Чего только не сулили купцы Барину за его лес. Чуть ли не золотые горы. Но Барин твердил одно: «Пока жив, не продам ни одного деревца, не пущу ни единой души. Я есть Ной, который здесь собрал каждой твари по паре, кроме одной ненужной твари – человека».

Рассказывали, что якобы от самого государя императора гонцы приезжали с просьбой продать остров, но и их прогнал Барин. И те ничего не смогли сделать, ибо при всей своей отрицательной сущности частная собственность есть частная собственность.

У старого Барина был сын, мальчишка лет десяти. Тоже слегка помешанный на острове.

После революции старый Барин бежал за границу, а молодой Барин остался в своем бывшем имении, который стал государственным заповедником. Втерся в доверие к академику Каучурову, а сам все ждал своего часа.

И дождался. Пришли немцы. Тогда молодой Барин убил академика Каучурова, сжег лес, а сам, когда немцы побежали, ушел с ними. На этом его след затерялся.

Такова была основная легенда. Ходило еще несколько, но они выглядели не столь достоверными. Во всяком случае, время от времени областная газета под рубрикой: «Легенды и были нашего края» печатала именно эту. Точно же никто ни о Барине, ни о событиях, связанных с гибелью академика Николая Каучурова, не знал.

Машина сошла с асфальта и повернула в сторону синей полоски на горизонте. Поспевающая рожь то подступала к самым колесам машины, и тогда Димка-кандидат снижал скорость, дабы усатые головки не поцарапали полированные бока его «412-го», то неожиданно разбегались в сторону, и открывался вид на цепочку полян вдоль дороги, похожих на вереницу зеленых озерков, – следы морозной зимы, поразившей рожь, и тогда Димка нажимал на акселератор.

Пошли редкие сосновые посадки по песчаной почве с кучками червивых маслят – стоянки грибников, чахлый ковыль по канавам и бороздам. Потом потянулось мелколесье: подростки-осинки, трепетавшие в безветрие, как балерины; гордые своим изяществом березки; темный скрытный орешник; неожиданно огромные среди невысокого леса ивы, склонившиеся в поясном поклоне. И вдруг резко встал на пути, как лихой человек, темный дремучий бор. Испуганно запрыгали солнечные зайчики по лобовому стеклу машины и соскользнули вниз разбившимися мотыльками. Пронзительно запахло сырой землей, прелой хвоей, грибами.

Димка осторожно вел машину по желтой, пружинистой от хвои дороге, объезжая тянувшиеся поперек дороги корни и выбоины. По его лицу было видно:

что он ни разу не ездил по более дрянной дороге;

что он дрожит за шины и полировку;

что он проклинает ту минуту, когда согласился везти меня в Барский.

В довершение всего подул легкий ветерок, и сомкнувшиеся над нами кроны гигантских сосен зашумели, задвигались, и земля вокруг словно закипела от крохотных осколков разорвавшегося снаряда – посыпалась хвоя, сучки, шишки. От каждого шороха на крыше машины Димка инстинктивно сжимался, втягивал шею в плечи, а один раз, когда на машину свалилась особо крупная шишка, Димка тихо застонал, остановил «412-й» и пошел смотреть, не оставила ли шишка на полировке крыши царапину. Димка был небольшого роста, во всяком случае значительно меньше своего детища, и ему пришлось подпрыгивать, как тушканчику, чтобы заглянуть на крышу.

Димка прыгал тушканчиком, а я сидел в машине, слушал шорохи старого, уже, наверно, умирающего леса и думал о том, как интересно все-таки в мире устроено. Димка вот, например, всю жизнь хотел собирать грибы, а вместо этого корпит над диссертацией, возможно никому не нужной, ибо я сомневался, что Димка мог открыть что-то еще не открытое в животном мире нашей области. Он корпит, потрошит лягушек, разглядывает их под микроскопом, гробит свое здоровье, слепнет, глохнет, наживает геморрой, а неподалеку прохладной тучей стоит лес, проклевываются и вбирают в себя все запахи, и цвета, и вкусы этого леса молодые грибы, созревают и, не дождавшись Димки, рассыпаются в прах.

Может быть, Димка стал бы великим грибником. Во всех областях жизни есть великие люди. А почему бы и не быть Великому Собирателю Грибов?

– Ничего не видно, – сказал Димка, вернувшись. – Подгоню вон к тому пню…

Димка подогнал «412-й» к трухлявому пню около дороги, влез на него и долго разглядывал крышу.

– Три царапины вот такущие, – объявил он. – Придется накрыть чехлом.

Мой приятель вынул из багажника чехол, набросил на машину, и мы поползли по лесу, волоча за собой тесемки. Так, скрипя амортизаторами и переваливаясь на ухабах, мы добрались до заповедника.

На воротах, сделанных из слег, висели три дощечки:

Последней дощечке Димка страшно удивился.

– Какую это белку? Где эта белка? – заволновался он, крутя головой во все стороны. – Ты не смейся, но я никогда не видел живой белки. Только в кино. У меня ведь одни проклятые пресмыкающиеся.

Вот это да! Кандидат биологических наук никогда не видел белку! Димка рассказал, что он всю жизнь мечтал увидеть живую белку, но все как-то не получалось. Все не было времени. Детство у Димки проходило в сугубо городских условиях, зоомагазин, как назло, был на самом краю, и добираться до него надо было на двух трамваях и одном автобусе, а свободного времени не было совсем, так как Димка занимался в радиокружке. Димкино детство прошло в радиокружке. Все ребята их класса записались в радиокружок, потому что им попался ненормальный учитель физики. Он организовал радиокружок и жестоко преследовал тех, кто не записался в него. Димка испугался репрессий и тоже записался. До глубокой ночи все детские и отроческие годы Димка паял, присоединял, склеивал, скручивал, резал, кромсал и ловил в эфире шорохи. И все это время мечтал съездить в зоомагазин и увидеть белку. Но сделать это так и не удалось, потому что потом навалился институт, аспирантура, семейная жизнь, обмен квартир, «412-й» и еще много чего.

Наверно, поэтому Димка с большим интересом оглядывал сейчас деревья, надеясь увидеть белку, которую нельзя дразнить. Я тоже стал оглядываться, но никакой белки не было. Очевидно, дощечка висела здесь с незапамятных времен.

И вдруг послышался металлический звук. По крыше «412-го» хрястнула огромная шишка (чехол Димка уже снял). Мой друг рванулся к автомобилю. Но тут вторая шишка тяпнула по капоту. Я посмотрел вверх. На самой верхушке преогромнейшей сосны сидела рыжая проказница и держала в лапках очередную шишку. Димка тоже увидел белку. Некоторое время по его лицу было видно, как шла борьба между человеком, впервые увидевшим белку, и частнособственником. Частнособственник победил.

– Кыш! Кыш, гада! – страшным голосом закричал кандидат биологических наук.

Но белка и ухом не повела. Она спокойно вышелушила очередную шишку и запустила ею в багажник.

– Сбей же ее! Чего стоишь! Кинь чем-нибудь! – завопил Димка, бросаясь к багажнику и прикрывая его собственным телом.

Надо было выручать товарища. Я схватил сук и запустил его в рыжую нахалку. Распушив хвост, белка спланировала на другую ветку. Тут Димка окончательно разъярился, стал хватать все, что ни попадало под руку, и кидать вверх: камни, комья земли, сучья, шишки. Со стороны, наверно, это было странное зрелище: двое взрослых людей преследуют маленькое животное.

– Аль читать не умеете? – раздался рядом голос. – Не велено же дразнить.

Мы разом обернулись. Позади нас стояла старушка в очках с никелированными ободками, держа в руках сетку с двумя пачками сахара, хлебом и банкой каких-то консервов.

– Эх… а еще взрослые люди, а как мальчишки неразумные.

Мы смущенно поднялись с земли, где ползали в поисках метательных предметов.

– Не положено дразнить, – продолжала бабушка в никелированных очках. – Белка – животная нежная. И мать она притом. Давеча у нее котята народились.

– Нежная… мать… котята… – проворчал Димка и полез в багажник за чехлом, а мне пришла в голову идея. Я вызвался помочь старушке донести сетку и таким образом незаметно разузнать, есть ли в поселке свободные комнаты.