гад меня укусил!

– Кто же это такой?

– Не знаю… Черный такой, здоровенный. Как я теперь с одним глазом жить буду? Мальчишки циклопом дразнить станут.

– Подожди, не спеши расставаться с глазом. Расскажи подробнее.

Постепенно выяснилась такая картина. Рис охотился в кустах за жуками и бабочками. В банке уже сидели три маленьких черных жука неизвестного происхождения и бабочка-капустница с оторванными крыльями, как вдруг перед самым носом Риса на цветок село что-то большое, мохнатое, жужжащее. Тощие смирные жучки и бабочка с оторванными крыльями не шли ни в какое сравнение с этим великолепным существом. Нечего и говорить, что Рис, не раздумывая, цапнул этого мохнатика. Но когда пальцы Риса уже были готовы сомкнуться, мохнатик спокойно перелетел на другой цветок. Рис бросился на него снова, но наглец так же спокойно повторил свой маневр. Тогда Рис сказал: «Черт!» (я уверен, что он сказал: «Черт!») и бросился на мохнатое существо всем телом, стараясь прижать животом к земле, а уж потом поймать. Тут-то зверюга и хватанул Риса в самый глаз.

Я вытер сыну слезы, намочил в роднике лопух, сложил его вчетверо и, как сам делал в подобных обстоятельствах в детстве, приложил эту примочку к пострадавшему глазу.

– Держи так все время.

Сын сделал, как я велел, плечи его содрогались от рыданий, наверно, образ человека с черной повязкой встал у него перед глазами, вернее, перед единственным глазом. Чтобы успокоить Риса, я начал рассказывать ему о целебных свойствах пчелиного укуса, особенно о благотворном его влиянии на хронический ревматизм.

Тут надо сказать несколько слов об отношении Риса ко всем болезням вообще. Рис ненавидел болезни, все без исключения. Он совершенно справедливо считал, что они отравляют людям жизнь и мешают заниматься отдыхом, развлечениями и другими приятными делами.

Особенно Рис ненавидел микробов.

– Эти дурацкие микробы! – кричал сын, когда ему приходилось болеть. – Эти идиоты! Чего они ко мне лезут? Я их не трогаю, пусть и они ко мне не привязываются!

Образом жизни микробов Рис очень интересовался, а когда узнал, что микробы коротают свою жизнь в слюне человека, то стал плеваться на каждом шагу и растирал плевки ногами.

– Вот вам! Вот! Всех передавлю!

Поэтому сын буквально обожал лекарства, которые, как известно, микробы не любят. Он готов был глотать любые микстуры, даже самые наигорчайшие. При этом на лице Риса появлялась мстительная улыбка. «Ну что, съели? – говорил весь его вид. – Выкусили?»

Вот почему, услышав, что пчелиный укус излечивает от ревматизма, сын перестал реветь.

– Ладно, – сказал он, – даже хорошо, что этот гад меня укусил. Если уж у меня такая боль, то им, чертям, и подавно больно. Они ведь маленькие.

Рис убежал пополнять свою коллекцию, а я продолжил тренировку.

Вскоре сын вернулся и объявил:

– Вообще-то, хотя и много разных кусучек, в лесу жить можно.

– Можно, – поддержал я.

– Только вот что плохо – нет никаких киосков: с мороженым, газировкой, пельменями…

– Пельменями… Гм, пожалуй, правильно… Будь здесь пельменная, жизнь пошла бы по-другому…

– Конечно, – согласился Рис. – Пельмени, пожалуй, вкуснее пирожного.

– Ты прав. Что пирожное? Положил в рот – и через минуту одно воспоминание…

– Да. А мороженое еще хуже. Не успеешь начать, а оно уже кончилось.

– Лучше всего хлеб и мясо. Сразу насыщаешься. – Я и сам не заметил, как втянулся в гастрономический разговор.

– Я лично больше насыщаюсь от яичницы с салом.

– Тоже неплохая штука.

Разговаривая таким образом, я оделся, и мы с сыном двинулись в сторону кордона. Судя по времени, буфет уже открылся.

– В буфетах я ни разу не ел, – откровенничал Рис по дороге, держась за мой палец. – В ресторане с Бабушкой и Дедушкой ел, в столовой ел, а в буфете не приходилось. Как ты думаешь, там вкуснее, чем в ресторане? Или, может, там все засохшее и с мухами? Я один раз видел по телику буфет. Там тараканы бегали.

– Это ты, наверно, видел царский буфет, он тогда кабаком назывался, – успокоил я Риса. – А в настоящем буфете самая и еда. Потому что настоящие буфеты маленькие, и плита находится совсем рядом от буфетчицы. Руку протянул – и бери со сковородки все свежее, шипящее.

– Не надо про шипящее, – попросил Рис.

Тропинка резко повернула вправо, и мы вышли к небольшому лесному озеру, вернее оврагу, перегороженному земляной плотиной и наполненному водой, наверно весенней, талой. Вода в озере была темной, тяжелой, берега вокруг вытоптаны копытами, а в некоторых местах виднелись глубокие свежие борозды, как будто здесь выборочно пахали плугом От озера тянуло тяжелым запахом, каким обычно тянет из хлева, когда в нем давно не чистили. Судя по всему, озеро было сделано специально для водопоя диких кабанов. Я сразу догадался про это – вспаханная земля, раздвоенные узкие следы копыт, навоз… Надо было поскорее убираться отсюда, ибо скоро начнется послеобеденный водопой диких животных.

Самое удивительное было то, что, когда мы шли с кордона, на нашем пути никакого озера и в помине не было. Значит, мы шли сюда хотя и очень похожей, но другой тропинкой. По-моему, она осталась несколько правее…

Мы с Рисом взяли несколько правее и вскоре очутились на центральной водопойной тропе. Это была дорога шириною метра в полтора, истоптанная, сырая и обильно унавоженная. Мы стали пересекать эту тропу, и мой сын, конечно же, угодил в дыру, наверно, пробитую копытом лося, такая она была большая. Рис был сугубо асфальтовым ребенком, привык носиться по улице, не смотря под ноги, ибо верил асфальту. Теперь Рис растянулся поперек всей тропы, чуть не сломав себе ногу. К счастью, тропа была скользкой, Рис проехал на животе юзом, и нога оказалась в целости и сохранности. Но мое чадо являло собой жалкое зрелище. Шорты и рубашка оказались заляпанными грязью, ноги и руки покрылись царапинами и зелеными полосами от раздавленной травы. Но печальнее всего выглядел нос. Нос пропахал, наверно, с полметра и от этого распух и кровоточил. Разумеется, сын поднял неистовый рев и по своему обыкновению стал чертыхаться и проклинать все на свете. Особенно его выводили из себя лоси.

– Эти лоси! – кричал Рис. – Эти проклятые дикари! Они думают – как дикие, так им все можно! Испортили дорогу! Куда смотрел пастух?

– У них нет пастуха, – заметил я, счищая ладонью с лица Риса грязь.